Потревоженные тени - Сергей Терпигорев

III

Стояла жаркая погода, какая бывает у нас обыкновенно в конце июля и в начале августа, в самую уборку хлеба. Отец был в поле, вернулся, и мы только что сели обедать в столовой, половина окон которой — те, что выходили на солнечную сторону, — были наглухо закрыты ставнями, а другие, выходившие на тенистую сторону, были настежь отворены, отчего в комнате было полутемно, но зато прохладно.

Вдруг послышался колокольчик, бубенчики, и вслед за тем кто-то на тройке в телеге промелькнул перед окнами, и колокольчик сразу точно оборвался: очевидно, подъехали и остановились у крыльца. Нам всем показалось, что на тройке в телеге сидел кто-то в военной фуражке. Матушка с отцом в недоумении переглянулись: кто бы это мог быть?

Вошел лакей, подававший нам обедать, и таинственно как-то проговорил:

— Жандарм с пакетом от губернатора...

Это известие было уже совсем неожиданное и притом видимо смутившее отца. Он сейчас же встал и вышел в переднюю, а матушка проводила его глазами, потом посмотрела на нас и как-то странно замолчала и задумалась.

Я запомнил, что, хотя не понимал тогдашнего духа времени, не понимал, что такое жандарм, на меня это смущение отца и матушки, вообще вся эта сцена произвели неприятное, тягостное впечатление.

Отец скоро вернулся с пакетом с красной печатью в одной руке — пакет был толстый — и с запиской в другой... Эту записку он молча передал матушке и принялся есть свой простывший суп. Но уже по лицу его, вообще по спокойному его виду, я мог понять, что тревожного ничего не было.

Матушка прочитала письмо и, возвращая его отцу, спросила:

— Когда же ты поедешь?

— Сейчас. Вот пообедаю и поеду. Я уж лошадей велел запрягать.

— Куда? — спросил я.

— В другой уезд, верст за сорок, к Емельянову, — ответил отец.

— Когда же думаешь назад? — спросила его матушка.

— Сегодня же ночью, вероятно...

— Возьми меня с собою, — стал просить я.

— Тебя? Что ж тебе там делать?

— Возьми меня.

Матушка не возражала, сделав замечание только: «А если придется ночевать?» Отец тоже не возражал; я повторил опять просьбу взять меня с собою, и он как-то неожиданно, в рассеянности и в задумчивости, проговорил:

— Ну, хорошо...

Мы скоро пообедали, и я побежал собираться.

Странным поездом двинулись мы в путь. Когда я вышел на крыльцо, я увидал следующее. У самого крыльца стоял наш открытый тарантас, запряженный тройкой, но почему-то без колокольчика. На козлы, чтобы сесть рядом с кучером, карабкался какой-то неизвестный мне мужик с лицом солдата, в простом сером армяке, который у него при этом распахнулся и оттуда был виден синий мундир. На голове у этого загадочного мужика была надета мужицкая шапка гречневиком. Позади тарантаса были еще три тройки в телегах, и в каждой по четыре мужика, но уже действительных, настоящих. Некоторых из них я даже знал в лицо.

— Понятые, вы поезжайте вперед, — сказал отец, — и, не доезжая до Ильинки так верст двух, дождитесь меня. Я тут недалеко заеду еще и догоню вас потом.

Тройки одна за другой тронулись и поехали полной рысью, а мы с отцом начали усаживаться в тарантас. Матушка, сестра, гувернантка провожали нас.

— Да, конечно... Там нечего делать. Я их отправлю, и сейчас же домой, — отвечая матушке на ее вопрос, сказал отец уж из тарантаса и велел кучеру ехать в Семеновку, сельцо верстах в трех от нас. — Надо взять там Василия Николаевича, — добавил он.

Василий Николаевич был письмоводитель отца и, когда не было никакого дела, жил в Семеновке у своего тестя, мелкопоместного помещика.

У отца — его «собственная» — была отличная рысистая тройка, молодец-кучер, тоже «собственный», то есть с которым только он ездил (у матушки, каретный, был другой), и мы как птицы полетели.

Но куда, то есть, собственно, зачем, мы ехали, что нам там предстояло делать, что мы там увидим, — ничего я этого не знал. Отец был и серьезен и в то же время весел. Шутя спрашивал жандарма, удобно ли ему в мужицком армяке и шапке, и проч. Меня томила неизвестность, подмывало любопытство, хотелось спросить, узнать, зачем мы едем, что там будет такое, но я не спрашивал, удерживался, и, кажется, из опасения, что как бы отец не раздумал и не оставил бы меня дома.

В Семеновке мы очень скоро управились. Василий Николаевич был дома, сейчас собрался, сел с нами в тарантас, захватив и свой вечный, громадный, зеленый, толстый портфель, наполненный бумагой, баночками с чернилами, транспарантами, карандашами и проч.

