У последней черты - Михаил Арцыбашев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«В сущности говоря, добрая баба!» — подумал он, забывая, как она злила его постоянным кокетством и вечно полуобнаженными сорокалетними прелестями.
Хозяйка скоро вернулась. Она принесла полотенце, намоченное в уксусе, и маленький графин водки.
— Это зачем? — воскликнул Чиж, всем телом содрогнувшись при виде водки.
— Ничего, ничего, вот вы выпейте, это очень помогает. Мой покойный муж всегда так делал.
Она почти силой заставила Чижа выпить. Маленький студент от боли потерял всякую волю и всецело подчинился ее заботам. Даже приятно было, что она так ухаживает за ним. Он давно отвык от ласки и участия.
Когда Чиж поднес рюмку ко рту, у него сделалась такая судорога во всех внутренностях, что в глазах потемнело и лицо покрылось зеленью.
— Ничего, ничего! — ласково подбадривала Анна Васильевна и подталкивала рюмку.
Чиж едва не поперхнулся, но сейчас же приятная теплота охватила желудок и истомой прошла по всему телу.
— Ну, еще рюмочку… вот так!
Казалось уже совершенно невозможным проглотить вторую, но, к удивлению Чижа, она прошла свободно, а дрожь утихла, и колющая в виски боль как будто отупела.
— Ну, вот, а вы не хотели!.. Ведь легче же? — заботливо и уже без всякого кокетства спрашивала Анна Васильевна.
Чиж улыбнулся.
— Да, легче!
— Ну, вот… Вы всегда меня слушайтесь!.. А теперь вы лягте, я вам компресс положу.
Маленький студент сконфузился.
— Да вы дайте… я сам…
— Нет, нет! Не церемоньтесь, пожалуйста! Ну, вот…
Чиж, застенчиво улыбаясь, прилег на кровать. Анна Васильевна села рядом и, ловко наложив холодное, пахнувшее уксусом полотенце, плотно пригладила его обеими руками ко лбу маленького студента.
Снизу Чижу почти до плеч, еще круглых и нежных, были видны ее полные розовые руки в широких рукавах капота. Пахло от нее духами, пудрой и еще чем-то, от чего маленькому студенту стало и немножко противно, и приятно.
Под холодным компрессом головная боль стихла; по всему телу распространялась истома облегчения.
Анна Васильевна сидела рядом и по временам заботливо приглаживала полотенце. Чиж неловко улыбался ей и невольно мельком заглядывал в широкие рукава, где мягко изгибались линии полных рук и мерещились темные пятна под мышками.
Она сидела очень близко, и маленький студент бедром чувствовал теплоту и мягкость ее тела.
— И где это вы так? — спрашивала она укоризненно, тем тоном, которым опытные взрослые женщины говорят с нравящимися им молодыми людьми.
— Да так… Зашел в клуб… там доктор Арнольди… сначала выпили немного, а потом черт его знает…
— И с чего это вы?
— Да скучно, Анна Васильевна!
— Это потому, что вы всегда один да один!.. Конечно, почему иногда и не покутить, но… вы не сердитесь, что я так говорю: я ведь вам в матери гожусь…
— Ну, уж и в матери! — с неловкой любезностью возразил маленький студент, и взгляд его опять невольно скользнул по обнаженным рукам.
«Тьфу, какие я пошлости говорю!» — брезгливо подумал он, но почувствовал какое-то странное приятное волнение.
«А она, ей-Богу, еще недурна!..»
Анна Васильевна засмеялась и погрозила ему пальцем. Стало стыдно, но вместе с тем мелькнула и циничная волнующая мысль:
«А почему и нет?..»
— Конечно, в матери! — повторила она, и Чижу показалось, что ее теплое мягкое, уже не упругое бедро тяжелее прижалось к нему. — А вы знаете, раз выпьешь, другой…
— Вы боитесь, чтобы я пьяницей не сделался? — засмеялся Чиж, почти бессознательно впитывая в себя дразнящую теплоту женского тела.
Анна Васильевна слегка покраснела и сразу стала моложе и красивее.
— Нет, право!.. А мне вас жаль. Вы всегда такой одинокий… Я тоже одинокая, но я старуха, а вы молодой человек. Вам нужна ласка, участие…
И в голосе ее в самом деле прозвучала теплая нотка. Маленький студент с благодарностью посмотрел на нее.
— Вы сегодня ужасно милая, Анна Васильевна!
— Право? — игриво спросила она и нагнулась над ним низко-низко.
В ее темных всезнающих глазах, чуть прищурившихся, мелькнул какой-то опасный огонек.
— Ей-Богу! — дрогнувшим голосом сказал Чиж и неожиданно для самого себя прибавил: — Мне вас даже поцеловать хочется!
