Год бродячей собаки - Николай Дежнев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Захария догнал Помпея лишь на верхней площадке. Тот стоял оперевшись о колонну и с порога рассматривал внутреннее устройство святилища.
— А это что еще там за тряпка? — показал он рукой на расшитый золотом и драгоценными камнями полог, прикрывавший небольшую дверь в дальней от ворот стене. Шитье по голубой ткани и расположение камней чем-то напоминали картину ночного южного неба.
— Там, за занавесом… там Святая Святых! — Версавий потупился, стоял, рассматривая собственные ноги в грубых кожаных сандалиях. Он тяжело дышал, крупные капли пота выступили на поросших седеющей бородой щеках и на лысой голове.
— Тоже, наверное, до потолка набита золотом? — Помпей обвел взглядом богато украшенные стены святилища. — Ну, что же ты, Захария, молчишь, отвечай!
Версавий безмолвствовал. Его маленькое лицо с огромным лбом сморщилось, как от боли, в устремленных на Помпея глазах стояли слезы. Как бы заранее скорбя, иудей провел ладонью по ставшей мокрой бороде, произнес еле слышно:
— Туда нельзя. Никак нельзя. Туда только первосвященник… один раз в году. За занавесом тайна, великая тайна завета!
— Так ты, значит, там не был? Ты не знаешь, что там внутри? Бедный мой Версавий! — Помпей поджал нижнюю губу, в притворном сочувствии скорбно покачал головой. — Не расстраивайся так, я тебе расскажу!
С презрительной усмешкой римлянин переступил порог святилища и пошел вдоль покрытой резьбой стены, направляясь к забранному тканью входу во внутреннее помещение. Чтобы не стать свидетелем святотатства, Захария отвернулся и, задрав голову, принялся смотреть в низкое, затянутое темными облаками небо. Губы его едва заметно шевелились, произнося слова молитвы. Слышавшие разговор легионеры не посмели следовать за своим полководцем и в нерешительности топтались у ворот. Между тем Помпей остановился и с большим вниманием стал рассматривать стол, уставленный жертвенными чашами и кадильной посудой — все тяжелого чистого золота. Хранившиеся тут же в ящичках кадильные вещества и без огня источали мощный, пьянящий запах прогретых солнцем трав Востока и горьковатый аромат диковинных морских водорослей. Особый интерес вызвал у него массивный и в то же время изящный светильник, разветвляющийся, по числу известных планет, на семь тонких, высоких лампад. Еще в Дамаске, откуда Гней привел в Иудею свои легионы, ему говорили, что светильник этот не имеет цены и относится к самым почитаемым святыням богобоязненного иудейского народа.
Прежде чем скрыться за шитым золотом занавесом, Помпей оглянулся, посмотрел на тщедушную фигурку Версавия в обрамлении двух казавшихся гигантами легионеров. Странное, похожее на страх чувство овладело им в это мгновение, но он поборол его, сильной рукой отвел в сторону тяжелый полог. Впрочем, во внутренних покоях он задержался недолго, и начавшие было нервничать телохранители облегченно вздохнули, когда плотная фигура полководца вновь появилась в святилище. На этот раз Помпей не стал смотреть по сторонам, а прямо направился к главным воротам храма. Перешагнув порог, он остановился рядом с Версавием и какое-то время стоял молча, оглядывая открывшуюся взору панораму храмового двора. Отсюда, с верхней площадки лестницы, хорошо просматривался весь город, за стенами которого начинались холмы и склон поросшей лесом горы. Внизу, у разрушенной тараном башни суетились солдаты. Под командой центуриона они разбирали огромную машину и грузили ее части на запряженные волами повозки. У Медных ворот, что напротив восточной стены, под охраной нескольких легионеров сидела группка людей в белых, бросавшихся в глаза одеждах. Версавий скорбно молчал. Помпей взглянул на него искоса, сказал как бы между прочим, бросая слова лениво и безразлично:
— Должен тебя огорчить, мой бедный Захария, гам ничего нет. Вообще ничего. Впрочем, этого можно было ожидать, по-человечески все очень даже понятно…
Захария был жалок. Он еще больше ссутулился и упорно смотрел в мраморный пол, будто старался запомнить рисунок его орнамента, все нанесенные временем и ногами священников щербинки и потертости.
— По-человечески… по-человечески… — бормотал иудей, бессознательно повторяя слова Помпея.
Он вдруг поднял голову и прямо взглянул римлянину в глаза. — Ты знаешь, Гней, — голос Захарии звучал на удивление буднично и просто, — а ведь каждый из нас ответит перед Ним за свои дела. Если уж по-человечески, то у людей нельзя отнимать последнее, что у них есть, — веру.
