Лепрозорий (СИ) - Ариса Вайа

— Это все?

Люция кивнула в ответ.

— Хорошо, я принесу, — от равнодушно отвернулся и направился к своим кошкам.

— А если нет? — выпалила Люция ему в спину.

— Я же сказал, что принесу. Значит, так и будет, — отчеканил он каждое слово. — Тебе самой что-нибудь нужно? Лично тебе.

Люция запнулась. Да как у него вообще язык поворачивается?! Но он обещал, что принесет, клялся, что на него можно положиться.

— Портянки стерла. И под курткой у меня один корсет, мне бы майку, — пробурчала она, отвернувшись.

— И портянки принесу, и кофту тоже, — отозвался он и ушел с котами и заложниками в лес.

***

Стоило кошкам уйти на достаточное расстояние, как Люция направилась к Еве. Приперла ее к дереву и наклонилась, заглядывая в глаза. Ева вжала голову в плечи и захлюпала носом.

— Что это, черт возьми, было? — зашипела фурия, заставляя паучонка смотреть ей в глаза.

— Волки, — промямлила Ева.

— Ты ведь знала, что они придут, бестолковая ты провидица! Почему мне не сказала? — она была в бешенстве. Этот же взгляд паучьих глазенок был ей чертовски знаком, догадка пришла сама собой. — Что, захотелось побыть спасительницей? Убийцей? Сильной и способной защитить остальных? — рыкнула она, задирая Евину голову за подбородок.

Ева испуганно зажмурилась и с усилием кивнула.

Люция обреченно выдохнула и отпустила перепуганного паучонка. Что делать дальше, она не знала. Ее все бесило и обижало до глубины души. Она понимала, что не стоит срываться на Еве. Махнула рукой и ушла в лес собирать стрелы, целые еще могли пригодиться. Паучонок потопталась у дерева и кинулась следом.

Вытаскивать болты из трупов было неудобно, приходилось проворачивать по оперению и, упершись ногой, тянуть. Но это успокаивало, а испорченные стрелы, угодившие в кости, можно было ломать голыми руками — от этого становилось еще лучше. Ева волочилась следом, подбирая иглы, что-то бормотала, бурчала, и, наконец, не выдержала.

— Я хотела быть похожей на тебя! — выпалила она, сжав кулаки.

Люция выпрямилась, неторопливо осмотрела стрелу и сунула в колчан. Глубоко вздохнула и повернулась к Еве.

— Ты понимаешь, что в убийствах нет ничего прекрасного? — тихо спросила и поджала губы. — Это чья-то смерть. Кто-то жил, мечтал, верил, пока тебе не захотелось это изменить?! — с грустью посмотрела на Еву. Неужели она не понимала этого? Ведь это даже не воины были — обычные люди, мечтающие о спокойной жизни, не более.

Но Ева понимала, прекрасно понимала. А вот нотация ее злила.

— Но ты сама ведь любишь убивать! Ты любишь войну! Ну, скажи, что нет?! — паучонок швырнула иглы в землю и пошла обратно к нодье и кошке.

— Да, люблю, — честно призналась Люция, помогая ногой себе вытащить очередной болт.

Ева остановилась. Потопталась на месте, обернулась.

— Я просто хотела быть, как ты, — развела руками, боясь поднять глаза.

Люция понимающе кивнула, поджав губы. Паучонок продолжала.

— Я хочу такую же жизнь, как у тебя! — она умоляюще посмотрела на небо сквозь верхушки елей, словно только оно и могло это исправить. — Не бояться ничего и никого! Не бояться, что кто-то сделает больно. Защищать тех, кто дорог! Отстаивать свои права! Быть важной! Быть известной! Чтобы одно мое имя вызывало у людей восхищение! — тараторила она, вытирая слезы. — Я хочу быть такой же сильной, чтобы на меня можно было положиться! Такой же храброй.

— А я хочу такую жизнь, как у тебя! — огрызнулась Люция.

Ева опешила.

