Заговор бумаг - Дэвид Лисс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я подумал, что теперь он бросится бежать, но ярость и страх затмили его разум. Никогда прежде не видел я такого лица, ужасающего и комичного одновременно, красного, почти багрового. Лишь губы его были так плотно сжаты, что побелели. Он смотрел на меня, сузив глаза, вдоль поднятого клинка.
— Вы погубили меня! — прорычал он, но его голос был едва слышен в суматохе.
Он был решительно настроен пронзить меня насквозь — я в этом ни капли не сомневался. Думаю, я мог бы убежать. Мог бы остаться невредимым, но мне была непереносима мысль о бегстве от этого злодея, на поиски которого я затратил столько сил. Поэтому я сделал то, чего он не мог ожидать от безоружного человека в здравом уме, чей противник вооружен шпагой. Я бросился на него, превозмогая острую боль в ноге.
Замешкавшись на секунду от удивления, сэр Оуэн вскинул шпагу мне навстречу, но я не помышлял о самоубийстве. Вспомнив трюк, усвоенный в уличных драках, я упал наземь и ухватил его за ноги, пытаясь повалить, словно кегли.
Сэр Оуэн выронил шпагу и упал навзничь. Он высвободился, попятился назад, как рак, и снова вскочил на ноги в одно время со мной. Оказавшись у ограждения, он ухватился за перила для большей устойчивости и приготовился нанести удар. В данный миг мы были просто двумя мужчинами, сошедшимися в яростном поединке, невзирая на разницу в общественном и материальном положении. Без преувеличения могу сказать, мой читатель, что в подобном бою, где все решали сила кулаков, мускулы и желание справедливости, ленивый, упитанный баронет не мог устоять против меня.
Сэр Оуэн замахнулся — и промазал.
Едва не упав, он прислонился к ограждению. Снова замахнулся, безрассудно и бесцельно, а потом неистово замолотил кулаками по воздуху. Моего ответного удара было достаточно, чтобы уже утративший равновесие баронет отлетел назад и, оглушительно голося, рухнул с высоты тридцати футов на сцену, где актеры отважно продолжали играть пьесу Элиаса. Держались они мужественно — этого у них не отнимешь, — но, думаю, даже самые дисциплинированные актеры не смогли бы притвориться, будто не заметили приземления посреди сцены рухнувшего с небес увесистого баронета.
Я стоял, тяжело дыша. Сердце учащенно стучало, а ноги дрожали. Я не представлял, что делать дальше. Через несколько секунд, показавшихся мне вечностью, мне пришло в голову проверить, жив ли сэр Оуэн.
Я перегнулся через ограждение посмотреть, что с сэром Оуэном — мертв он, без сознания или, возможно, невредим и готов к бегству, но прежде чем я успел что-либо разглядеть, меня схватили и повалили на пол бесчисленные руки. Я более не был обвинителем сэра Оуэна. Я более не был человеком, который встал между безумцем с пистолетом в руках и невинными зрителями. Теперь я был евреем, который напал на баронета, а возможно, и убил его.
Меня удерживали двое плотных джентльменов. На вид они были довольно крепкими, но, вероятно, я мог бы вырваться, если бы захотел. Однако рано или поздно мне все равно придется предстать перед законом, и у меня не было желания подвергать себя риску при попытке к бегству.
Вокруг бесновалась толпа. Кто-то бежал, чтобы взглянуть на тело сэра Оуэна на сцене внизу. Другие бродили туда-сюда с видом потерянных животных. Женщина с волосами цвета меди, в черном с золотом платье, которая сидела в ложе с сэром Оуэном, пронзительно визжала, а молодой джентльмен пытался ее успокоить. Она громко рыдала какое-то время, а потом стала всхлипывать все тише и тише. Молодой человек мудро повел ее ближе к выходу, чтобы отвезти прочь из театра.
— Будьте так любезны успокоиться, мисс Деккер, — сказал он. — Вам не следует волноваться.
Я вытаращил глаза. Я ничего не мог понять.
— Деккер, — произнес я вслух. — Сара Деккер?
Один из людей, которые меня удерживали, посмотрел с недоумением. Он явно находил мой вопрос странным и неуместным.
— Что из этого?
— Вы знаете ее? — спросил я. — Знаете эту женщину?
— Да, — сказал он, недоуменно наморщив лоб.
— Это была Сара Деккер? — спросил я.
У меня потемнело в глазах и подкосились ноги.
— Да, — повторил он с раздражением. — Она собиралась замуж за человека, которого вы пытались убить.
Мне ничего не оставалось, как дать им меня увести.
