Августовские пушки - Барбара Такман

«Это верно, — сказал Мильеран. — Главный штаб считает, что Париж оборонять не имеет смысла».

Гед, впервые выступавший в качестве министра после пожизненного пребывания в оппозиции, возбужденно заговорил: «Вы хотите открыть ворота врагу, чтобы он не разграбил город. Но только немецкие войска начнут маршировать, из каждого окна в рабочих кварталах полетят пули. Тогда Париж будет сожжен».

После горячих дебатов было решено защищать Париж и потребовать от Жоффра повиновения, даже под угрозой отстранения. Галлиени высказался против поспешного смещения главнокомандующего на данном этапе. В отношении того, следует ли правительству покинуть город или остаться, министры так и не пришли к согласию.

Генерал ушел с совещания кабинета, «охваченного нерешительностью», члены которого, как показалось ему, «не могли принять твердого решения», и направился в Дом Инвалидов. Здесь он с трудом пробился сквозь осаждавшую двери его кабинета толпу граждан. Каждый был озабочен своим делом — одному требовалось разрешение на выезд из города, второму — взять свой автомобиль, третьему — закрыть предприятие. Люди шли к нему с тысячами просьб. В гуле голосов сильнее обычного слышалась тревога; в этот день впервые германские «Таубе» бомбили Париж. Кроме трех бомб, которые упали на набережную Вальми, убив при этом двух человек и ранив много других, немцы разбросали еще листовки. Германские войска находятся у ворот города, как в 1870 году. «Вам, — говорилось в прокламациях,— остается лишь сдаться».

После этого ежедневно в 6 вечера самолеты регулярно возвращались и сбрасывали две или три бомбы, причем обычно погибал какой-нибудь прохожий. Все это, конечно, делалось для устрашения населения. Испугавшиеся покидали город и бежали на юг. Те, кто остался в Париже, не знали, что принесет им следующий день — солдат в остроконечных касках, марширующих по улицам города, или германские «Таубе», которые всегда появлялись в час аперитива, вызывая возбуждение, компенсировавшее некоторым образом объявленный правительством запрет на продажу абсента. В первую же ночь после воздушного налета в Париже ввели затемнение. Единственным «маленьким лучом света», писал Пуанкаре, оживлявшим мрачную картину, оставался Восточный фронт, где, судя по телеграмме от французского военного атташе, русские армии «развивали наступление на Берлин». А на самом деле они были отрезаны и окружены под Танненбергом, и в эту ночь в лесу генерал Самсонов покончил с собой.

Жоффр получил более точные сведения после того, как у Бельфора французы перехватили радиосообщение. «Вторая русская армия больше не существует», — говорилось в донесении. Это страшное известие могло бы подорвать уверенность и самого Жоффра, если бы затем не стали поступать другие новости, судя по которым жертвы русской армии оказались не напрасными. Разведка доносила, что немцы перебросили с западного фронта на восток не меньше двух корпусов. На следующий день эти сообщения подтвердились — через Берлин в восточном направлении прошло 32 эшелона с войсками. Для Жоффра сверкнул луч надежды, вот та помощь, ради которой Франция оказывала давление на Россию. И все же это не могло компенсировать фактическую потерю английской армии, командующий которой дал приказ к отступлению, поставив под угрозу охвата 5-ю армию. Ее правый фланг также был в опасности.

Каждый раз, чтобы укрепить обескровленный сектор фронта, приходилось снимать части с других участков, опасно ослабляя их. В этот день 30 августа Жоффр направился в 3-ю и 4-ю армии в поисках войск, которые можно было бы перебросить Фошу. На дороге ему встретились отступающие колонны, сражавшиеся в Арденнах и верховьях Мааса. Красные штаны солдат выцвели и стали светло-кирпичными, шинели оборвались и обратились в лохмотья, сапоги покрылись дорожной пылью; люди брели безразлично, с почерневшими, давно не бритыми лицами и ввалившимися глазами.

Другие части, все еще полные сил и энергии, напротив, превратились в закаленных ветеранов, гордившихся своими боевыми качествами и стремившихся сделать все, чтобы остановить врага. Особенно отличилась 42-я дивизия армии Рюффе, которая успешно провела арьергардные бои и затем умело оторвалась от противника. Командующий корпусом генерал Саррай сказал о солдатах этой дивизии: «Они показали пример отваги».

