Серая радуга (СИ) - Кисель Елена Владимировна

— Для того, кто так хочет побеседовать, ты слишком быстро бьешь, — говорить приходилось, стиснув зубы и с усилием отводя глаза от окровавленной руки. — Поэтому ведь, да? Вы хотели убрать меня поэтому. Все эти местные законы боя, кодексы… ты малость выходишь за их границы, так?

— Глупо жить в плену у глупости, — спокойно ответил Холдон. — Мои подручные опасались тебя. После той истории с Прыгунками. Я же считал, что человек не может стать препятствием на моем пути… Потому не взялся за тебя сам. Теперь вижу, что зря.

— Че-орт! — толстая игла с размаху вошла в плечо и принялась не спеша елозить в нем, выпуская побольше крови. Макс не выдержал, схватился за иглу — и через вторую ладонь тут же проросли шипы.

— Но из-за чего же ты убиваешь себя? Ведь разум не мог посоветовать тебе это?

Макс понял, что нужно отвечать. Каждое движение, каждый жест — бесполезны и только добавят мучений. Уйти в слова… отвлечься…

— Из глупых минутных побуждений.

Холдон оказался озадаченным таким ответом. И обеспокоенным.

— Ты не Оплот Одонара. Ты даже не из Целестии — так зачем? Ты обрёк себя на мучительную, медленную смерть — и сейчас ты наверняка уже сожалеешь…

— И поэтому… я сделал так… чтобы ничего… нельзя было исправить.

Шипы все удлинялись и удлинялись, и вот уже последовало два удара: еще один в плечо и один — чуть повыше колена. Капли крови поползли веселее, какое странное чувство — когда из тебя вытекает жизнь, и ты можешь видеть, как она собирается ало-черными лужицами у твоих ног…

— А теперь послушай меня. Ты здесь долго не задержишься, а? В этих стенах. Из-за чар, которые… в них. Ты не пробьешься к Комнатам, пока я здесь, а подмога уже наверняка в пути. Воскреснуть через три тысячи лет и так обломаться, — Ковальски издал полусмешок-полустон. — Не хочешь подумать о другой профессии? Артелавка вот вполне…

Глаза Холдона — даже под капюшоном различалось — полыхнули холодным, яростным пламенем, но Макс не дрогнул, не испугался. Когда смерть уже обнимает за плечи, глупо бояться магических спецэффектов. И Сын Дракона понял это, сделал шаг назад и заговорил приглушенно:

— Значит, ты смеешься, человек. Ты смеешь смеяться. А теперь послушай меня ты. Послушай меня, ибо я опишу твою участь, на это у меня хватит времени…

Силы все убывали, и тело слушалось хуже, и стены жгли. И это было неважно, он должен был стереть с лица этого насекомого издевательскую усмешку. Тот, кто посмел стать на пути самого Сына Дракона, не будет улыбаться перед своей мучительной смертью, он будет знать…

— Кровь будет все течь и течь, и ты будешь сходить с ума от ее запаха, вкуса, она будет у тебя перед глазами. Будешь ощущать каждую каплю, которая покинула твое тело, а иглец будет пытать тебя, пока из тебя не вытечет всё или почти всё. И тогда, быть может, он отпустит тебя, и ты упадешь в лужу собственной крови и умрешь оттого, что эти шипы покинули твое тело. А может быть, всё случится иначе, и ты будешь еще жив, когда щит поддастся моим младшим братьям. И тогда твоими последними воспоминаниями будут клыки и когти, вонзающееся в тело, чужое дыхание на лице. Ведь я оставлю их здесь, моих верных, маленьких…

Безупречной формы женская рука с синими, мертвыми ногтями выскользнула из балахона и тяжело приласкала ближайшего злыдня. Нежить вновь бурлила вокруг Холдона — останки собратьев, размазанные по стенам, никого не волновали.

— И если ты вдруг умрешь раньше, чем придет помощь — они смогут добраться до Большой Комнаты. А ты наверняка умрешь раньше.

Стены давили и наваливались на него жаркой тяжестью, но он не уходил. Не хотел отрывать взгляда от лица человека в узком проходе — на этом лице уже не было улыбки, там отражалось только страдание.

— А потом тебя ждет пустота, потому что За Радугой ничего нет, бессмертие — это глупость, Февраль, его нет, понимаешь, нет!

Еще один шип. Макс вздрогнул и через силу поднял глаза. Он знал, что ответить.

— Да. Когда ты сдохнешь окончательно, а это случится скоро — для тебя его не будет.

