Дар огня - Екатерина Соболь

Генри тяжело поднялся на ноги, от слабости у него дрожали колени. Теперь меч упирался ему в грудь: не угроза, просто предостережение. В голове бесконечно повторялись слова отца, он никак не мог от них отделаться, почему-то они не давали ему покоя: «Ты – последнее могучее волшебство в королевстве». Генри нахмурился: он ведь и раньше знал, что ни у кого, кроме него, нет дара, так почему сейчас это казалось важным?

Лепестки носились в воздухе, легко гладили его лицо – и Генри медленно выдохнул. Слова начали всплывать в его памяти, другие, сказанные ему в разное время разными людьми и существами, и в голове вдруг прояснилось, будто разошлись тучи и все залило ослепительным светом.

«В нашем королевстве все связано».

«Волшебство не исчезает: если разрушить его сосуд, оно просто переходит в тот, что рядом, – так Освальд и делает напиток».

«Ты не можешь выбирать, кем родился, но можешь выбрать, что с этим делать».

«Без предыдущих испытаний невозможно пройти последнее».

И надпись на двери уничтоженной башни: «Волшебство у тебя в крови, путник».

– Седьмое испытание… – потрясенно пробормотал Генри.

Больше никаких загадок. Теперь он точно знал, что надо делать.

– Отойдешь ты или нет? – нахмурился Освальд. Он явно терял терпение и давно бы отбросил Генри с дороги, если бы не боялся его.

Меч надавил Генри на грудь чуть сильнее, но он не сдвинулся с места. Шесть испытаний – чтобы найти Сердце. Седьмое – сделать так, чтобы оно загорелось снова.

Барс выбрал его не просто так – то, что заставит Сердце гореть, может сделать только он. С самого начала ничто не было случайным, каждый шаг вел его сюда, и Генри подумал: «Как странно. Оказывается, понимаешь, в чем был смысл твоей жизни, только когда дойдешь до самого конца».

– Я – не ошибка, – едва шевеля губами, произнес он.

– Да что ты бормочешь! Шаг назад, я же сказал!

Генри опустил взгляд. Ларец с Сердцем стоял прямо между ними. Все получится. Огонь еще не опомнился от воды, он не сможет помешать. Надо просто решиться. Это как прыжок в холодную воду. Всего одна секунда решимости – этого достаточно.

Меч по-прежнему упирался ему в грудь. Генри подался к отцу, схватил его обеими руками за локоть и с силой дернулся вперед.

Отец в панике оттолкнул его, выдергивая меч у него из груди, не понимая, что только помогает ему довести дело до конца: теперь кровотечение будет уже не остановить. Генри из последних сил опустил взгляд и увидел, как кровь капает на Сердце, впитывается в него – и то загорается чуть ярче, его биение становится сильнее. Генри опустился на колени, завалившись грудью на ларец, чувствуя, как под ним разгорается горячее сияние. Отец кричал что-то, дергал его за плечи, оттаскивая, теперь кровь текла на землю, но Генри знал: то, что началось, уже не остановить.

Кораллы, из которых был сплетен ларец, не зря были похожи на сосуды: они начали набухать, стали яркими, темно-алыми, они втягивали его кровь из земли и несли к Сердцу, и Генри хотел улыбнуться, но только мокро всхлипывал, втягивая воздух. Он не думал, что будет так больно, боль оглушила его, он вжимался щекой в траву, чувствуя себя так, будто на него упал каменный утес. Все, что он еще мог, – это смотреть, как из ларца разливается ослепительное теплое сияние, как краски вокруг становятся ярче и свет затапливает все.

Генри был уверен, что отец бросится к Сердцу, попытается потушить его снова, загадать желание. Он сам не знал, что стал бы тогда делать. Но отец только тряс его за плечи с такой силой, будто хотел, чтобы у него отвалилась голова. А потом отец прижал к ране руку в железной перчатке, и Генри со смутным, сонным удивлением понял, что до этого момента, кажется, не знал о боли вообще ничего. Он заскулил, пытаясь перевернуться на другой бок, и уже подумал, что от боли умрет быстрее, чем от потери крови, когда кто-то вдруг с силой отпихнул отца в сторону, незнакомый голос крикнул: «Вы что делаете!», и Генри с трудом открыл глаза, щурясь от яркого света. Над ним нависало обеспокоенное бородатое лицо. Прядь, переплетенная зеленой лентой, качалась прямо у Генри перед глазами.

– Вы слышите меня? Я лекарь, – настойчиво крикнул мужчина, потом перевел взгляд на рану, и по его лицу Генри понял: лекарь тут не поможет, рубашка промокла от крови насквозь. – Только у меня дар неподходящий, я прикосновением лечу простуду. Но у нас в деревне есть один парень, у него дар останавливать кровь. Вот только я не понимаю, где я и далеко ли деревня. Подождите, сейчас, надо зажать рану, держитесь, ладно?

От потрясения у Генри даже прояснилось в глазах. Если с этого воина спало заклятие, значит, и остальные… Он прислушался и наконец понял, что за настойчивый звук мерещится ему уже которую минуту. Это было пение, которое подхватывали все новые голоса: «Мы братья, и снова мы вместе споем, и песня тебя сохранит, как броня, а после пойдем и отыщем свой дом, ты только подпой, если слышишь меня!»

Сотни людей, которые пришли в себя, не понимая, где они, где их дом и их семьи, подхватывали песенку Свана, чтобы было не так страшно, – песенку, которую тот распевал во все горло, даже когда дело стало совсем плохо.

Генри вскрикнул: воин с зеленой лентой, стащив с себя рубашку, пытался зажать ему рану. Он вдруг понял, что отца давно не слышно, а он ведь был совсем рядом, Генри видел, как солнце ослепительно отражается от его доспехов. Отец сидел, сжав виски обеими руками. Почувствовав взгляд Генри, он обернулся.

– Что ж ты наделал, глупый ребенок, – одними губами проговорил он. – Я снова вижу, что будет. Что ж ты наделал. – Он поморщился, зашипел от боли и снова прижал к виску руку.

Ярко-красная рубашка прижалась к его груди сильнее, и Генри из последних сил отпихнул руку настойчивого лекаря. Ему хотелось только одного: чтобы его оставили в покое, дали полежать и поглядеть на этот прекрасный, сияющий мир вокруг, пока он еще может держать глаза открытыми. А потом раздался голос – молодой, хрипловатый и совершенно незнакомый.

– Вы же сами видите – ничего не выйдет. Идите, я о нем позабочусь. За дверью есть другие раненые.

Лекарь кивнул и поднялся, глядя на кого-то за спиной Генри. Освальд смотрел туда же, и на его побелевшем лице было такое потрясение, будто он увидел что-то невозможное даже в королевстве, полном невозможного.

– Ты же умер, – без голоса пробормотал отец.

– Конечно умер.

Чьи-то руки приподняли Генри, не пытаясь зажать рану, и секунду спустя его голова лежала у кого-то на коленях, а прохладная ладонь накрыла его лоб. Это было так приятно – к нему никто никогда не прикасался, даже отец. Генри сжался, думая, что рука сейчас отдернется, но она по-прежнему гладила его лоб, перебирала волосы, и он вдруг почувствовал такое спокойствие, как будто ничего плохого больше никогда не случится.