Дорогой друг Декстер - Джеффри Линдсей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы остановились на ступеньках и Дебора подняла взгляд на полицейского, читая его бейдж. “Коронел. Эта дама – свидетельница?”
Полицейский не смотрел на нас. «Да», сказал он. “Госпожа Медина. Она нас вызвала,” старуха наклонилась и блевала.
Дебора нахмурилась. “Что это с собакой?”
Коронел издал своего рода лающий шум на полпути между смехом и хеканьем, но не ответил, и не смотрел на нас.
Я полагаю, Дебора вышла из себя, в чем трудно её винить. “Что за херь здесь происходит?”
Коронел повернул голову в нашу сторону. Его лицо было лишено всякого выражения. “Смотрите сами,” сказал он, а затем снова отвернулся. Дебора собиралась что-то сказать, но передумала. Вместо этого она посмотрела на меня и пожала плечами.
“Мы могли бы взглянуть,” произнёс я в надежде не показаться слишком нетерпеливым. По правде говоря, я стремился увидеть то что могло вызвать такую реакцию у полицейских Майами. Сержант Доакс мог очень хорошо препятствовать тому, чтобы я сделал что-нибудь свое, но он не мог помешать мне восхищаться чьим-либо творческим потенциалом. В конце концов, это моя работа, разве мы не должны наслаждаться своей работой?
Дебора, с другой стороны, проявила нетипичную для себя неуверенность. Она оглянулась на патрульную машину, где всё ещё неподвижно сидел полицейский, уронив голову на руки. Затем она повернулась назад к Коронелу и старой леди, затем на дверь дома. Она сделала глубокий вдох, тяжело вздохнула, и сказала: “Хорошо. Пойдем глянем.” Но она все еще не двигалась, так что я проскользнул мимо неё и толкнул дверь.
В гостиной было темно, занавески и ролловер задернуты. Стояло одно мягкое кресло, похоже купленное на барахолке. На кресле чехол, настолько грязный, что невозможно определить его первоначальный цвет. Поставленный перед маленьким телевизором на поворачивающемся столике стул. Кроме этого комната была пуста. Дверной проем напротив входной двери отбрасывал квадрат света, кажется, именно там выла собака, так что я направил свои стопы по пути в заднюю часть дома.
Я не нравлюсь животным, что доказывает, что они умнее, чем мы думаем. Они как будто чуют, что я такое, и не одобряют это, зачастую выражая свое мнение весьма резким способом. Так что я слегка опасался приближаться к уже расстроенной собаке. Но я двинулся в дверной проем, медленно, с надеждой восклицая: “Хорошая собачка!” Оно звучало не как хорошая собачка; больше похоже было на поврежденного мозгами пит-буля с водобоязнью. Но я всегда пытаюсь держать марку, даже в общении с нашими собачьими друзьями. С добрым и любящим животных выражением лица я толкнул качнувшуюся дверь в кухню.
Когда я коснулся двери, я услышал мягкий щекочущий шелест Темного Пассажира и замер. Что? Спросил я, но не услышал ответа. Я прикрыл глаза на секунду, но страница была пуста; никакое секретное сообщение не вспыхнуло на изнанке моих век. Я пожал плечами, толкнул дверь, и ступил в кухню.
Верхняя половина комнаты была окрашена в выцветший сальный желтый цвет, нижняя половина разлинована старыми сине-белыми плитками в тонкую полоску. В одном углу стоял маленький холодильник и плита на подставке. Пальмовый жук пробежал через плиту и скрылся за холодильником. Единственное окно забито листом фанеры, и комнату освещала одиноко висящая на потолке тусклая лампочка.
Под лампочкой стоял большой тяжелый старый стол с квадратными ножками, облицованный белым кафелем. Большое зеркало висело на стене под углом, позволяющим ему отражать то нечто, что бы это ни было, что лежало на столе. И в отражении лежащего посередине стола, был a… гм…
Хорошо. Полагаю, изначально это было человеком, вероятно мужчиной, выходцем из Латинской Америки. Трудно определить в его текущем состоянии, которое, признаюсь, поразило даже меня. Однако, несмотря удивление, я должен восхититься тщательностью работы и опрятностью. Она могла бы вызвать ревность у хирурга, хотя мало кто из хирургов смог бы объяснить подобную работу в ООЗ.
