В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых - Варвара Головина

Мадемуазель Макушина, первая горничная покойной Государыни, застала однажды Государя в ее кабинете. Он сидел за ее письменным столом и, обхватив голову руками, рыдал. Бедный Государь! Как он страдал в такие минуты прозрения, когда пелена спадала с глаз и он ясно видел, что его не одобряют ни люди, ни Бог. И, вероятно, в иные минуты образ Государыни возникал рядом с Юрьевской и он болезненно переживал абсолютную противоположность этих двух женщин.

Великие княгини рассказывали, что княгиня Юрьевская не стеснялась обрывать Государя и помыкать им даже в их присутствии, ставя ему в упрек дурной характер и делая вид, что не слышит, когда он к ней обращался.

Он же делал вид, что его забавляет ее дерзость, но одному Богу известно, что он на самом деле думал и чувствовал. Монархи вообще не подготовлены и не приучены к подобному обращению, а он тем более, поскольку был избалован тонкой предупредительностью Государыни и ее старанием угодить ему во всем.

— Но если ты женишься на кухарке, — сказал кто-то по поводу неравных браков, — не удивляйся, услышав грубую брань.

Итак, в воскресенье 1 марта 1881 года мы видели Государя в последний раз, не имея ни малейшего предчувствия страшной развязки, которая была совсем близко!

После обедни Государь обедал с нами. Справа от него сидела Антуанетта Блудова, слева — я.

Накануне арестовали Кибальчича, одного из руководителей адской шайки, покушавшейся на жизнь монарха, и, хотя Государь ничего не сказал по этому поводу, было видно, что он доволен так же, как и все мы.

Вчерашнее причастие как бы освободило нас от тяжелого бремени, давившего столько месяцев; дарованный Богом душевный мир залечил язвы злопамятства и негодования, казавшегося нам таким законным.

Обед затянулся дольше обычного. Отсутствие княгини Юрьевской приятно действовало на настроение, и мы с Антуанеттой с удовольствием поддерживали беседу. Один генерал свиты, обедавший за нашим столом, сделал мне даже комплименты по этому поводу.

— Совершенно неожиданно вы сегодня по-настоящему любезны, — одобрил он, имея в виду, что я давно утратила привычную в таких случаях любезность.

Государь и сам был очень разговорчив. Он любил предаваться воспоминаниям, и случайно мне удалось заставить его приоткрыть заветную дверь в прошлое и вызвать далекие воспоминания. Я попросила его рассказать о факельном празднике, о котором как-то прочитала в одной берлинской газете. В его поразительной памяти удержалось немало самых тонких подробностей.

— Вообразите, мне было всего двенадцать лет, когда я впервые присутствовал при таком торжестве, — вспоминал Государь. — Нелепый этикет требовал, чтобы во время факельного шествия гости сидели за ломберными столиками. И я, маленький мальчик, должен был чинно занимать столь почетное место, что меня поразило и чрезвычайно смутило.

«Вид Ротонды в Зимнем дворце». Художник Эдуард Петрович Гау.

Затем Государь порадовал меня, заговорив о своей дочери с величайшей нежностью и упомянув о полученных от нее письмах, которые он нашел полными юмора и очарования.

Я была счастлива тем, что после тяжелой размолвки и взаимных упреков, вызванных несчастной женитьбой Государя, между отцом и дочерью вновь установилось полное согласие.

Обед закончился, и все разошлись!.. Увы, один из нас ушел навсегда!..

Возвратившись домой, я села за письменный стол в кабинете, окна которого выходили наискось на Дворцовую площадь.

Как видно, направление ветра было в тот день не в мою сторону, так как я не слыхала двух фатальных взрывов, которые привлекли внимание в кварталах много более отдаленных от места происшествия, чем мой.

Я так и продолжала спокойно писать, как вдруг Нелидова, комнаты которой расположены надо мной, стремительно вошла ко мне, бледная от ужаса, хотя никогда прежде не входила без доклада.

— Как? — вскричала она. — Вы еще здесь? Так вы ничего не видали? Государя только что провезли по Миллионной в санях: он ранен…

Она не успела докончить фразу, как я уже побежала. Чтобы попасть в покои Государя, нужно было пройти через весь Зимний дворец. Старые слуги и солдаты, стоявшие на часах в больших залах, завидев меня издали, кричали:

— Да, Ваше Сиятельство, убили они его, злодеи, убили…

Я знала, что слово убили для людей не имеет абсолютного значения смерти, они его употребляют, когда хотят сказать: ранили, ушибли. Прежде всего, что они могли знать о происшествии, только что случившемся? Не останавливаясь для расспросов, я продолжала свои стремительный путь до широкого коридора, ведущего к покоям Государя. Этот коридор был еще пуст. Первое лицо, которое я встретила, был граф Бахметев-Протасов, только что подъехавший, и я поспешила к нему.

— Ранен? — спрашиваю я. — Но как?

— Очень опасно, судя по всему, — был его ответ. — Говорят, обе ноги сломаны.

Я вскрикнула от страха и отчаяния. Представить себе Государя, с его такой молодой, изящной походкой, вдруг искалеченным, осужденным, быть может, на постоянную неподвижность, — эта мысль наполнила меня ужасом, но дальше этого мое воображение не шло.

Мы столько раз испытывали тревогу после многочисленных покушений на Государя, из которых он выходил жив и здоров, что мысль о настоящей опасности была далека от меня. Одного предположения о возможной его увечности было достаточно, чтобы потрясти до основания мою душу.

Я еще разговаривала с Бахметевым, когда дверь в покои Государя отворилась и вошел Великий князь Владимир Александрович. Коротко, ясным голосом он распорядился послать на площадь несколько батальонов солдат, которые он назначил. После я узнала, что это была мера предосторожности против возможных волнений.

Я воспользовалась приходом Великого князя, чтобы пройти за ним в кабинет Государя, где почти никого еще не было.

Государь в рубашке лежал на своей походной кровати, которую вынесли из-за перегородки, где она всегда находилась, и поставили рядом с письменным столом под портретом его дочери Великой княжны Марии.

Простыня, которую на него набросили, по-видимому, второпях, оставила открытыми его сломанные колени — ужасное зрелище, от которого я невольно отвернулась.

Глаза Государя были закрыты и более уже не открывалась.

Кабинет Государя, как и прилегающая к нему комната, понемногу наполнялся людьми, которые вбегали как безумные. Слух об этой новости распространился по городу в мгновение ока.

Понимая, при какой торжественной сцене я присутствую и насколько каждая подробность будет ценна для отсутствующих, я употребила все усилия, чтобы ничего не пропустить, и все-таки в конце этого страшного дня я чувствовала себя неспособной дать точный отчет — в голове мелькали лишь одни обрывки событий. Ужас и горе лишили меня ясности ума, как в кошмарном, дурном сие.