Две жизни Пинхаса Рутенберга - Пётр Азарэль

интеллигентом, идеологом русского пролетариата, боровшимся за его свободу. На чужбине, задолго до войны, он старался понять, почему еврейский народ страдает так несправедливо и безысходно. Его стал преследовать неотвязный вопрос: отчего он, цивилизованный человек, имеющий определенное представление о жизненных ценностях, стыдится своего еврейского происхождения и всячески старается скрыть его от не евреев? И почему так поступает множество евреев, людей, обладающих высоким чувством собственного достоинства и самоуважения? Каким образом поселяются в душах гоев юдофобские чувства? И почему это юдофобство в той или иной форме существует не только в России, где многих евреев преследуют, угнетают, лишают элементарных человеческих прав, но и в других странах, в которых евреи составляют ничтожно малую горстку населения и где они узаконены в правах с остальными гражданами? И всё это при том, что заслуги их перед человеческой цивилизацией так многочисленны и так разительны, что они, казалось бы, заслужили в семье народов иную судьбу. А что произойдёт, думал Рутенберг, когда Россия станет свободной, и евреи получат равноправие? И пришёл к выводу, что нелюбовь и расовая антипатия к ним останется и органический антисемитизм либералов только усилится, поскольку вырастет их патриотизм и гордость за свою культуру и историю. Поэтому, пришёл он к выводу, евреям придётся выбирать — или пасть жертвой ненависти других народов, или создать для себя самостоятельное национальное государство в Эрец-Исраэль.

«Я люблю Россию, землю, где я родился, — писал Рутенберг. — Люблю как за те малые радости, так и за те многочисленные страдания, что испытал в ней. За все то, что она дала мне, за все, что вдохнула в меня. Я связан с ней всеми фибрами своей души. Она моя, и никто не способен вырвать из моего сердца это чувство. Я знаю, что огромное большинство евреев мыслит и чувствует, как я. Как и я, они любят свою родину, несмотря на то что она им не родная мать, а суровая мачеха».

И с началом войны первой его мыслью было ехать в Россию и защищать ее с оружием в руках. Но позднее узнал о массовом выселении евреев из прифронтовой полосы, облавах и погромах, об отношении к ним, как к внутреннему врагу и предателям. Значит, сделал он вывод, правительственная политика национального угнетения осталась неизменной. Вопреки реальным фактам, едва ли не весь еврейский народ был объявлен «пятой колонной». И это тогда, когда полмиллиона солдат русской армии иудейского вероисповедования гибли на полях войны. На самом деле, писал Рутенберг, немецкими шпионами были люди из русской аристократической среды, занимавшие высокие должности в армии и правительстве. Происходящее в России подтверждало его мысль, что евреи должны покинуть эту враждебную им страну и эмигрировать в Палестину.

Вывод, к которому пришёл Рутенберг, заключался в том, что, если еврейский народ хочет действительного решения своей участи, он должен объединиться и потребовать у мирового сообщества равных прав и свобод со всеми остальными народами в странах рассеяния и добиться возвращения «национального дома» в Эрец-Исраэль.

Он написал на первом листе название «Национальное возрождение еврейского народа», поставил дату «12 июня 1915 года, Генуя», и с облегчением вздохнул. «Теперь многим будет понятно, что я хочу сказать в статье, — с удовлетворением подумал он. — Именно возрождение и путь, по которому нужно идти».

23 мая 1915 года Италия, присоединившись к Антанте, объявила войну Австро-Венгрии. Но Рутенберг уже сознавал, что все возможности создать здесь военный лагерь Еврейского легиона исчерпаны. Пришло время собрать пожитки и покинуть город у прекрасного голубого моря, который он полюбил. Его ждала Америка, с ней теперь были связаны все его надежды и помыслы.

Глава III. Америка

Ист-Сайд

Пароход, рассекая докатывавшие сюда из океана волны, уверенно входил в нью-йоркскую гавань. Большинство пассажиров высыпали на палубы, чтобы увидеть уже появившуюся впереди статую Свободы. Для многих из них она была символом надежды на лучшую жизнь в Новом Свете — так называли европейцы открытую Христофором Колумбом в конце пятнадцатого века Америку. Пинхас и Рахель тоже вышли из двухместной каюты и приблизились к ограждению. Конец июня даже в холодном Атлантическом океане был вполне сносен, а здесь, вблизи материка, берег дышал теплом, и жаркое утреннее солнце заставляло прятаться под навес верхней палубы. Пароход стал понемногу сбавлять ход и, наконец, затормозил. Пинхас услышал шорох якорных цепей, движимых тяжёлыми якорями. Иммигрантов, приплывших в третьем классе, потом высаживали на острове Эллис. Пинхас и Рахель, пассажиры второго класса, вскоре прошли оформление документов, собеседование с инспектором иммиграционной службы и осмотр врача. Рутенберг почувствовал удар о борт подошедшего парома. С чемоданами и саквояжами они спустились по шатким помосткам на него, постепенно заполнявшегося людьми. Уже стоя на палубе движущегося в гавани судна, он мог рассмотреть получше громаду обитой медными листами статуи «Свободы», отчего она, атакуемая солёными ветрами и дождями, покрылась окисью и приобрела зелёно-голубой цвет. Он вспомнил, что видел в Париже на маленьком островке недалеко от Эйфелевой башни такую же небольшую статую знаменитого французского скульптора Бартольди. Он взглянул на сестру, восхищённо смотревшую на неё.

— Знаешь, Пинхас, о чём я подумала? — произнесла она.

— О чём? Этот колосс может внушить всякие мысли, — философски завершил он.

— Чтобы эта великая дама никогда не обманула прибывающих сюда с надеждой на лучшую жизнь и свободу.

— Не всё, Рахель, от неё зависит.

Его внимание переключилось на островок Эллис, на котором возвышалось недавно построенное из красного кирпича добротное здание, принимающее и фильтрующее иммигрантов из Европы и России. Паром уверенно приближался к южной оконечности Манхеттена и Рутенберг уже мог рассмотреть громады зданий, столпившихся на нём, словно желающих увидеть странных маленьких существ, охваченных непонятной им страстью преодолеть океан и ступить на эту землю. Паром пришвартовался к пирсу, и пассажиры медленно потянулись к сходням. В Бэттери-парке возле пристаней было