Я никогда не думал, например, о таком образе отрезания губ и век, и хотя я горжусь своей опрятной работой, у меня ни разу не получалось сделать это не повредив глаз, которые катались взад и вперед, неспособные закрыться или даже мигнуть, всегда возвращаясь к зеркалу. Всего лишь догадка, но я предположил, что веки были срезаны последними, намного позже того, как нос и уши были "о так аккуратно" удалены. Я не мог решить, однако, сделано это было до или после рук, ног, гениталий, и т. д. Трудный выбор, но на первый взгляд, все сделано должным образом, кем-то, у кого было много практики. Мы часто говорим об очень опрятной работе с телом как о «хирургической». Но это была настоящая хирургия. Не пролилось ни капли крови, даже из рта, откуда были удалены язык и губы. Даже зубы; следует восхититься такой удивительной тщательностью. Каждый разрез был профессионально закрыт; белый бандаж был аккуратно прилеплен скотчем к каждому плечу, где когда-то висели руки, и остальная часть разрезов была залечена не хуже чем в лучшей из больниц.
С тела было срезано всё, абсолютно всё. Ничего не осталось кроме голой невыразительной головы на обнаженном теле. Я не мог вообразить, как можно сделать это, не убив объект, и определенно за гранью моего понимания было зачем кому-то хотеть этого. Это демонстрировало жестокость, которая заставляла задуматься, а правда ли создание вселенной было такой уж хорошей идеей. Простите, если это кажется лицемерным, исходя от Смертоносного Декстера, но я отлично знаю кто я есть, и это – ничего подобного. Я делаю то, что Темный Пассажир считает необходимым, применительно к тому, кто этого действительно заслуживает, и это всегда заканчивается смертью – что, я уверен нечто на столе согласилось бы, не такая уж плохая штука.
Но это – чтобы сделать все это так терпеливо и тщательно и оставить в живых перед зеркалом… Я чувствовал черное удивление, дрейфующее из глубины меня, как будто впервые мой Темный Пассажир почувствовал себя немного незначительным.
Нечто на столе, казалось, не зарегистрировало мое присутствие. Оно просто продолжало издавать этот собачий вой, без остановки, на той же ужасной колеблющейся ноте снова и снова.
Я услышал как Деб пихается позади меня. “Иисусе,” сказала она. “О, Боже… Что это?”
“Не знаю,” отетил я. “Но по крайней мере это не собака.”
Глава 8
Оглянувшись на тихий порыв воздуха, я посмотрел позади Деборы, и увидел что прибыл Сержант Доакс. Его глаза обежали вокруг комнаты, а затем прикипели к столу. Признаю, мне было любопытно понаблюдать его реакцию на подобный экстрим, и это было интереснее, чем просто стоять и ждать. Когда Доакс увидел центральную экспозицию кухни, его глаза застыли на ней, и он замер так неподвижно, как будто был статуей. Спустя долгое мгновенье он двинулся к столу, скользя медленно, как будто по тонкой проволке. Он скользнул мимо нас не заметив, и остановился у стола.
В течение нескольких секунд он таращился на это. Потом, все еще не мигая, он полез в свою спортивную куртку и вытянул пистолет. Медленно, без выражения, он прицелился между немигающими глазами все еще воющего нечто на столе. Он поднял пистолет.
“Доакс,” каркнула Дебора, откашлялась и попробовала еще раз: “Доакс!”
Доакс не отвечал, не отводил взгляд, но и не спускал курок, какой позор. В конце концов, что мы собираемся делать с этой штукой? Оно не сможет сказать нам кто с ним это сделал. И у меня было чувство, что его дни в качестве полезного члена общества закончились. Почему бы не позволить Доаксу избавить его от страданий? А затем мы с Деб будем вынуждены сообщить о том что сделал Доакс, его уволят или даже заключат в тюрьму, и мои проблемы с ним будут решены. Это выглядело элегантным решением, но Дебора никогда на такое не согласится. Она может быть такой суетливой и официальной одновременно.
“Убери оружие, Доакс,” сказала она, он повернул голову, чтобы посмотреть на нее, хотя остальная его часть оставалась абсолютно неподвижной,
“Единственное что мы можем сделать,” сказал он. “Поверь мне.”
Дебора покачала головой. “Ты знаешь, что нельзя,” сказала она. На мгновение они уставились на друг друга, затем его глаза мазнули по мне. Мне было исключительно тяжело отвернуться не ляпнув что-нибудь вроде: “Какого черта, – сделай это!” Но так или иначе я промолчал, и Доакс поднял пистолет в воздух. Он взглянул на нечто, покачал головой, и убрал пистолет. «Дерьмо», сказал он. “Надо было мне позволить.” И отвернулся, быстро выходя из комнаты.
Через несколько минут комната наполнилась людьми, отчаянно пытавшимися делать свое дело и не смотреть. Камилла Фигг, коренастая короткостриженная лаборантка, всегда сдержанная в проявлении чувств, чуть не расплакалась из-за смазанного отпечатка пальца. Энжел Батиста, или «Энжел-не-родственник», как он всегда представлялся, побледнел и крепко сжал челюсти, но остался в комнате. Винс Масука, сотрудник, который обычно вел себя так, будто притворялся человеком, так ужасно дрожал, что был вынужден выйти наружу и посидеть на лестнице.