Помпей вздрогнул, и не потому, что недостойный раб назвал его просто по имени, — Гнеем вдруг овладело то странное, схожее со страхом чувство, что он испытал на пороге Святая Святых. Наблюдая за работой казавшихся с высоты муравьями легионеров, он вдруг сам почувствовал себя таким же маленьким и ничтожным перед величием Бога Захарии. Между тем Версавий продолжал:
— Человек слаб, — говорил он, как бы для себя, уже не глядя на римлянина. — Человек жалок и в побуждениях своих мерзостен, но топтать его бессмертную душу — великий грех. Как слепому нельзя говорить, что любимая его уродлива, так верующему нельзя открывать тайну, на которой зиждется его вера. Впрочем, — иудей улыбнулся одними губами, — слава Создателю, человек с верой в душе никогда и не примет таких слов за правду. Ум человеческий изворотлив и всегда найдет объяснение тому, чего не принимает его сердце.
Помпей не слушал Версавия, думал о своем. На лице его лежала привычная маска холодного безразличия, и лишь изменившееся выражение глаз выдавало владевшее им внутреннее напряжение. — Ты забыл мне рассказать, что стало с вавилонянином. Твой Бог наказал его?
— Мой Бог?.. Наказал?.. — Захария недоуменно пожал плечами. — Неужели ты думаешь, что всемогущий Бог иудеев опустится до мщения какому-то человеку, пусть даже считающему себя великим? Нет, Гней, люди сами воздают себе по заслугам за собственные прегрешения, и поверь, что смерть не самое страшное из достающихся на их долю наказаний. Что ж до Навуходоносора… — Версавий сделал паузу, как если бы тема эта была ему неприятна, продолжил со вздохом. — Гордыня затмила его ум на долгие семь лет, в то время как Создатель милостью своею ниспослал царю перед смертью просветление, чтобы тот мог понять содеянное и раскаяться…
Брови Помпея сошлись над переносицей. Ничего не сказав, он в сопровождении легионеров начал медленно сходить по лестнице. Все так же в задумчивости полководец пересек двор и, остановившись в отдалении, принялся наблюдать за слаженной работой солдат. Две баллисты уже были разобраны и аккуратно уложены на повозки. Предназначенные для отражения атак пехоты — а при хорошем попадании выпушенный из них камень сметал целые шеренги наступающих, — во время штурма эти машины использовались для очистки от иудеев храмовых стен. Теперь их везли обратно в лагерь.
— Большие потери, Фабий?.. — Помпей подозвал к себе руководившего работами центуриона.
— Всего несколько раненых. — Офицер отер ладонью вспотевший лоб. — Правда, они убили Скавра. Ты ведь помнишь декуриона Скавра? Он первый со своими ребятами бросился в пролом. Геройская смерть!
— Да, Скавра жаль, отличный был солдат! — согласился Помпей, но стоявшему неподалеку Версавию показалось, что на самом деле судьба убитого декуриона не слишком заботит полководца.
— Мы поработали славно, — продолжал Фабий, — положили тысяч пять или шесть…
Центурион хотел добавить еще что-то, но Помпей его остановил:
— Ты вот что, Фабий! Расставь своих людей вокруг храма и предупреди, чтобы песчинка из него не пропала. Ты хорошо меня понял?
Глаза полководца сузились, в них появился холодный, жестокий блеск, так что центуриону без дополнительных объяснений стало ясно, что Помпей как никогда далек от шуток. Офицер молча кивнул, готовый бежать исполнять приказ, но Гней его не отпустил.
— И вот еще что, — он кинул короткий взгляд в сторону Версавия. — Разыщи несколько священнослужителей, — всех мы вырезать не могли, — и чтобы завтра же, слышишь — завтра! — в храме возобновились богослужения! О моем приказе доложишь легату.
Фабий преданно, по-собачьи смотрел на полководца. Помпей заставил себя улыбнуться:
— А солдатам скажи, что я ими доволен. Вернемся в Рим — заставлю эти толстые задницы из Сената раздать моим ребятам землю!
Отпуская центуриона, Гней хлопнул его по могучему плечу, устало снял шлем, провел ладонью по коротким, зачесанным на широкий лоб волосам. Ожидавший тут же ординарец подвел коня, ненавязчиво забрал шлем из рук полководца, но тот, вместо того, чтобы поставить ногу в стремя, вдруг повернулся и направился в сторону Версавия. Проходя мимо телохранителей, Помпей коротко бросил:
— Оставьте нас одних.
Тяжело ступая, легионеры отошли в сторону, встали так, чтобы видеть каждое движение Помпея и полностью контролировать ситуацию. В окружении собственных солдат никакая опасность полководцу не грозила, но выучка и привычка следовать одному и тому же порядку довели действия легионеров до автоматизма. Именно эти качества и безупречное владение оружием поставили на колени перед Римом весь цивилизованный мир — от далекой, загадочной Британии до Сирии и Египта. Бесконечные упражнения и походы закаляли не только тело, но и волю: легионер предпочитал со славой погибнуть, но не бежать с поля боя. Дезертиров ждала смерть, и случалось так, что за трусость наказывались целые легионы, и тогда казнили каждого десятого, выбранного среди товарищей по жребию. Но и награды за храбрость и сопутствующая им слава были велики.