Червь Уроборос - Эрик Эддисон

Кориний уставился на него.

— Неужто нет ничего, — сказал он, — что заставило бы тебя проявить послушание? Следи за своим собственным хозяйством. Флот находится в надлежащем состоянии? Ведь в нем — сила, надежность и якорь нашего могущества, используй мы его для снабжения, или чтобы переместить наше давление на них так, как это нам угодно, или чтобы найти на нем надежное убежище, если до этого дойдет. Что тебя беспокоит? Разве все эти четыре месяца мы не жаждали больше всего, чтобы эти Демоны нашли в себе мужество выйти против нас в открытую? Если правда то, что сам Юсс и Брандох Даэй опрокинули мои замки и войска на востоке и двинулись вместе с армией против нас, что ж, тогда они уже в кузнечном горне, а я теперь ударю по ним молотом. И будьте уверены, я сам изберу, где и как мне сражаться с ними.

— Все же следует торопиться, — сказал Лакс. — Один дневной переход приведет их к Кротерингу, если мы им не воспрепятствуем.

— Это, — ответил Кориний, — полностью согласуется с моим собственным замыслом. Я не пойду за семь верст киселя хлебать, чтобы преградить им путь, но дождусь их здесь, где местность наиболее благоприятна для встречи с противником. И преимущество это я использую в полной мере, став на Кротерингском Скате и прикрыв свой фланг горой. Флот отправится в гавань Аурвата.

Лакс погладил свою бороду и минуту молчал, обдумывая это. Затем он поднял глаза и сказал:

— Это разумная стратегия, не стану этого отрицать.

— В этом и заключается замысел, господин мой, — сказал Кориний. — Я давно приберегал его для этого случая. Посему оставьте меня в покое с тем, что мое по праву. Есть и еще одна выгода в том, как все складывается: вид его жилища доставит этой поганке страдания прежде, чем я его убью. Полагаю, после моих трудов он обнаружит это зрелище мучительным.

На третий день после этих событий хуторянин из Хольта стоял на крыльце, обращенном к западу, на Тиварандардал. Это был старик, скрюченный, словно куст горного боярышника. Но взгляд его черных глаз был ясен, а над челом его еще вились кудрявые волосы. Было за полдень, и небо заволокло тучами. Взъерошенные овчарки спали у дверей. В небесах собирались ласточки. Возле него сидела девица, изящная, словно луговой конек, гибкая, словно антилопа, и молола зерно в ручной мельнице, напевая:

Мели, мельница, мели,Всех нас смелет Кориний,В овдовевшем Кротеринге.

Старик начищал щит и шлем-морион[93], а прочее военное снаряжение лежало у его ног.

— Что ты все возишься со своими доспехами, о отец мой, — сказала она, подняв взгляд от работы и перестав напевать. — В дурные времена что остается старику, кроме как печалиться и помалкивать?

— На это время и потом найдется, — промолвил старик. — А покуда рука еще радуется удару.

— Если они вернутся, то наверное подожгут стропила, — сказала она, продолжая молоть.

— Ты непослушная девчонка. Если бы ты укрылась, как я тебя просил, в хижине в холмах, то мне бы и дела не было до их поджогов.

— Пускай горит, если так суждено, — сказала она. — К чему тогда нам с тобой оставаться здесь? Тебе, видавшему времена и получше, и мне, которую в покое не оставят.

Лежавший возле нее большой пес проснулся и встряхнулся, затем подошел и уткнулся носом ей в колени, глядя на нее добрыми серьезными глазами.

Старик сказал:

— Ты непослушная девчонка, и если бы не ты, то пускай бы приходили хоть с мечом, хоть с огнем — мне дела нет, ведь я знаю, что эта буря пройдет, — теперь, когда господин мой снова дома.

— Они отняли землю у господина Спитфайра, — сказала она.

— Да, голубушка, — промолвил старик, — и ты еще увидишь, как господин мой заберет ее обратно.

— Правда? — проговорила она.

И продолжила молоть и петь:

Мели, мельница, мели,Всех нас смелет Кориний.

Через некоторое время старик сказал:

— Тс! Не лошадиная ли это поступь на дорожке? Отправляйся-ка в дом, пока я не убедился, что все в порядке, — и он с трудом нагнулся, чтобы подобрать свое оружие. Оно ужасно тряслось в его слабых руках.

Но она, узнав шаги и не обращая внимания ни на что другое, уже вскочила на ноги; лицо ее сначала покраснело, затем побледнело, затем вновь залилось краской, и она побежала к калитке двора. И овчарки рванулись за ней. У калитки ее встретил молодой человек верхом на усталом коне. Он был одет как солдат. И конь и человек были так вымазаны в грязи и пыли, что представляли собою жалкое зрелище, и так изнурены, что, казалось, им не проехать еще и фарлонга. Они остановились сразу за калиткой, и все собаки наскакивали на них, подвывая и лая от радости.

Не успел солдат спешиться, как женщина была в его объятьях.

— Тише, дорогая, — сказал он, — Мое плечо немного побаливает. Нет, это сущий пустяк. Я привез тебе всего себя в целости и сохранности.

— Было сражение? — спросил старик.

— Было ли сражение, отец? — воскликнул он. — На Кротерингском Скате, скажу я тебе, мертвецов больше, чем овец в нашем дворе во время стрижки.

— Ох, какая страшная рана, дорогой, — сказала девушка. — Ступай в дом, я промою ее и наложу на нее истолченный с медом тысячелистник; это наилучшее средство от боли и потери крови, которое подсушивает края раны и заживляет ее так быстро, что ты и не поверишь. Ты пролил слишком много крови, дурень. Как смог бы ты выздороветь без жены да без ее ухода?

Хуторянин обнял его и промолвил:

— Досталась ли победа нам, парень?

— Я расскажу тебе все по порядку, старик, — ответил тот, — но сначала мне нужно поставить его в конюшню, — и конь ткнулся носом ему в грудь. — А вам надо сперва меня накормить. Сохрани нас бог, это не та история, которую стоит рассказывать натощак.

— Ох, отец, — промолвила девушка, — Разве то, что он снова с нами, — не сладчайшая сдоба для наших уст? И каков бы ни был следующий кусок, сладок или кисел, ни к чему торопить его.

Они промыли его раны, наложили на них целебные травы и перевязали чистым полотном, облачили его в новую одежду, усадили на скамейку у крыльца и дали ему наесться и напиться: лепешек из ячменной муки, темного верескового меда и терпкого белого вина из Тиварандардала. Собаки разлеглись вокруг него, будто там, где он находился, было тепло и безопасно. Его молодая жена держала его за руку и, казалось, могла бы сидеть так вечно. А старик, проглотив свое нетерпение подобно ждущему звонка школьнику, поглаживал трясущейся рукой свою алебарду.

— Ты получил весть, что я послал тебе, отец, после битвы под Гейлингом?