In сайт / Out сайт, или Любовь из интернета - Борис Прокудин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я был гитарист, — снова заныл Пол, случайно наткнувшись взглядом на гитару у стены. — Мы там… о-о-о…
— Слушайте, — сказал тот, что с дредами, — этот зануда меня достал! Пошли отсюда, пока он не испоганил нам ауру к чертям свинячьим.
— Подожди, — сказал лысый, — дай-ка ему лучше инструмент.
Немногословный повернулся к стене, взял гитару, снял с нее чехол и сунул инструмент под мышку ирландцу.
— О, гитара! — бесчувственным голосом сказал Пол.
— Сыграй нам что-нибудь, друг, — сказал лысый, — тряхни стариной!
— Трахнуть?
— Играй!
Пол дотронулся до струн, и уголки его губ уплыли за уши. Он словно обнял после долгой разлуки любимого человека, настолько близкого, что не нужны слова.
— Он завис, — сказал тот, что с дредами.
— Он сосредотачивается.
И тут в общем шуме и гаме, пощипывая пальцами струны, Пол заиграл какую-то веселую песенку К удивлению присутствующих, длинные сухие пальцы Пола оказались необыкновенно проворными, точными и трезвыми, в то время как его голова свисала вареной свеклой. Песня была даже не на английском, а на каком-то тарабарском, по мнению троицы, языке, и по ритму напоминала считалочку.
Когда веселая, как детский утренник, песенка закончилась, приятели обнаружили, что повскакали с мест и чуть ли не носами прижались к гитаре.
— Слушай, пошли на улицу! — закричал в ухо Полу тот, что с дредами. — Тут не слышно ни хрена!
Они наскоро расплатились, взвалили на плечи баулы и крабами выкатились на улицу. На углу, у Главпочтамта, под б ликующими неоном рекламными вывесками играла группа. На ступеньках — несколько густо накрашенных девочек.
— «Она — как солнца свет, ей девятнадцать лет…» — завывал длинноволосый солист.
— Нет, это все-таки самый лучший возраст для девочки, — сказал тот, что с дредами.
— Не, — изрек немногословный. — Позволь тебе возразить. В восемнадцать девочки — самые аппетитные, они на вкус как шоколадные сырочки. Потом только хуже.
Странная компания прошла через подземный переход и оказалась в Камергерском переулке. Яркие фонарики подсветки МХАТа, втиснутые в брусчатку переулка, превращали тени прохожих в громадных скачущих насекомых. Напротив театра вычурно одетая вечерняя молодая публика толкалась, передавала по кругу бутылки с пивом, смеялась короткими смешками, а огоньки зажигалок, сопровождающие первые затяжки сигарет, на мгновения вырывали из тьмы их невинные и пьяные лица.
Музыканты разместилась на свободной лавочке, и Пол снова заиграл ирландские песенки. Потом, на радость честной компании, зазвучали песни «Битлз» и Боба Марли. Начали собираться слушатели. Одна сердобольная парочка иностранцев даже приготовила было для него десятирублевую купюру, но, передумав, убрала деньги.
…Нужно сказать, что Пол был во всех отношениях правильный человек. И он сделал в своей жизни только одну непоправимую ошибку: в двадцать лет окончательно и бесповоротно повзрослел. Повзрослел настолько, что не только устроился на хорошую работу, но и, неожиданно для себя, начал получать удовольствие от общения с родственниками. Полюбил свою машину и стал заботиться о ней, как о женщине, а еще — обставлять милую квартирку, подаренную родителями. Выходные мог убить на то, чтобы после тщательного мониторинга в Интернете съездить в строительный магазин ради струны для штор или нового смесителя. Целую неделю мог раздумывать над цветом мягких подушечек для кухонных стульев. Даже в Москве он часто вспоминал о своей квартире и тосковал. Но только до сего момента, когда в умытом виски и пивом мозгу вдруг всплыли дни его безумной молодости.
— До чего же охеренно родная душа! — кричал Полу тот, что с дредами. — Мы могли бы вместе играть!
— Он — русский, русский! — вопил лысый. — Только притворяется!
Немногословный сбегал еще за бухлом. Вернувшись, застал лысого в исступлении целующим Пола в щеки. Пол что-то мычал. Все одобрительно мычали в ответ и были в приподнятом настроении.
— Э! Ну пора, мужики, пора, — сказал немногословный, самый трезвый и ответственный. — У нас поезд!
— Я провожу вас, черт возьми, — сказал расчувствовавшийся Пол и повис на шее у того, что с дредами.
В метро они еще чего-то выпили, ватерлиния была преодолена, чаша переполнена — Пол превратился в нечто, напоминающее йогурт. На вокзале он уже не держался на ногах.
— Я поеду с вами! — тщательно артикулируя, сказал он, сорвал с шеи галстук и кинул на железнодорожное полотно. — Мы ведь едем на остров?