Жоффр приказал перебросить эти войска на помощь Фошу. Генерал Рюффе категорически протестовал и говорил о готовящемся наступлении. В противоположность генералу де Ланглю, командующему 4-й армией, который, по мнению Жоффра, держался уверенно и спокойно, оставаясь «самому себе» хозяином — важнейшее качество в глазах Жоффра, — Рюффе казался взвинченным, беспокойным и обладал «чересчур пылким воображением». Полковник Таман, начальник оперативного отдела армии, говорил, что он очень умен; на каждую тысячу его идей приходилась одна гениальная, но вопрос заключался в том, какая именно? Как и депутаты в Париже, Жоффр искал козла отпущения за провал наступления. Поведение Рюффе решило проблему. В тот же день его сместили с поста командующего 3-й армией, а на его место назначили генерала Саррая. Рюффе, приглашенный Жоффром на следующий день к обеду, объяснил свое поражение в Арденнах тем, что а последнюю минуту лишился двух резервных дивизий, которые главный штаб перебросил на помощь войскам в Лотарингию. По словам Рюффе, если бы в его распоряжении были те 40 000 боеспособных солдат и 7-я кавалерийская дивизия, он смял бы левый фланг противника, и тогда «какой успех выпал бы на долю наших армий!», В ответ Жоффр произнес одну из своих кратких и загадочных фраз: «Не будем говорить об этом». Имел ли он в виду «Вы не правы и поэтому молчите» или «Мы не правы, но не признаемся» — понять было невозможно; ровный, бесцветный голос делал его речь совершенно невыразительной.

В воскресенье 30 августа, когда произошло сражение под Танненбергом, французское правительство предупредили о необходимости покинуть Париж, Англия же была потрясена, получив «сообщение из Амьена».

Эту страшную весть опубликовала в своем воскресном выпуске газета «Таймс», озаглавив ее с некоторым преувеличением так: «Самая жестокая битва истории». Подзаголовки гласили: «Тяжелые потери английских войск», «Сражение с превосходящими силами», «Нужны подкрепления». Последнее выражало цель этих статей; их публикация вызвала бурную официальную реакцию, послужила причиной резких дебатов в парламенте и заставила премьер-министра Асквита сделать ряд язвительных замечаний в отношении этого «прискорбного отклонения» от «патриотической сдержанности» прессы в целом. Тем не менее сообщения из Амьена были обнародованы не без благословения официальных кругов и преследовали далеко идущие цели.

Цензор Ф. Смит, впоследствии лорд Биркенхед, сразу воспользовался ими для развертывания пропаганды призыва в армию. Он поручил это дело газете «Таймс», которая сочла своим патриотическим долгом напечатать эту информацию ввиду «чрезвычайно важной задачи, стоящей перед нами». Сообщения были написаны корреспондентом Артуром Мором, прибывшим на фронт в разгар отступления из Ле-Като, когда английский штаб переживал период отчаяния.

Он писал об «отступающей и разбитой армии», которая вела бои в ходе «так называемой операции под Монсом», о французах, отходящих на фланге, о «непрекращающемся, безжалостном, неотступном» движении немцев и его «неотразимом характере», об английских полках, «несущих серьезные потери», сохраняющих в то же время «дисциплину, твердость духа и веру в окончательную победу». Очевидно, попав под влияние настроений, царивших в английском штабе, корреспондент несколько панически заявлял, что германское правое крыло «имеет такое колоссальное превосходство в численности, что остановить его движение так же трудно, как бег морских волн». Англия, говорилось в заключение, должна осознать тот факт, что «первая мощная попытка немцев оказалась успешной» и что «блокаду Парижа нельзя сбросить со счетов».

И наконец, упирая на необходимость присылки подкреплений, Мор писал об английской армии как «о принявшей на себя главный удар немецких войск» и бросил тем самым зерно, из которого вырос миф. Отсюда следовало, будто французская армия была каким-то несущественным придатком английской армии. В действительности же экспедиционный корпус в первый месяц войны вел бои всего лишь с тремя германскими корпусами из тридцати, однако идея о том, что он «вынес на себе всю тяжесть удара», постоянно фигурировала во всех отчетах о сражении под Монсом и в «славном отступлении». Таким образом, в английских умах укрепилась вера, будто бы в период мужества и ужасов первого месяца войны английские войска спасли Францию, Европу и западную цивилизацию. Один английский писатель даже сказал, не краснея от стеснения: «Монс. Смысл этого слова — освобождение мира».