Мама Стифлера - Лидия Раевская

Тужусь. Что-то легко выскальзывает.

Через полминуты слышу детский крик. Поворачиваю голову вправо: надо мной стоит врач. Лица его не вижу — оно за повязкой. Вижу глаза. Морщинки лучиками разбегаются в стороны:

— Ну, смотри, мамочка, кто у нас тут?

Смотрю во все глаза. Улыбка до крови надрывает сухие, потрескавшиеся губы…

Потерянно смотрю на морщинки-лучики, и выдыхаю:

— СЫНУЛЬКА…

Смех в палате.

Мне осторожно кладут на живот СЫНА.

СЫН ползёт к моей груди, и тоненько плачет.

Прижимаю к себе родного человечка, боясь его раздавить.

Слёзы капают на подбородок, и на сыновью макушку. Целую его в головку, и всхлипываю:

— СЫН… Мой СЫН… Мой сыночек, моя кровиночка, моя радость маленькая… Мой… Только мой… Самый красивый, самый любимый… Мой Андрюшка!

Имя выскочило само по себе. Почему вдруг Андрюша? Хотели Никитку…

Но вы посмотрите: какой он Никитка? Он не похож на Никиту!!! Это Андрюшка!

Я ждала тебя, СЫН. Я очень тебя ждала. У тебя есть дом, малыш. Там есть маленькая кроватка, и жёлтый горшок. Есть коляска и игрушки. Там живут твои папа, бабушка, и дедушка. Там тёплое одеяльце и ночник-колобок. Тебе понравиться там, СЫН…

На часах — ровно полночь.

Меня на каталке вывозят в коридор, и протягивают телефонную трубку.

Я прижимаю к уху кусок казённой пластмассы, пахнущей лекарствами, облизываю губы, и шёпотом туда сообщаю:

— Папа Вова… У нас уже целых полчаса есть СЫН! Он маленький, красивый, и его зовут Андрюша. Мы ошиблись, папа… Это не Никита. Это Андрюша. Наш СЫН!

Два вопроса

31-08-2007 12:53

Темно. Темно и тепло.

И с этим как раз всё предельно ясно.

Темно — потому что на улице ночь, а ты — ты просто не хочешь зажечь в доме свет.

Тепло — потому что асфальт, нагретый за день пыльным солнцем мегаполиса, охотно отдаёт пахнущее битумом тепло засыпающему городу.

Если бы на все вопросы можно было бы легко найти исчерпывающие ответы…

И сидишь ты у окна. И ничего за ним не видишь. Потому что, как всегда, на твоей улице не горит ни один фонарь. И звёзд на небе нет. Тоже не работают. Наверное. Перегорели.

Всё не так. Всё неправильно.

Но — уже случилось. И тебе лишь остаётся искать в себе причины случившегося. И отвечать на заданные самому себе вопросы.

И тогда, кажется, ты всё сможешь понять.

Наверное, сможешь.

Два вопроса. Всего два: „Почему?“ и „Что делать?“

Простые такие вопросы. Лёгкие. Тогда почему на них так трудно ответить?

Закономерность. Мы с лёгкостью цитируем наизусть Хайяма, помним, в каком году вступила на престол Екатерина, а вот вопрос „Что делать?“ ставит в тупик не только Чернышевского.

Почему?

Не знаю. Так получилось.

Жалею ли об этом?

Нет. Не жалею.

Я просто люблю. Его. Просто так. Потому что он есть. Потому что хожу с ним по одной земле, и дышу одним воздухом. А ещё у него глаза голубые.

Почему именно он?

Не отвечу. Никто не ответит. Может, просто оказалась в нужном месте, в нужное время, а может, это просто кому-то было надо.

„Ищите — и обрящете“

Я искала. Я тебя долго искала. Слишком долго, наверное. Разменивала себя по мелочи, тратила налево и направо, что-то находила, да всё не то. Только понимание приходило постепенно, и слишком медленно.

А мне казалось, я сразу пойму, что это — Ты. Ошибалась.

И когда встретила тебя — ничего не поняла. Ничего не почувствовала.

Ты — старше. Ты — мудрее и опытнее. Рядом с тобой себя чувствуешь неловко.

И всё-таки, ты со мной.

Я — младше, и многого ещё не понимаю. Возможно, уже и не пойму никогда. Хотя и очень стараюсь.

И ещё я замужем.

Я никогда тебе не врала. Хотя, не скрою, иногда очень хотелось. Всем вру. Мужу вру. Себе. Себе даже больше всех. А вот тебе врать — не могу.

Устала. Устала врать, устала скрываться. Глаза лживые прятать устала, улыбаться резиново, фальшиво, нарисованно.

И сделать ничего не могу.

Муж. Он хороший. Он — родной, проверенный, надёжный

Но нет у него, такого родного и хорошего, такой уютной шёрстки на груди. И глаз таких, пронзительно-голубых, нет. И он никогда не гулял со мной по нагретым солнцем, липким от смолы, шпалам… И не вплетал мне в волосы одуванчики.

У него есть всё. Кроме этого.

Такая малость… Такой пустяк… Но, как оказалось, очень нужный пустяк.