— Что? — переспросила, не веря своим ушам.

Люцифера с треском сломала стрелу о колено, хмыкнула, глядя на застывшую Еву.

— Я хочу знать родителей, произведших меня на свет, какими бы они ни были, — пожала плечами. — Я хочу жить, зная, что будет завтра. Даже если там снова придется делать то же, что и вчера — говорить идиоту, что его ждет. Я хочу, чтобы ради меня сама госпожа Химари билась насмерть! — вскрикнула она, махнув рукой в сторону лагеря. — Я хочу быть любимой. Чтобы меня не использовали каждую минуту моей жизни, не вили веревки, не пытали, не травили, не мучили. Я хочу, чтобы мне не снились кошмары, которые не описать словами, — ее била дрожь. — Я не хотела убивать, воевать, бороться. Но у меня не было шанса выжить иначе. И это — все, что я умею, — она запнулась, подняла руки к глазам и стала перечислять, загибая пальцы. — Я умею читать, немного медленно, правда. Писать, шевеля непослушными пальцами. И лишать жизни — мастерски. В шахматы играю неплохо. Вот и все, что я могу, — усмехнулась, глянув на Еву. — Люблю ли я это? Люблю, потому что не знаю ничего иного. А если не любить то, что у тебя есть — лучше и не жить вовсе.

— Прости, — Ева опустила глаза. Ей стало все понятно. И безумно стыдно.

— Что? – не расслышав, переспросила Люция.

— Прости. Я, наверное, не хочу твоей жизни, — паучонок опустила глаза и стала перебирать в руках комок паутины. Успокаивало, занятые руки отвлекали. И это искусственное спокойствие придавало сил. — Я просто внимания хотела. Ты игнорируешь меня. Я, — она запнулась, вытерла рукавом глаза. — Я хотела, чтобы ты заметила меня, похвалила, полюбила, словно я тебе дорога. Мама никогда меня не любила. А ты... ты забрала меня, кормила, давала кров. Ты была мне как мать или старшая сестра. Я думала...

— Иди сюда, — Люция опустила стрелы и протянула Еве руку. — Не бойся, я редко кусаюсь.

И паучонок подошла, захлебываясь от душащих слез. Люция подхватила ее одной рукой за талию и подняла. Ева обняла ее ногами, обхватила за шею и взвыла, уткнувшись в плечо. А Люция гладила ее по спутавшимся волосам и смотрела за деревья на спящую кошку. Она вспоминала ее слова. Кошка искренне считала, что империя, лепрозорий бога — цирк несчастных уродов. И бескрылую не покидала эта мысль. Кошка, пережившая столько веков, наверняка знала, что говорит. И вполне могла быть чертовски права. Люция неловко коснулась губами мокрой и соленой щеки паучонка и понесла Еву назад, в тепло и покой.

- Ева, пожалуйста, никогда не проси силы. Никогда не желай ее. Никогда не мечтай о ней, - грустно шептала она паучонку на ухо. – Ты получишь ее, и тебе придется ее использовать. Поверь мне, лучше быть слабой и довольствоваться этим – тогда никогда-никогда не придется быть сильной. Пожалуйста, не повторяй моих ошибок.

#34. Возненавижу, если смогу; если не смогу, буду любить против воли

Добыча всего необходимого заняла у Хайме больше времени, чем он рассчитывал. Совсем некстати было и разовое вмешательство медведей, обеспокоенных судьбой своих старых друзей, волков. Слишком многое пришлось пустить на самотек, да и сложно было объяснить всем кошкам, рассчитывающим на него, почему он уходит, и почему им нельзя к своей принцессе. Однако, они собрали ему все необходимое и, пожелав Химари выздоровления и счастья,отпустили его, продолжив свою маленькую войну самостоятельно. Больше всего Хайме беспокоило то, что он не чувствовал вины и не считал себя в ответе за свой род. В его голове была только кошка – воспоминания о ней, тоска и бесконечное отчаяние.