Театр эллинского искусства - Александр Викторович Степанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Древний грек, читая, был уверен, что слышит голоса реальных людей[560]. Просьба Мантикла о «милости взамен» звучала его голосом. Людмила Акимова заметила, что «в надписи, расположенной в виде двойной подковы, в обоих случаях имя божества оказывается на вершине, прямо у репродуктивного органа: снаружи — Аполлон, внутри — Феб»[561]. Не надеялся ли Мантикл, что в обмен на статуэтку Аполлон восстановит его потенцию? Я склонен предположить обратное: он уверяет Аполлона в своей абсолютной полноценности. Милость сребролукого бога, на которую он рассчитывает, скорее может быть вызвана надеждой, что жена родит ему наследника.
Обычай посвящать или «возлагать» в святилища разнообразные предметы распространялся в Элладе, вероятно, начиная с VIII века до н. э. «Подобное приношение, anathema, есть рассчитанный на долгое время, зримый дар, который свидетельствует о связи с божеством, — основная форма выражения частной религиозности и самый наглядный документ официальной. Принося такой дар, от бога ожидали, как говорят надписи, „дружеского ответного дара“ хотя бы для того, чтобы в дальнейшем снова появилась возможность „посвятить еще и другой подарок“»[562]. Ко времени Мантикла Гесиод отчеканил универсальный принцип обмена дарами:
Только дающим давай; ничего не давай не дающим. Всякий дающему даст, не дающему всякий откажет[563].Разумеется, «дающие» — не только люди, но и боги.
Для эллинов обмен дарами с богами — священная игра. Боги от этой игры не отказывались лишь при условии, что люди демонстрируют безупречное благочестие, выражаемое в культовых действах, порядок которых установлен с незапамятных времен. Не так уж важно, чтó ты думаешь, чтó говоришь о богах.
Не ведая страха перед всевидящей и всеслышащей духовной властью, греки весьма охотно вступали в споры о таких вещах, которые в других местах считались вообще не подлежащими обсуждению. Поминая всуе имена своих богов и героев, они то и дело «перемывали им кости» на своих попойках и на уличных сходках, не стеснялись судачить о разных щекотливых подробностях их «биографий», об их предосудительных, с точки зрения обыденной морали, поступках. Благо сама их мифологическая традиция, не отличавшаяся ни стройностью, ни единообразием, ни особой нравственной щепетильностью, давала сколько угодно поводов для такого рода толков и пересудов[564].
Важно, чтобы ты чтил богов, безоговорочно исполняя посвященные им обряды. Осмелюсь назвать такое благочестие по преимуществу демонстративным, требовавшим не столько истовой индивидуальной веры, сколько вовлеченности в культ, изобилующий «элементами, всегда свойственными игре вообще: порядок, напряжение, динамика, торжественность, восторг» и сопровождаемый сознанием — хоть и вытесненным на задний план — того, что «это все делается „как будто“, „не взаправду“»[565].
И хотя греки привыкли ожидать обретения всяческих благ в награду за благочестивые деяния, они вполне сознавали, что исполнение желаний не гарантировано, но скрыто «в лоне бессмертных»[566].
В священной игре обмена дарами фигурировали и большие статуи из известняка, мрамора или бронзы. Их
устанавливал тот, кого связывали с богом особые узы, которые он хотел увековечить — в первую очередь, мальчики и девочки, завершавшие свое служение в храме <…> или жрецы. Победившие на Олимпийских играх тоже имели право поставить в святилище бронзовую статую. Это приводит к тому, что благочестивое посвящение превращается в выставление себя напоказ перед всеми. Сооружается памятник самому себе, mnêma[567].
Нередко посвятительные статуи представляют жертвователя, несущего к алтарю на заклание домашнее животное: с ягненком на плечах — криофора, с бычком — мосхофора. Около 570 года до н. э. очень состоятельный афинянин пожертвовал кому-то из чтимых в Афинах богов статую, представляющую его в роли мосхофора. Археологи нашли ее на Акрополе среди руин и обломков, оставленных персами после того, как они побывали там в 480 году до н. э. Она выставлена в афинском Музее Акрополя (ил. 280). Предполагают, что жертвователя звали Ромбом[568].
Ил. 280. Файдим (?). Статуя мосхофора. Ок. 570 г. до н. э. Мрамор, выс. 165 см. Афины, Национальный музей Акрополя. № 624
Если бы Ромб не лишился ног ниже колен, ростом он оказался бы выше двух метров. Как обычно, мраморная статуя была раскрашена: одежда — пурпурным цветом, бычок — голубым[569]. Вряд ли такая яркость позволяла ощутить в полной мере ясное непоколебимое спокойствие, которым Ромб обладает ныне. Зато благодаря раскраске сильнее чувствовалась радость, переживаемая им как участником праздничного шествия. Он мог гордиться своим приношением — этим теленочком, будто им самим вскормленным, так крепко прижимает он его к груди, — не только надеясь, что его жертвенный дар будет богу приятен, но и предвкушая пиршество, на котором он будет чувствовать себя сотрапезником бога. Пока тот будет лакомиться дымом от сжигаемых на алтаре спинной части, жира и внутренностей бычка, Ромб ублажит себя телятиной.
Нижняя — несущая, движущая — часть его фигуры с выставленным левым бедром противопоставлена части несомой — сложной и драгоценной, неподвижно излучающей гордость и радость Ромба. Мужественно сдерживая чувства, он замкнул грудь крестом могучих рук и слабых телячьих ножек. Над сжатыми кулаками возвышается круглая физиономия с глядящими вперед широко расставленными глазами, украшенная сверху завитками, а по сторонам и снизу охваченная плотным слоем коротко стриженных бакенбард и бороды, отчего кажется, что Ромб не просто смотрит, а с улыбкой смотрит на нас из обрамления. Это не вечная «архаическая улыбка», в которой не бывает душевного тепла, а сиюминутное выражение человеческого лица, переданное четким очерком губ и складочками, раздвигающими щеки. Физиономия