— На остров наслаждения, — поправил его лысый.
— А у него паспорт есть, интересно? — сказал немногословный. — Эй, у тебя паспорт есть?
В ответ Пол затянул какую-то ирландскую балладу и принялся приплясывать. Поезд тронулся. На вокзале стоял тот терпкий запах перемен, который будоражит кровь каждому путешественнику и заставляет мурашки бегать по телу, как паникующие войска.
Трое закинули в тамбур свои рюкзаки и гитару.
— Шпиона американского возьмете? — крикнул лысый тетке-проводнице.
— Затаскивай своего шпиона! — пожалела она. — Не выбрасывать же его!
Когда тело оказалось в вагоне, тетка без всяких стеснений и глупого жеманства заявила:
— Полторы тысячи за человеческий материал, или двести гривен. — Улыбнулась, плотоядно блеснув золотым зубом. — Давайте!
У иностранца означенная сумма нашлась. Тетка на радостях засветила лысому в грудь кулаком.
— Ну что, вы нам для него местечко дадите? — спросил самый разговорчивый, то есть тот, что с дредами.
— Та-а-а, какие места! — ответила тетка. — Побойтесь, блин, Бога, киньте его на третью полку, и чтоб потише!
Так они и поехали. Интеллигентно, как велят правила элементарного гостеприимства, друзья водрузили Пола на третью полку.
— Э, а что это третьи полки у вас рифленые, как стиральные доски? — запротестовал было лысый.
— А фирменный вагон! — сказала, не скрывая насмешки, златозубая проводница и побежала закрывать на ключ сортир.
— Зато продувается, — сказал немногословный, — не вспотеет!
Ночью какой-то приблудный чувак, вошедший в темноте Курска, со всей дури закинул на Пола огромный ящик. Пол хоть и пьяный был мертвецки, но от неожиданности неестественно взвизгнул. Чувак заржал, извинился и сказал:
— Ну, бляха-муха, ты и спрятался, шайтан!
И хотя у шпиона всю ночь с конспирацией дело было из рук вон плохо: он свински храпел, сопел, переворачивался, подвергая опасности бабушку с нижней полки, ни одна из дружественных таможен его не идентифицировала. Если бы в тот момент он был в состоянии мыслить и познавать, он, возможно, даже и обиделся бы. Ведь всякая тварь любит внимание, не только женщины и дети.
Весь следующий день ирландец спал. Но вот объявили Феодосию. Пол очухался, как баран на новые ворота взглянул на своих спутников, но ничего не сказал. На то, чтобы о чем-то спросить, да еще и ответ выслушать, сил у него не было.
Их встречала летняя ночь, паутинки разноцветных фонариков и сладкий морской воздух.
В то прекрасное время, когда утомленные южные торговцы, с огоньком древних дикарей в глазах и золотистой кожей, расходились с маленького приморского рынка, унося в свои лачуги душистые дыни и шершавые персики, нераспроданные днем, на перрон спрыгнули четверо. Точнее, спрыгнули трое, а за ними выпал четвертый. Пол мог лишь смутно догадываться, куда пожаловал. Рядом стояли и счастливо улыбались взмыленный лысый парень в футболке с надписью «Сосите все», еще один, с дредами и голым торсом, но при этом в армейских штанах и ботинках, и третий, не обладавший какими-то ярко выраженными приметами, но явно под мухой. Двое были страшно лохматы и все трое небриты. Пол оглядел своих спутников, машинально провел по щеке и застонал. До него внезапно и бесповоротно дошло, что он не в Москве. И не просто не в Москве, а очень-очень от нее далеко.
— Будь я проклят! Мы в Феодосии! — сказал лысый.
— Черт подери! Я дома! — сказал тот, что с дредами.
— Ага, — резюмировал немногословный и на радостях хлопнул Пола по плечу, и тот чуть не свалился на железнодорожное полотно.
Следующие минут пятнадцать троица с примкнувшим к ним Полом вела себя так, словно сбежала из дома для умалишенных. Пол понятия не имел о том, что происходит, кто рядом с ним, лишь безмолвно и бесчувственно наблюдал за своими спутниками. Сначала они ринулись что-то покупать, залезая со своими огромными рюкзаками во все разбитые на пляже палатки подряд, потом принялись шумно спорить, где остановиться на ночлег, облазили весь пляж, трижды покурили, купили пакет семечек и поняли, что до полного счастья им все-таки чего-то не хватает Ночь была тихая и безмолвная. Можно сказать, благодатная. Кроме цикад, никто не разделял одиночества неугомонной четверки, и лишь однажды, когда они проходили мимо пустовавших шезлонгов, из-за куста выбежал вполне одетый мальчик лет четырех и укусил лысого за ногу.
