Повседневная жизнь Вены во времена Моцарта и Шуберта - Марсель Брион

Случаю было угодно, чтобы в Вене в этот период нашлись талантливые архитекторы, понимавшие дух эпохи и возводившие город, руководствуясь самыми современными концепциями. Фишер фон Эрлах, Хильдебранд, Габриэлли де Роверто, Монтинелли включились в строительную лихорадку, охватившую аристократию. Все дворяне, в том числе и жившие в дальних провинциях империи, захотели иметь в Вене свой дворец, который свидетельствовал бы об их могуществе, богатстве и престиже.

Таланту Фишера фон Эрлаха Вена обязана, кроме церкви Св. Карла Борромейского, Шенбруннским дворцом, восхитительный вестибюль которого является совершенным образцом смешанного стиля барокко-рококо, господствовавшего в начале XVIII века, а кроме того: канцелярией по делам Богемии, датируемой 1714 годом, Бреннерским дворцом с барочным фасадом 1730 года, дворцом Шварценберг на Реннвеге, сады которого, как известно, должны были соперничать с садами Бельведера, известного шедевра Хильдебранда. Строительство изящного и классически элегантного Бельведерского замка началось в 1713 году, и французский сад между двумя зданиями по праву считается образцом венского барокко, лишенным всякой напыщенности, всякой тяжеловесности, живописным, пикантным и полным сюрпризов.

Дворец в стиле барокко или рококо порождался в Вене пристрастием к зрелищам, пристрастием, разделявшимся всеми общественными классами и заставлявшим знать и богачей располагать свои жилища, как театральные декорации, оценить красоту и наслаждаться видом которых, по крайней мере снаружи, мог каждый. В этом стремлении к пышности не было никакой показухи, но зато присутствовала память о былом величии, равно как и похвальное желание радовать взгляд окружающих великолепными зданиями. Именно по этой причине наряду с внутренними вестибюлями, праздничными залами и лестницами, свободные пространства которых гармонично соответствовали широкому размаху светской жизни, архитекторы выполняли фасады зданий, стремясь создавать «шедевры красоты», открытые взорам публики и способные стать для нее источником «неисчерпаемой радости». Таким образом, «демократическая» сторона декора барокко и рококо существовала вполне реально и превосходно соответствовала венской доброжелательности и простоте нравов, которая отнюдь не противостояла роскоши, а, наоборот, прекрасно с ней уживалась.

Эпоха барокко была поистине золотым веком Австрии. Такие замки, как Шенбрунн, Эберсдорф, такие монастыри, как в Мельке, Гёттвайе, монастырь Св. Флориана, Клостернойбургский монастырь, расцветают новыми красотами в этом грандиозном стиле, то драматичном, то живописном, а чаще всего в живописном и драматичном одновременно. Император Карл VI пожелал превратить расположенный неподалеку от Вены Клостернойбург в нечто вроде «своего Эскориала». В 1730 году он повелел приступить к работам по возведению великолепного монументального здания, а незадолго до своей смерти заперся в нем, чтобы поразмышлять о конечном предназначении человека и подготовиться к уходу из этого мира. Кто-то может посчитать профанацией приложение несколько театрального величия барокко к религиозным постройкам, но этот стиль точно отвечает духу австрийской религиозности, склонному к тому, чтобы литургические церемонии проходили в окружении роскоши, сравнимой с пышностью приемов в Хофбурге.

Старый Хофбург, построенный в 1221 году герцогом Леопольдом VI Бабенбергом, за время правления Карла VI также чудесным образом преобразился в соответствии с духом XVIII века благодаря таланту Фишера фон Эрлаха, этого космополитического гения, стремившегося соединить в прекрасном эклектическом сочетании германское величие с итальянским изяществом и французским классицизмом. Такой синтез, присущий венскому барокко, особенно узнаваем в великолепном парадном зале здания Академии наук, построенного между 1753 и 1755 годами по проекту француза Жадо де Вилль-Исси. Над Зимним дворцом принца Евгения Савойского работали вместе Фишер фон Эрлах и Я. Л. фон Хильдебранд, которые, объединив свои архитектурные концепции, вкусы и таланты, создали поистине удивительное здание на Химмельпфортгассе, совершенный синтез всех красот барокко, ставшего национальным искусством и особенно ярко проявившегося в гармоничной законченности широкой лестницы с совершенно фантастическими переходами.