Попал. Холдон еще раз шагнул назад и даже, вроде бы, зашипел, как рассерженный злыдень. Но он же хотел это услышать, нет?

Верь в свою пустоту. А я… я уже умирал как-то раз, без всяких трюков, и я помню дорогу, которая передо мной открылась. Я помню, что меня ждали там, вот только я не смог шагнуть, потому что Лори танцевала. Но возвращения я не боюсь.

Холдон повелительно просвистел-прострекотал что-то — видно, на языке нежити, а может, на каком-то еще древнем наречии. Рука изящно взметнулась, швыряя в воздух уродливый каменный амулет в виде головы дракона. Портал-проводник.

— Те, кто пытался защитить артефакторий, у меня. Я подожду до заката Ключника, можешь передать всем… если ты еще кого-нибудь увидишь. На закате на поле не будет белых ирисов. Останутся черные и красные.

Он развернулся и торопливо направился к выходу, только напоследок бросил:

— В твои последние минуты ты пожалеешь о сделанном выборе.

— Может быть, — едва слышно ответил Макс, глядя на нежить, оставшуюся в коридоре. — Но дело-то сделано.

За Холдоном ползла серая клубящаяся масса, непонятное нечто, которое так и пласталось по полу, не в силах просочиться под щит иглеца.

* * *

Не закрывай глаза.

По крайней мере, так ты будешь знать, куда направлен следующий удар.

Помни: в сердце он пока не ударит. У него другая цель.

А то, что на расстоянии полутора метров от твоего лица — оскаленные, перекошенные морды нежити — это можно потерпеть.

И помни, если тебе больно — значит, потеряно не всё. Значит, ты еще дышишь.

Что там еще?

А, да — кричать и ругаться можешь сколько влезет, с этим тебе невероятно повезло.

Краткая инструкция для умирающих во имя высоких целей на этом как будто завершилась.

Длинная, тонкая игла прошла сквозь грудь, проткнув легкое — и ирония оставила Макса Ковальски первой.

Потом не станет мужества, способности нормально мыслить и так, по мелочам. Затем уйдут зрение, слух, обоняние — в предпоследнюю очередь, он ведь должен слышать запах собственной крови. Последней останется боль — как символ жизни, а потом не станет и ее, и самой жизни тоже не станет, но он, в принципе, на это и рассчитывал.

Еще шип, сгиб локтя левой руки, там уже почти не больно, только стоять все труднее и труднее. Это не беда, еще минут десять — и он просто повиснет на остриях этого паразита, они уже глубоко уходят в стены и в пол. Тонкие, но крепкие игол… ох! Кажется, это была селезенка, или печень все-таки?

Черт бы тебя побрал, Экстер Мечтатель. До чего ж ты не вовремя отлучился — но это полбеды, лишь бы ты успел сюда вернуться, лишь бы приволок с собой достаточно войска для избавления от этой гнуси…

Нежить плевалась огнем, кислотой, ядом, яростно царапала барьер, шипела на своем наречии, это отвлекало. Вид желтых клыков, разверстых и крайне кариозных пастей, запакощенных и дымящихся картин по стенам, вызывал необоримое желание закрыть глаза, погрузиться в себя, отвлечься… Нельзя! Стоит поддаться — и недалеко до потери сознания от болевого шока, а там он умрет раньше, чем рассчитывал, а дальше… дальше практерам и Гробовщику придется держать оборону, сколько они там продержатся и продержатся ли?

Хоть бы никто из них не вышел из Провидериума не ко времени. Всё равно не помогут, а истерические вопли и обмороки при виде такого зрелища будут ему совсем некстати.

И да, кажется, на этот раз это была правая нога, чуть ниже колена. Что, заорать, что ли? Легкое пронзено, не хватает воздуха для крика, изо рта — хрип пополам с кровавой пеной, вот еще опасность — кровью бы не захлебнуться…

Еще острый укол — чуть пониже ключицы. Визжащая, бьющаяся в барьер нежить вдруг смазалась и растворилась, и не стало коридора Трех Комнат, и Одонар, и Целестия — всё это было только сном…

Маленький мальчик цеплялся за руку усталой, немного потерянной женщины. Рядом суетился мужчина, его заботило все сразу: багаж, погода, где найти такси, какие здесь цены, а главное — чтобы не пропали «его драгоценные чертежи». Гудели самолеты, потом загудело и зачадило такси, и начал вырастать непривычно огромный, пугающий город с толпами чужих людей на улицах.