1916. Война и Мир - Дмитрий Миропольский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В январе или начале февраля в стойло РТО доставили распоряжение министра внутренних дел Макарова: установить вторичное наблюдение за Григорием Ефимовичем Распутиным. Так что теперь каждому, кто возил особого пассажира, следовало об этом сообщать. И неспроста в переулке напротив дома на Кирочной прятался от солнцепёка неприметный мужчина. Этого агента охранного отделения шофёр видел не в первый раз…
Распутин толкнул тяжёлую резную дверь парадного входа и нырнул в прохладный вестибюль. Всё-таки в поездках на автомобиле есть своя прелесть. Дорого, конечно, зато быстро. Григорий Ефимович не раз хаживал на богомолье по три тысячи вёрст из Тобольска в Киев и столько же обратно. Ему, который пешком добирался аж до самого Иерусалима, неспешно пройти из центра Петербурга на дальний конец Васильевского острова – развлечение. Но туда, обратно – вёрст двадцать; почитай, целый день убил бы! А тут и проснулся не слишком рано, и когда пушка бабахнула полуденным выстрелом – большой белый таксомотор уже вёз его домой мимо Адмиралтейства. Хорошо! Кабы не прыжки через мостики, от которых нутро переворачивалось…
В большом и, кроме лепного фасада, ничем особо не примечательном доходном доме Распутин жил в квартире Георгия Петровича Сазонова, издателя журнала «Экономист России». Так уж повелось, что после приезда в Петербург приют ему давали неподалёку от Николаевского вокзала: сперва у Лохтиных на Греческом проспекте, теперь вот – здесь, на Кирочной.
В просторной издательской квартире Григорий Ефимович выбрал себе комнатку поменьше, разве что не чулан. Помещалась там только простая кровать с металлическими спинками, комод и крашеный деревенский стол-буфет.
Георгий Петрович спрашивал Распутина, к чему такая скромность; предлагал не стеснять себя, но в ответ слышал только благодарность за предоставленный угол:
– Сам господь не избрал царские чертоги, а выбрал себе ясли убогие! В Покровском пришло мне в голову, недостойному: взял, выкопал в конюшне вроде могилы пещерку и туда уходил между обеднями и заутренями молиться. В тесном месте не разбегается мысль, нередко и ночи все там проводил…
Сейчас в своей комнатке Распутин растворил настежь окно, глядевшее во двор, и вернулся к тому, о чём думал в автомобиле – о чём последнее время толковали не только они с Сазоновым, и не только в Петербурге, а по всей России.
Нельзя ввязываться в чужую драку, рассуждал Григорий Ефимович. Никак нельзя. Двое дерутся – третий не лезь! В Европе ждут, что мы станем сербами больше, чем сами сербы. А то как же, ведь Россия – это новая Византия, оплот православия… Но разве ж так можно?! И зачем, главное? Нет, не должна Россия воевать за чужие земли! Своей земли столько – рабочих рук не хватает. Любого крестьянина спроси…
– Воевать вообще нельзя: жизни лишать друг друга, отнимать блага земные, душу собственную прежде времени убивать, – уверял Распутин в спорах с хозяином квартиры. – Грех это страшный! Пусть забирают друг друга немцы и турки – это их несчастье и ослепление, а мы любовно и тихо, смотря в самих себя, выше всех станем…
Свой дом блюсти надо, говорил Григорий Ефимович. А болгар, черногорцев, сербов и остальных – господь не оставит. И пускай сами за себя порадеют: не всё за них русской кровушкой платить! Довольно уже того, что снабжает их государь оружием и прочим, чего и в России не в избытке.
Хозяин квартиры держался совсем другого мнения, как большинство интеллигентных господ, думских депутатов, членов правительства – и, конечно, военных.
– Защита братских славянских народов – наш священный долг, – уверял Георгий Петрович своего постояльца. – Вообще давно пора навести в Европе порядок и показать, кто здесь настоящий хозяин!
Можно было понять военных, которым только волю дай – губили бы друг друга, не переставая. Можно было понять правительство и Думу, а с ними Сазонова и остальных, что горели желанием восстановить европейскую справедливость по своему разумению. Не этим господам, случись что, иди навстречу пулям и шрапнели; не им вместо павших лошадей таскать по горам неподъёмные пушки, кормить вшей собственным мясом, хлебать в слякоти окопов вонючую баланду со скрипящим на зубах песком, наматывать на штыки кишки врагов – и умирать самим в месиве из крови, дерьма и земли. Чужой земли.
