Лондон. Темная сторона (сборник) - Джерри Сайкс

Я расхаживаю по моему маленькому «личному пространству» и выравниваю в нем все, восстанавливая параллели: край ковра и буфет, буфет и стол, стол и край ковра. Приседаю на корточки. Упс! Надо бы на два миллиметра вперед. Смахиваю пыль, прохожусь пылесосом. Так, на всякий случай. Поправляю подушки. Затем мою посуду. Так нужно, мало ли? Вытираю посуду, убираю ее на место и протираю раковину. Не начистить ли до блеска? Пожалуй! Уф, ну и запах. Тип, который изготовляет этот СИФ, или ДжИФ, или как бишь его там, истинный гений. Удаляет даже самую устойчивую грязь. Это самое правдивое заявление за сегодняшний день. Вдыхаю синтетический альпийский дух, и вот мне уже легче. Восстань, мертвец. Келли Мьюз. Глаза Келли. Номер один. Готов? Готов, как обычно.

Несколько раз подряд мою лицо и руки, так что теперь для меня мир пахнет только мылом, и вновь чищу зубы. Затем решаю принять душ; в процессе возникает соблазн постыдного времяпрепровождения. Но нет. Хватит. Мы все знаем, что дьявол находит работу для праздных рук. Чистота — это почти божественность. Рядом. В шаге от нее. Близка к ней как ничто иное. Вытираюсь, разглядывая свое худощавое тело. Ни унции жира. Глажу пять рубашек, выкладываю несколько спортивных маек, стою над ними.

Вечно эти выходные запускают меня, как волчок. Как замедлить вращение? Достичь полного покоя? Нет. Свобода. Свобода воли — вот ключ.

Оденусь-ка по-праздничному. Но во что бы? Перебрав разные варианты (истинная свобода воли), я выбрал нечто небрежное, но броское. И решил, что выплыву на открытый простор, прежде чем уткнусь в бумажки на службе. На свежий воздух. На свободу.

Запираю дверь на два замка, затем вновь отпираю их и возвращаюсь, чтобы поправить еще раз подушки, у которых, кажется, слегка загнулись уголки. Затем застываю столбом. И некоторое время так и стою. Никакой пыли не наблюдается, и я с облегчением вздыхаю. Вновь запираю дверь на оба замка и лечу вниз по лестнице. Почти сразу запах и шум людского житья-бытья охватывают меня, берут в клещи, и вот уже мое нутро завертелось волчком.

Вот идет Парнишка. Я и знаю его, и не знаю. Мы не слишком-то доброжелательны друг к другу. Следуй избранной стезе . В сущности, я быстро расшифровываю его мысли. Он думает, что я — не я, а кто-то другой. В его взгляде читается: Ты вовсе не то, чем хочешь казаться, не правда ли? Что же, он прав. Я самым честным образом прикидываюсь кем-то иным, нежели подлинный я. Не стоит спорить с Парнишкой. Отнюдь.

Я сворачиваю на Хэрроу-роуд, прохожу мимо Остановки для Обреченных. Люди с мобильниками, где-то два десятка, сгрудившись на мостовой, ждут автобус номер 18. За то время, пока я приближался к ним, они даже не шелохнулись. Сигнальный гудок подъезжающего автобуса повергает их в безумие. Я успел вовремя проскочить мимо них, не став жертвой слепого порыва этой небольшой толпы.

Перехожу дорогу на углу Вудфилд-плейс и Хэрроу-роуд. Здесь здоровенный автобус, сворачивая с улицы с односторонним движением, чуть было не подписал мой смертный приговор. Бросив взгляд на его безжизненные сигнальные фары и поняв, что искусство предупреждения о повороте утрачено навеки, я, к счастью, все же догадался, что эта громадина хочет повернуть направо, и отскочил. Оглушительный ритмичный рев мчащегося автобуса перекрыл ритмичное уханье моей аорты. Махина прокатилась в дюйме от меня. Я представил себе рожу водителя за тонированным стеклом и одарил его ответным взглядом. С истошным визгом громадина остановилась прямо посреди дороги.

Внезапно подтвердилось, что я избран вести народ. Мистер Пастырь.

Не отрывая глаз, пялюсь на тонированное стекло, давая понять, что если кому-то и суждено погибнуть, то не мне. Дверь готова открыться. Я поднимаю ставки, поднимая руки, дабы выразить бесстрашие. Время останавливается. Загорается свет. Водитель трогает с места, автобус снова визжит и скрежещет. И я перехожу дорогу, поравнявшись со старым и благовоспитанным уроженцем Вест-Индии в прямо-таки шикарном облачении из магазина «Мужского Платья Терри». Он видит старую прелестницу на другой стороне улицы. Ее чулки сползли и болтаются на лодыжках, заляпанный халат вздувается над тем, что он счел славной округлостью. Он взывает:

— Старая спичка, найди себе скорее того, о кого чиркнешь!