На мгновение их взгляды встретились, и что-то откровенное и наглое передалось из глаз в глаза.
— Ну, лежите, лежите! — сказала Анна Васильевна и тотчас же встала, как бы испугавшись чего-то.
Еще за минуту перед тем Чижу было неловко от ее близости, а теперь вдруг стало как-то физически жаль и досадно, что она встала.
— Уходите? — неловко спросил он.
— Вам заснуть надо… ведь вы же нездоровы! — засмеялась она не глядя и чуть-чуть потянулась всем своим полным, выпуклым телом.
У Чижа мелькнуло желание схватить ее за талию и просто грубо и открыто притянуть к себе на кровать, но мгновенное представление о толстом, расплывшемся теле удержало его со смутным отвращением.
Анна Васильевна постояла, поправила волосы и ушла, сказав на прощанье как-то загадочно и нагло:
— Ну, поправляйтесь скорее… я к вам еще приду!
ХХХIII
Был не светлый, сухой, пахнущий морозом и близким снегом последний день осени. Жесткий ветер порывисто гнул черные голые ветви в опустелых садах и кучами сдувал на дорожках желтые листья. Грязь на улицах сразу замерзла, и по твердым, точно железным, колеям, звенящим под ногами, неслась и кружилась тонкая пыль. Иногда небо темнело, опускалось ниже, и чуть заметные снежинки начинали мелькать в воздухе.
Маленький студент со встрепанным хохолком на лбу и мутными глазами, в самом деле похожий на больного чижика, сидел у себя на кровати и тупо смотрел в одну точку на полу, где лежала погнутая, с приставшими волосами женская шпилька.
Теперь он уже знал, что все кончено, и та большая красивая жизнь, о которой он так долго и страстно мечтал, навсегда ушла от него.
— Кончено!
Как это случилось, он не мог понять.
Был он пьян, пьян безобразно и пошло; опустился до того, что падал на улицах, пел и целовался с какими-то чиновниками из полицейского правления; потом было жестокое похмелье и невыносимое сознание полного одиночества…
Никого из тех, кого он знал и сколько-нибудь считал за людей, не осталось кругом. Что-то смутное и страшное пронеслось над городом и унесло всех, как будто и не были никогда. Как в тумане, вспоминались ему лица корнета Краузе, Наумова, Лизы, Михайлова… Опустившийся и пьяный старый доктор Арнольди один остался с ним и бессмысленно бормотал:
— Я и так уже давно умер!..
А кругом какие-то мещане, купцы, попы, офицеры и чиновники служили, играли в карты, пили, женились и плодили детей, чтобы выросли эти дети и стали такими же купцами, мещанами, чиновниками и офицерами и так же служили, пьянствовали и плодились без конца и смысла.
Доктор Арнольди прав: он давно умер, хотя еще ходит, говорит и чувствует. Но он сознал, что умер, а тысячи тысяч шевелятся вокруг всего земного шара, как черви вокруг падали, и не сознают, что они ходячие трупы, в злобной иронии кем-то выпущенные гулять по свету, пока их не зароют в могилы.
И среди этих бледных мертвецов зачем-то бегал, суетился он, маленький студент Чиж. Он во что-то верил, во имя чего-то страдал и горячился… Впрочем, он и теперь верит! Не известно во что, но верит! С тоской, с мучительной болью, безнадежно верит!.. Только теперь он уже оторвался от того, во что верит, опустился на дно и медленно погружается все глубже и глубже… В сущности, он уже давно чувствовал, что все кончено, но обманывал себя, барахтаясь и руками, и ногами.
Да, дорога человечества широка и бесконечна, но каждый маленький человечек идет по ней два шага, а потом отстает и теряется где-то позади навсегда и бесследно. Великие вожди, пророки и учителя, их память провожает неудержимо катящее вперед человеческое стадо, пока тысячелетия не сотрут ее и не покроют пылью времен. А маленькие Чижы торопливо бегут к своей неглубокой могиле и сваливаются в нее, сами не заметив этого. С тихим, никому не слышным шелестом, точно мертвые муравьи, сметаемые чьей-то равнодушной громадной рукой, сыплются они и сыплются в яму, а их засыпают землей, и новые дороги проводят над ними, даже не думая о том, что вся пыль на этих дорогах состоит из их когда-то бившихся, страдавших и надеявшихся сердец.
Неизбежен конец, и тщетно барахтается на краю ямы маленький Чиж, не замечая, как бесполезны и совершенно смешны его усилия. И если он перестанет барахтаться, как заметенная метлой, запыленная и ослепленная муха, ничего не изменится для него.
И вот он устал, перестал барахтаться и опустился на дно бессмысленного прозябания, пьянства, пошлости и грязной связи с толстой, старой, глупой бабой.
«Как это случилось?» — в сотый раз спрашивал себя маленький студент.