Когда он сел и мы опять поехали, отец вынул из бокового кармана пакет с большой красной печатью, полученный им от губернатора, вынул оттуда бумагу и дал ему прочитать ее. Отец потом подал ему письмо, которое он давал за обедом прочитать матушке. Василий Николаевич и его прочитал.

— Надо это все сделать аккуратно... без шуму, — сказал отец и кивнул головой на жандарма, сидевшего на козлах.

— Ах, это он и есть? — улыбаясь, проговорил Василий Николаевич и с любопытством посмотрел на него.

— Я нарочно велел ему переодеться, чтоб не было заметно. А то увидят, смекнут, уберут их, и мы ничего и никого не увидим... Понятых, двенадцать человек, я уж отправил вперед. Они нас будут дожидать версты две не доезжая до Ильинки.

— Как бы они не разболтали там?

— Они ничего не знают: куда, как, зачем, — ответил отец.

Я не выдержал и спросил:

— А мы к самому Емельянову в дом?

— Нет, его там нет, — сказал отец.

— Так к кому же?

— К нему в сад, — усмехаясь, ответил мне отец и вдруг посмотрел на меня и сделался серьезен, не то задумчив.

— А вот я взял тебя, — начал он, помолчав немного, — да, кажется, напрасно это сделал...

У меня душа ушла в пятки. Ну как он раздумает, не возьмет меня? Мы вернемся в Семеновку, и он меня там оставит у тестя Василия Николаевича... а потом, на возвратном пути, заедет за мною... а то попросит доставить меня обратно домой...

Все это вдруг мелькнуло и перемешалось у меня в голове. Но лошади летели, и я молчал. Не хотел ли отец возвращаться в Семеновку, чтоб не терять времени, не опоздать, или передумал, нашел, что ничего, что он взял меня с собою, но только он очень скоро начал опять говорить с письмоводителем...

IV

— Я думаю так сделать, — говорил он, — мы подъедем к саду, знаете, там ворота есть у дороги, войдем в них и пойдем по саду, как будто ехали мимо, устали, жарко, и захотели пройтись, отдохнуть, яблоков купить... «Они», Б — в пишет, все у «него» в саду содержатся, работают там в этом уборе...

— Можно навести разговор, спросить так, стороной, о них. Где они, дескать, мы слышали... — посоветовал Василий Николаевич.

— Да, наверное, и без этого увидим, встретим. Чего приказчику-то опасаться? Их уездный предводитель — приятель Емельянова, да и нет его вовсе теперь здесь, он в Москве живет. Исправник, становой и т. д. — все куплены, свои люди... Ах, ужас! — заключил отец.

— А потом как же? — спросил письмоводитель.

— А потом — в Т — ов. Сейчас же их, «в этом же уборе» самом, как выражается Б — в. Вон с ним, — отец кивнул на жандарма, — на тройки их, и марш!..

Мы проехали уж верст двадцать, больше половины дороги.

— Ты разве бывал прежде у Емельянова? — спросил я отца.

— Бывал. Раз или два как-то был.

— Хороший у него сад?

— Хороший.

— Мы погуляем там, и домой?

— Погуляем, и домой.

Василий Николаевич (очень хороший, милый человек) слушал этот разговор наш и улыбался.

— Да, погуляем, — повторил отец как-то загадочно.

— Вот только бы нам найти, увидеть, встретить их, — говорил все письмоводитель.

— А мы кого там должны встретить? — опять спросил я и опять понял, что сделал бестактность: мне не следовало бы спрашивать.

Отец опять с досадой кивнул головой, дескать: «зачем я его брал с собой...»

Я понял этот жест, догадался и присмирел.

Отец снова заговорил с письмоводителем все о том же, как им подъехать к усадьбе Емельянова, чтобы не вызвать подозрения к цели их приезда, как войти в сад, под каким предлогом гулять там, как разузнать, если они не встретят и не увидят «их», где «они», как «их» взять оттуда и отправить, и проч., и проч. В общем, я начал догадываться и даже понял, что мы едем к Емельянову взять там у него каких-то баб, которых он держит скованными или что-то в этом роде у себя в саду, под надзором управляющего, такого же истязателя, как и сам он; понял, что бумага от губернатора и этот переодетый жандарм, что сидит у нас на козлах, присланы по этому делу и что это дело Б — вым поручено исполнить отцу, так как тамошний ит — ский предводитель, приятель Емельянова, все позволяет ему, ни на что не обращает внимания, а исправник и другие всё позволяют ему за взятки...а между тем это ужасное дело, которое Б — ву необходимо покончить, и вот он, употребив все средства и все-таки не добившись ничего, обратился теперь к отцу, как к соседнему предводителю и к своему хорошему знакомому, и проч., и проч.