Она хохочет во всю глотку: «Схватка тигра и буйвола. Кто победит, еще вопрос!» Он пользуется случаем и переходит дорогу. Никто не возражает, не считая Премми. (Восемнадцать лет, беременна чуть ли не с рождения, стоит перед местным советом с протянутой рукой. Волосы зачесаны назад в стиле «сам себе парикмахер», слой штукатурки на мордашке призван замаскировать следы, оставленные временем и повернуть вспять процесс старения. В наманикюренных пальчиках дымится сигаретка. Два малыша и третий на подходе. Контуженый, склонный к суициду семнадцатилетний дружок с большой кипой пеленок.) Она обходит старикана и с презрением причмокивает.

Меня выносит на пять углов.

Здесь цирковой артист развлекает охочую до зрелищ публику.

Перейдя улицу по светофору, я вижу перед конторой букмекера нескольких пьяниц, которые выражаются, хохочут и разливают содержимое бутылки по пластиковым стаканам. Закроешь глаза, и впору подумать, будто слышишь компанию дорсетских фермеров, обсуждающих цены на говядину и болячки миссис Моттл. Я вижу пьяную рыжую бабу и вступаю в начало плохого сна.

Sancta Maria, Mater Deu, ora pro nobis peccatoribus, nunc, et in hora mortis noae. Amen.[8]

Уличный артист выбегает на Хэрроу-роуд прямо передо мной и начинает заигрывать с предполагаемой публикой:

— Думаете, у меня денежек нет? — Все поворачиваются и смеются.

Одно мгновение. Худой хмырь, одна штанина джинсов закатана до колена, другая — нет. Он жует спичку и заглядывает в глаза окружающим. Женщина шестидесяти с чем-то. На заднице ее джинсов красуется надпись «Фокси Леди», она усердно покачивает бедрами, выдувает огромный пузырь из жвачки. Пузырь с шумом лопается, женщина смеется и поправляет бюстгальтер. Сроду небритый дядька в слишком коротких тренировочных штанах, без носков, в разбитой обуви, застывает как вкопанный и пускает слюни. Субъект, торгующий электронными картами и метадоном, не прочь обчистить карманы того, кто зазевается, заглядевшись на происходящее. Кто-то просит сдачи. Кто-то просит сигарету.

Двое наркоманов. «Видал моего хренового адвоката?» «Видал моего хренового самоката?» Кто-то вопит. Из-за артиста останавливается уличное движение. Парочка крыс в капюшонах, чьи левые ладони скрыты под спортивными костюмами, словно в попытке утаить некое постыдное уродство, вдруг подбирается. «Если не поймаешь меня в лунном свете, не поймаешь и в полной тьме». Пищит чей-то мобильник. Нераспознаваемая череда коротких сигналов, вероятно, должна вызывать ассоциации с какой-то популярной мелодией. Типы у букмекерской конторы продолжают спор об ирригации, прикидываясь, будто не замечают «Этих бестолочей». Визжат тормоза «Фиата» — водитель чудом не наехал на артиста. Тот стоит на голове и бросает в воздух пятерки и десятки. Затем вытаскивает из ресторана Дженни, где кормят всякой дрянью, алюминиевый стул и швыряет его в окно. Звон разбитого стекла. Аплодисменты.

Неподалеку от толпы — аптека. Захожу в нее и испытываю легкое отвращение, машинально улыбаясь трудящемуся за прилавком трансвеститу с грязно-белокурыми волосами. Это существо знает, что я знаю, что оно знает. Я с удовольствием наблюдаю, как оно морочит местную публику. Наше скрытое от посторонних глаз взаимопонимание заставляет меня по-детски покраснеть.

Аптеку следовало бы назвать как-нибудь вроде «Доктор Копуша»; впрочем, я только в таких и бываю. Огромное пространство, полное дрянной дешевой продукции; очередь к фармацевту, расположившемуся в дальнем углу. Фармацевт — мистер Отведу Любую Беду. У него пурпурный рот и лишний вес; его диагнозы — просто блеск. Я смотрю на руки Мишки. Поймав мой взгляд, оно (как оно говорит, иная старая летучая мышь с кротом куда волосатей, чем моя голова), кажется, посмеивается над нами обоими. «Да, подействует непременно». Оно быстро потирает джинсы в паху, привлекая мое внимание именно к этому месту. Я изо всех сил выпучиваю глаза и прикидываюсь возбужденным, а потом начинаю разглядывать всякие пены и лосьоны после бритья образца 70-х, которые хорошо помню по домашней ванной Майка. Мои колени стучат друг об дружку. Охота с кем-нибудь подраться. Приближаясь к прилавку, я еще не знаю, что скажу. «Пачку Ригли, пожалуйста». «С каким ароматом?» Все со скрежетом останавливается. Замерзает. Затихают естественные звуки.

С каким ароматом? А с хреновым. Петух и вино, а, Джонни? Будь там в шесть, подгони колымагу к заднему ходу, или укокошу твою сестрицу. Лады?

«Гм… Мятную, пожалуйста. Не ментоловую». Теперь аптекарь кажется маленьким. Грязным. Таких следует отстреливать. Как много оставлено провидению. Мишка облизывает губы.