Зеница ока. Вместо мемуаров - Василий Павлович Аксенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— …на ассамблее.
— Да. Или на дыбе пытать и кромсать. Екатерина ведь, как только взошла на престол, отменила Тайную канцелярию. И при дворе, между прочим, запретила заниматься рукоприкладством. Как только узнавала, что кто-то бьет своих слуг, он сразу в немилость попадал.
— Что-то между русской историей и «Опасными связями» Шодерло де Лакло?
— Там будут приключения. Я, конечно, очень много буду фантазировать, но тем не менее основа — это XVIII век, и я хочу ее сделать достоверной, набрать исторических деталей, так что это не халтура.
— Вы пришли в литературу и в кино почти одновременно, когда по вашей первой повести «Коллеги» был снят фильм. Постановка фильма по вашей «Московской саге» — это возвращение к прошлому?
— Нет, было несколько фильмов по моим сценариям. Был фильм по «Звездному билету», снятый Зархи. Назывался «Мой младший брат». Потом в Питере был еще фильм по моему оригинальному сценарию. Они его назвали «Когда разводят мосты», у меня было другое название. Потом был еще фильм, связанный с военным детством, — «Мраморный дом». Я в нем даже сам снял метров триста, когда режиссер сломал ногу и мне пришлось его заменить. А последний мой фильм — «Пока безумствует мечта» — о первых русских летчиках начала века. Он был снят незадолго до моего отъезда из СССР.
— В конце семидесятых? Поэтому, наверное, и по экранам особенно не пошел?
— Его просто положили на полку. Он десять лет лежал, а потом его разрешили. Вообще-то, я бы не сказал, что мне в кино особо везет. В Голливуде долго готовились к съемкам «Острова Крым», но тоже что-то не сложилось.
— Кончится лето, и вы продолжите профессорствовать в Вашингтоне?
— Я последний год работаю. Решил уходить из университета. Честно говоря, надоело. Все-таки я уже двадцать лет отдал этому делу. Сам процесс урока мне не обременителен. Разговаривать со студентами, что-то им показывать, рассказывать — это all right, кроме этого, есть еще масса другого: участие в жизни университета, чтение курсовых работ, мучительная процедура выставления отметок…
— А что это за институция — американское профессорство русского писателя? Евтушенко преподает, Толстая, Лев Лосев, Коротич. Это как Пнин у Набокова?
— «Пнин» — замечательная книга. Некоторый гротеск, конечно, но, в общем, похоже. Маленькие университетские городки, кампусы — это не самая плохая часть американской жизни. Может, даже лучшая. А писатель на кампусе университета — самое нормальное явление. Большинство писателей именно там подрабатывают. И потом, приятно находиться среди молодежи, когда возникают каждый семестр все новые и новые группы.
— Это не так, как в Литинституте — «курс мастера Аксенова» в течение всех пяти лет?
— Нет, это не так, как у нас, когда группа идет через все курсы. Группы возникают спонтанно и меняются каждый семестр. Перед началом семестра студент сам выбирает, что он будет посещать. И возникает группа людей, которые в большинстве случаев совершенно друг друга не знают. В университете двадцать пять тысяч человек, не знакомых друг с другом. Они собираются в моем классе, и когда я спрашиваю: «А почему Эмили не пришла? Кто-нибудь знает Эмили лично?» — оказывается, что никто не знает. Все поглядывают вокруг с удивлением: кто это — Эмили? И я понял, что моя задача — это еще и перезнакомить, чтобы они контактировали друг с другом.
— Заменить западную отстраненность русской душевностью?
— Хотя бы отчасти. Я сначала не понимал, почему они такие застенчивые. Меня, что ли, стесняются? Почему не решаются высказываться, задавать вопросы? А они, оказывается, друг друга побаиваются. И я начинаю потихоньку разрушать эту стенку между ними. Когда удается, это дает удовлетворение.
— Так что, университет — это двадцать пять тысяч замкнутых монад?
— Ну да, каждый сам по себе. Кроме того, там национальные землячества. Там ведь масса людей со всего мира. Арабы держатся вместе, персы отдельно, корейцы. «А русских-то у тебя много?» — спрашиваем друг друга. «Русские» — это на самом деле американцы, туземцы.
— А настоящие-то русские бывают?
— Сейчас все чаще и чаще появляются.
— Дети ваших читателей?
— Да, иногда приводят родителей. Когда говорят им: «Наш профессор — писатель Аксенов», — те начинают ахать: «Боже, боже!» И девочка подходит: «Можно, я маму приведу, она так мечтает на вас посмотреть?» — «Конечно, пожалуйста». Приходит мама. Или папа.
— Вот это и есть пресловутый глобализм, когда люди