Глава 34
Я полагал, что предстану перед мировым судьей в тот же вечер, но этого не случилось. Возможно, требовалось вызвать слишком много свидетелей различного положения и ранга, а час был уже слишком поздний. Во всяком случае, джентльмены, которые меня задержали, передали меня в руки констеблей, а те — заперли на ночь в Поултри-Комптер. К счастью, я имел при себе достаточно серебряных монет, чтобы выторговать отдельную камеру в Мастерз-сайде и оградиться от тюремных ужасов, ибо Коммон-сайд пользовался репутацией самой омерзительной и вонючей тюрьмы на свете.
Моя камера была мала, в ней стоял запах плесени и пота. Из мебели имелись только сломанный деревянный стул и жесткий соломенный тюфяк. Реши я на нем устроиться, мне пришлось бы делить его с полчищем вшей. Я сел на стул и попытался обдумать свои дальнейшие действия. Поскольку я не знал, какие обвинения мне предъявят утром, трудно было выработать какой-то план действий. Многое будет зависеть не только от состояния сэра Оуэна, но также от свидетелей, которых приведут констебли.
Положение мое было ужасным, и у меня не было другого выхода, как попросить дядю заплатить мировому судье, чтобы предотвратить судебное расследование. У меня вовсе не было уверенности, что взятка поможет. Если сэр Оуэн мертв, меня, без сомнения, обвинят в убийстве. Никакая взятка не поможет судье изменить свое решение, если речь идет о нападении на человека такого положения, как сэр Оуэн. Но если баронет всего лишь ранен, я мог надеяться на то, что судебного процесса удастся избежать.
Я вызвал надзирателя и попросил принести бумагу и перо, а потом отправить записку. Я не был уверен, что мне хватит денег, учитывая непомерную дороговизну в тюрьме, но оказалось, что цена не имела значения.
— Я могу продать вам бумагу и перо, — сказал мужчина маленького роста с жирной кожей, пытаясь убрать редкие волосы с глаз, — но отослать ничего не могу.
— Не понимаю, — сказал я, все еще пребывая в оцепенении. — Почему?
— Приказ, — сказал он, будто одно это слово могло все объяснить.
— Чей приказ?
Никогда не слышал, чтобы в тюрьмах не разрешали заключенным отсылать записки. Или чтобы надзиратели отказывались заработать этим немного денег.
— Мне не велено говорить, — сказал он стоически. Он начал ковырять что-то у себя на шее.
Думаю, в моем голосе прозвучало искреннее недоумение.
— Это касается всех заключенных?
— Конечно нет, — засмеялся он. — Другие джентльмены вправе посылать столько записок, сколько захотят. Как еще я могу заработать себе на хлеб? Это касается только вас, мистер Уивер. Вам не разрешается посылать записки. Так нам велели.
— Я хочу поговорить с начальником тюрьмы, — сказал я сурово.
— Конечно. — Он продолжал ковырять кожу на шее. — Он будет завтра днем. Не думаю, что вы задержитесь здесь так долго, но если задержитесь — можете поговорить с ним.
Я стал перебирать свои возможности. Можно было сломать этому парню шею — приятный, спору нет, метод получить нужное, но едва ли самый мудрый. Я решил несколько умерить кровожадность.
— Если отошлете мою записку, получите щедрое вознаграждение.
— Меня уже щедро отблагодарили, — улыбнулся он, — чтобы я этого не делал. Так принести вам бумагу и перо?
— Кто заплатил вам, чтобы не отсылать моих записок? — потребовал я.
— Я не могу сказать вам этого, сэр, — пожал он плечами.
Этого и не требовалось, я сам догадался.
— Вы действительно хотите быть связанным с таким человеком, как Уайльд? — спросил я у охранника.
— Видите ли, — улыбнулся он, — занимаясь определенным ремеслом, неизбежно приходится быть связанным с мистером Уайльдом. Вы разве сами не понимаете?
Мне вспомнились слова дяди: «Мистер Мендес говорит, что в определенных ремеслах неизбежно приходится иметь дело с Уайльдом».
— Передавайте привет мистеру Мендесу, — пробормотал я.
Он улыбнулся, обнажив гнилые зубы:
— Вы все понимаете, не так ли? Мне даже жать, что приходится спорить с вами, сэр. Но Уайльд еще умнее, мне кажется.
Я отослал неблагоразумного надзирателя и принялся ходить по камере, не в силах поверить в свое невезение. Меня лишили связи, чтобы я не смог отправить записки, которую я так хотел послать. Если меня лишили возможности связаться с дядей, значит, тот, кто это устроил, сделает все, чтобы я предстал перед судом. Вряд ли этого могла желать «Компания южных морей». Если мне суждено предстать перед судом, я должен опасаться за свою жизнь, так как «Компании южных морей» было что терять в случае судебного разбирательства. С другой стороны, Банк Англии многое бы выиграл, поэтому я предположил, что за моей изоляцией стоит Блотвейт.