Сторонники войны красиво говорили о политике, особом пути и высоком предназначении России – не забывая о собственной карьере, наградах, прибыльных военных заказах… И молчок о том, что на самом деле война – тяжкий труд, кровь и горе многих миллионов безымянных, маленьких людей, которым на роду написано не гнить за тысячи вёрст от родного дома, а пахать и сеять, пасти скотину, строить дороги, растить детей…
Одним из миллионов и был Распутин, рождённый в далёком от Петербурга сибирском селе Покровское. До недавних пор – простой крестьянин Григорий сын Ефимов, ставший нынче божьим старцем для светской публики, излюбленным персонажем – для газет, объектом слежки – для министерства внутренних дел и помехой – для слишком многих.
Глава IX. Стокгольм. Война как спорт
Мария Павловна привела Дмитрия Павловича под тент на корме кораблика, чмокнула его в щёку и вернулась к гостям. Великий князь устроился в свободном шезлонге, стоявшем с краю, чуть поодаль от остальных. Соседний – рукой подать – занимал англичанин, прежде читавший вслух футбольные репортажи из московской газеты.
По виду – типичный британский офицер. Среднего роста, поджарый. Мужественное, волевое лицо сорокалетнего кадрового военного. Высокий лоб, короткая причёска с пробором, тщательно подстриженные усы щёточкой. Спокойный, внимательный взгляд глубоко посаженных серых глаз…
…которые смотрели прямо на великого князя.
– Для меня большая честь оказаться рядом с вами, ваше императорское высочество, – произнёс англичанин. Он прекрасно говорил по-русски, хотя и с выраженным акцентом. – Я заметил, что вам было неприятно слушать, как я читал, и готов принести глубочайшие извинения. Я сожалею…
Дмитрий Павлович прервал его нарочито небрежным жестом:
– Не стóит. Мне понравилось, как вы читали. Не понравилось только – что читали. Но ведь это была не ваша статья. Зачем же извиняться?
– Благодарю, ваше императорское высочество.
– Оставьте церемонии, господин?..
– Келл. Вéрнон Келл. Я буду признателен, если вы станете называть меня Вернон.
Внимание остальной компании отвлекла Мария Павловна, предложившая недавнее местное изобретение – шведский стол. С рыбачьей шхуны герцогине на корабль переправили несколько корзин свежевыловленных креветок. Гости успели проголодаться и, несмотря на жару, оживлённо воздавали должное искусству поваров. Два офицера могли спокойно говорить особняком от всех.
– Честно говоря, – сказал великий князь, – как бы ни было неприятно это признавать, почти все упрёки в газете справедливы. Пассажи про разгильдяйство, неспособность быстро ориентироваться в ситуации, дилетантство, боязнь принятия решения – это, к сожалению, правда. Но то, что мы оказались хуже всех – конечно, полная чушь.
– Бей своих, чтобы чужие боялись? О да, это очень по-русски. Простите бедному репортёру издержки профессии…
– …ибо в поте лица своего добывает он хлеб свой, – кивнул Дмитрий Павлович. – Это вы хотите сказать?
– Я хочу сказать, что при внешней агрессивности статья затрагивает очень интересные и глубокие… э-э… аспекты. Если смотреть на игру как на просто игру – вам удалось убедить Европу в том, что у русских, в сущности, нет футбола в современном понимании этого слова. Небольшая беда: сегодня в России футбола нет, завтра или через сто лет он будет. Но если задуматься, то – позвольте цитату…
Англичанин поднял газету, лежащую на палубе между их шезлонгами, и быстро нашёл нужное место.
Команда на команду – это маленькая армия на армию. Это народ на народ. Каждая команда – это воплощение государства, сконцентрированная народная мощь и сила, яркая живая характеристика всей нации… Темп игры, стремительность и методичность, план игры, тактика защиты и нападения – всё это разное у всех, всё это говорит о стране, в которой выросли, воспитывались и призваны к решительному бою участники команд…
– Военный подход, военная терминология, – заметил Дмитрий Павлович.
– Можно смотреть на войну, как на игру, а можно – на игру, как на войну, – сказал Келл, и газета аккуратно легла обратно на палубу. – И так, и так будет правильно. Анализ игры спортивной команды, анализ крупных соревнований… Любой анализ иногда может привести к неожиданным заключениям. Мы с вами военные. Для нас тактика защиты и нападения, о которой пишет этот штатский, – не пустые слова… Например, австрийцы вооружены револьверами Гассера и пистолетами «штейр», американцы – пистолетами Кольта и автоматическими «сэвиджами». Я – британский офицер, и мне положен «уэбли-скотт». А вы каким оружием пользуетесь?
