Весь Роберт Маккаммон в одном томе - Роберт Рик МакКаммон

автомата опустилась. С шумом движущейся цепи повернулась из стороны в сторону механическая голова, будто разыскивая говорившего.

— Конечно, дадут, — донесся жутковатый металлический голос, — и вы его заслужили. В патио вы найдете ванильный пирог, засахаренный миндаль и несколько бутылок очень хорошего «Шато-Икем». Лучшее, что у меня есть — для лучших, кто у меня есть.

Голова слегка наклонилась, и тот же голос добавил:

— На этом я пожелаю всем спокойной ночи.

Сирки обвернул измазанный кровью нож двойной салфеткой. Обойдя автомат сзади, он перебросил рычаг — очевидно, выключающий машину. Шум шестерен и цепей стих. Фигура застыла неподвижно в той самой позе, в которой появилась впервые. Сирки снова закутал ее покрывалом и повез к потайной двери.

Лицо Джентри перестало трепетать. Доктор покинул этот мир весьма неприятным образом, уйдя то ли в Небесную Аптеку, то ли в Яму Неизлечимых Болезней. Мэтью прижал салфетку ко рту, отметив про себя, как много крови оказалось на его костюме. Остров Маятник смертелен не только для людей — он еще и с одеждой обращается убийственно. Кроме того, Мэтью теперь знал, кто отрезал головы у трупов в доме на Нассау-стрит: обрубок шеи выглядел точно так же. Наблюдение, которое сделал бы только он, — и он цеплялся за свои способности решателя проблем, чтобы удостовериться: его не до конца поглотила эта яма — маска, надетая им на себя.

— А пойду-ка возьму себе ванильного пирога, — сказал Мэк, прижимая руку к животу.

Очевидно, эта драма заставила Таккеров хотя бы на время оставить свою вражду со Спейди. Они встали, таща Штучку между собой, и загрохотали вверх по лестнице, возбужденные, как будто только что наслаждались каким-то особенно волнующим бальным танцем… или, в их случае, — барной дракой.

Каким-то образом — Мэтью не знал, сколько времени у него это заняло, — он встал из кресла и, оскользаясь на окровавленном полу, дошел до лестницы. Никем больше он не интересовался, как никто не интересовался им. Было у него впечатление, что на лице Адама Уилсона играет едва скрываемая ухмылка восторга, будто этот финансист-невидимка питает склонность к лицезрению крови и внутренностей. Поднимаясь, Мэтью подумал, что кому-то придется убрать голову со стола, унести тело и вычистить эту безбожную грязь. И этому кому-то очень нужна работа, если он соглашается заниматься подобными делами.

А может, слуги в этом доме давно уже ко всему привыкли.

На подкашивающихся ногах он неуверенно шел к главной лестнице. Его не тянуло сейчас на ванильный пирог, засахаренный миндаль и десертное вино. Посреди лестницы юноша почувствовал, будто в нем что-то сломалось, и тут же на коже выступил холодный пот. Пришлось как следует схватиться за перила, чтобы его не вынесло из этого мира. Потом Мэтью выпрямился, насколько мог, и потащился вверх, хватаясь за перила, как утопающий за брошенную веревку.

Он вошел в комнату, обливаясь потом, все еще ощущая в ноздрях запах крови. Закрыл за собой дверь, запер на задвижку. На белом комоде все также горели три свечи в канделябре, и он не стал их гасить. Первым импульсом было опорожнить пузырь в ночную вазу, но вместо этого Мэтью подошел к решетчатым дверям — как следует вдохнуть морской воздух и, быть может, очистить голову от кровавого тумана.

И тут он увидел, что рядом с кроватью в белом кресле с высокой спиной, украшенной черной вышивкой, сидит автомат профессора Фелла.

Сидит, закинув ногу на ногу.

— Добрый вечер, Мэтью! — поздоровалась машина голосом совершенно не металлическим и не скрежещущим, но все равно жутким в своем механическом спокойствии. — Я думаю, что нам непременно нужно побеседовать.

Глава 20

Земля прекратила вращение свое? Пол провалился под Мэтью? Захохотал огненный ад демонов или возрыдали эскадрильи ангелов?

Нет. Но Мэтью все равно чуть не упал, сердце едва не лопнуло и мозг завертелся волчком от мысли, что автомат профессора Фелла — не машина, а сам профессор.

Это существо было одето все в тот же белый костюм с золотой оторочкой и декоративными золотыми спиралями. И та же на голове треуголка с золотым шитьем. Те же телесного цвета перчатки, закрывающие руки с длинными пальцами, тот же телесного цвета клобук на голове и лице, сквозь который угадываются кончик носа, скулы и глазные впадины. Но когда фигура заговорила, Мэтью отметил легчайший трепет материи над ртом.

— Да, — сказал профессор Фелл. — Меня радуют эти игры.

Мэтью онемел. Как на только что лишенном тела лице Джентри отражались попытки понять, где-как-почему, так и лицо Мэтью дергалось от тех же вопросов.

— Вы очень молоды, — продолжал профессор. — Я к этому не был готов.

Мэтью сделал несколько судорожных вдохов, и к нему вернулся голос.

— Я настолько немолод, насколько… мне нужно.

— Старше, быть может, чем вам положено. — Пальцы рук в перчатках переплелись. — Вы повидали много страшных картин.

Мэтью заставил себя кивнуть, а ответ пришел без усилия:

— Сегодня, вероятно… было самое худшее.

— Я бы принес свои извинения, но эта сцена была необходимой. Она послужила многим целям.

Мэтью ответил пересохшим ртом:

— Цели испортить мне аппетит к десерту она определенно послужила.

— Будут и другие трапезы, — сказал профессор. — И другие десерты.

— И другие отпиленные головы?

Уж не улыбка ли это мелькнула под клобуком?

— Возможно. Но не за обеденным столом.

Осмелится ли он спросить?