Перечисление венских дворцов, построенных в XVIII веке, превращается в парад самых громких имен австрийской, венгерской и богемской аристократии: это Зичи, настаивавшие на своем турецком происхождении, Лобковицы, владевшие почти королевским замком в окрестностях Праги, Шварценберги, пришедшие из Франконии несколько столетий назад, уроженцы Италии Коллоредо, потомки старинной чешской фамилии Коловраты, Виндишгрецы, богемцы, как и Гаррахи, чье дворянство восходит к XI веку, тогда как предки Лобковицев были знамениты уже в IX столетии; Кински, для которых Хильдебранд построил дворец с превосходным фасадом на Геренгассе, Чернины, Пальфи, Лихновские. Что касается русского посла Разумовского, который сыграл впоследствии такую важную роль в жизни Бетховена, то он построил себе поистине княжескую резиденцию, где играли самые великие музыканты того столетия, богатого музыкальными шедеврами и виртуозами-исполнителями.

Формирование вкусов в области моды во многом напоминало развитие архитектурных стилей. Известная романистка и мемуаристка Каролина Пихлер, которая подробно познакомила читателей с Веной своего времени, описывает дам-аристократок, направляющихся в церковь в больших черных накидках, отделанных польским мехом, отороченных красным атласом и голубым песцом и украшенных золотыми кистями. Мужчины носили черные бархатные фраки на подкладке из розового атласа, открытые на уровне расшитого жилета из золотого сукна. На голове у них был парик, подвязанный лентой на затылке, на ногах — белые шелковые чулки и туфли с красными каблуками и с пряжками, украшенными бриллиантами.

Эти аристократы, жившие в пышных дворцах, прогуливались в роскошных экипажах, которыми с начала той эпохи славилась и впоследствии будет славиться Вена. Представьте: впереди едут гайдуки в венгерках, и бегут одетые по-турецки, в чалмах с султанами и в сапогах с загнутыми вверх носками, согласно веянию того времени, когда мода знаменовалась тягой ко всему восточному, курьеры с посланиями своих хозяев в золотой шкатулке на длинной палке, пользуясь которой они прокладывают себе дорогу через толпу. Все это придавало городу праздничный вид: подобно тому как дворцы часто вырастали посреди мешанины жилищ обычных горожан, а то и просто бедных лачуг, эта аристократия, так гордившаяся своими древними корнями и могуществом, не чуралась общения с простонародьем, когда в тысячах жизненных обстоятельств все собирались вместе.

При дворе и в аристократических салонах строжайшим образом соблюдалось местничество, при почти суеверном следовании правилам этикета, являвшегося, по всей вероятности, наследием испанского духа. Зато когда те же самые аристократы прогуливались в парках или просто по улицам, даже самые выдающиеся из них старались остаться незамеченными и смешаться с толпой, как если бы сами к ней принадлежали. Граф Сент-Олер, бывший послом в Вене в первой трети XVIII века, очень реалистично описал это в своих Мемуарах, изданных Марселем Тьебо.[19]

Этому французскому дипломату довелось сопровождать эрцгерцога Карла и герцога Орлеанского в загородной прогулке. «Под вечер мы вернулись в город, — пишет он. — В общественном парке нам предложили изысканный легкий завтрак под открытым со всех сторон навесом. Вокруг прохаживались многочисленные горожане. Не было никакой охраны — ни одного солдата, ни полиции; ящики, полные столового серебра, подносы, заваленные фруктами, были в полном распоряжении этого доброго народа. Когда мы там появились, люди молча расступились, чтобы мы могли сесть. Вместо шумных приветствий, без которых не обошлось бы в Париже, мы встретили лишь дружелюбные взгляды и уважительную непринужденность. Оркестр под управлением Штрауса играл национальные мелодии. Погода была теплая, небо безоблачное. Этот настоящий праздник, к которому нечего было добавить, продолжался для нас до десяти часов вечера».

Даже сама императорская семья отказывалась от строгого соблюдения протокола, участвуя в народных развлечениях, при этом отмечалась все та же деликатность с обеих сторон, одинаковая готовность не стеснять друг друга. Привязанность народа к монархам выражалась не радостными возгласами при виде императора, а скорее своего рода почтительным дружеским расположением, как если бы такое событие было вполне естественным, повседневным. Представлялось само собой разумеющимся, что монарх запросто прогуливается среди своих подданных. Для графа Сент-Олера, привыкшего к французской толпе, прогулки императора по Пратеру или по Аугартену почти без всякого эскорта и без полицейской охраны были «любопытным зрелищем», но ведь отцу нечего бояться, когда он находится среди своих детей, от них не должно ожидать дерзостей и бесцеремонности. Каждый раз, когда посол описывает взаимоотношения между монархом и венцами, он использует слово «дружелюбие»: действительно, можно говорить о реальном и глубоком взаимном уважении между правителями и подданными.