А ещё он не умеет любить так, как ты. До слёз, до хрипоты, до боли. Как в последний раз в жизни.

Я не хочу тебя терять. Не хочу!

Хочу тебя видеть, слышать, чувствовать. Хочу просто быть рядом, и дышать тобой.

Я отдам тебе всё, что у меня есть: отдам тебе свою душу, своё тело, свою любовь… Я отдам тебе своё сердце, если твоё устанет биться…

Ты знаешь. Ты всё это знаешь. Ты слишком, слишком много знаешь. Я делала это сознательно, открывая тебе каждый новый день всё больше и больше своих уязвимых мест. Чтоб на равных быть. Чтобы знал, что люблю.

Ты боишься, что я тебя оставлю.

Я боюсь, что ты в любой момент можешь сделать мне больно, точно зная, в какое место бить.

Всё по-честному.

Но ты бережёшь меня. А я — тебя.

Я вынашивала свою любовь долгие годы. Носила в себе, и боялась, что, когда она появится на свет — она окажется никому не нужной. И рожала её тяжело.

Но ты был первым, кто сразу взял её в свои руки. И оставил себе.

Три года. Три долгих-долгих года мы росли втроём.

А сейчас мне страшно. Потому что надо что-то решать. Это не может продолжаться долго. Я нужна тебе целиком. Вся. Без остатка. Тебе нужна эта мишура с Мендельсоном и лупоглазой куклой на капоте чёрной „Волги“, два кольца в бархатной коробочке, и синий штамп в паспорте на четырнадцатой странице. И чтоб у тебя дома в ванной висел мой домашний халат, а в комнате стояла детская кроватка… И в ней лежал маленький человечек, похожий на тебя, но с моими глазами…

„Нам нужна Принцесса!“ — твои слова. Твоя просьба. Мольба.

Нужна. Очень нужна. Мне ночами сниться русая головка, и маленькие ручки, пахнущие молоком… Маленькие-маленькие ручки…

И — не могу!

Я три года каждый день предаю человека, который рядом со мной уже восемь лет. Я вру ему, глядя в глаза. Я говорю ему, что люблю — и он верит.

Ты сказал, что хуже уже не будет. Что я предала его уже единожды, три года назад, и теперь уже неважно, когда он об этом узнает… Что мне только нужно ему всё рассказать. Ты сказал, что устал меня делить на две части: на свою, и его.

Что мне делать? Я хлопаю мокрыми ресницами, всё понимаю, но молчу как собака.

А молчание — оно не всегда золото.

Обратный отсчёт уже пошёл. Я это вижу и чувствую.

Как сделать правильный выбор между любовью и безмерным уважением? Что главнее?

Что делать?

Думать. И решать. Потому что времени слишком мало. А что больнее? Убить собственными руками свою выстраданную, переношенную, в муках рождённую любовь, или получить серию прицельных ударов в каждое из своих уязвимых мест?

Три года.

Восемь лет.

Три года счастья и вранья. Радости и слёз. Ласки и боли. Шёпота и криков.

Восемь лет спокойной жизни. Сын-отличник. Дом, в котором каждая тряпочка положена на своё место своими руками, и каждый гвоздик — вбит руками заботливого мужа, отца и хозяина…

Мокро. Лицо мокрое, руки, губы, щёки, подоконник…

И темно. Фонари не работают. Звёзд на небе нет.

Как в бочке с гудроном.

Рожала — мучилась, а убивать — ещё мучительней и страшнее.

Русая головка… Маленькие-маленькие ручки нерождённой, приснившейся Принцессы…

Голубые глаза, колючая щека, трущаяся о мои руки, голос с хрипотцой…

Мокро и темно. Темно и мокро. И ещё больно. Ампутация души без наркоза.

Кровь из прокушенной губы на белом подоконнике.

„Является ли Ваше согласие вступить в брак добровольным? Ваш ответ, невеста?“ — „Да!“ — „Ваш ответ, жених?“ — „Да!“ — „Сегодня, 12 апреля, ваш брак зарегистрирован“

„Я тебя люблю…“ — „И я тебя…“ — „Я никогда тебя не предам! Никогда!“ — „Я верю тебе, маленькая моя, верю, родничок мой…“

„А как Вас зовут?“ — „Валерия. Можно Лера“ — „Лера… Замечательное имя! И глаза у Вас замечательные… А что Вы делаете сегодня вечером?“

„Жень, у нас будет ребёнок…“ — „Повтори!“ — „Я беременна, Женьк..“ — „Ты уверена? Да? На сто процентов? Это правда? Это… Подожди… То есть, ОН — уже там сидит? Внутри? В животике?“ — „Жень, ну перестань…“ — „Лерка! Я тебя люблю! У меня будет сын! Сын-сын-сын!“ — „Ты ненормальный, Лавров… Но я тебя обожаю!“

„Алёш… Я… Мы… Не надо было… Как же я теперь, а?“ — „Лерик, Лерик… Тихо-тихо, солнышко моё… Всё будет хорошо, малыш. Я тебе обещаю. Всё будет хорошо. Я люблю тебя, Лерк..“ — „И я тебя люблю… Господи, что теперь делать, мамочка?“