Митридат против Римских легионов. Это наша война! - Михаил Елисеев

Но был еще один момент, о котором упоминает Диодор Сицилийский, и момент этот достаточно интересный — не случайно Митридат всегда считал главным пороком римлян не имевшую пределов жадность. «Посланники царя Митридата прибыли в Рим, принеся с собой большую сумму денег, надеясь подкупить сенат ». Они не только надеялись его подкупить, они его действительно подкупили! Потому что когда народный трибун Сатурнин стал обвинять послов в том, что подобными действиями они оскорбляют сенат, последовала ответная реакция: «подстрекаемые сенаторами, обещавшими оказать поддержку, послы обвинили Сатурнина в своем оскорблении». Оскорбление посольства — вещь очень серьезная, а римляне, как никто другой, очень трепетно к этому относились, достаточно вспомнить, что именно убийство римского посла стало причиной войн с Иллирией и началом римской агрессии на Балканах. Сатурнину за это, по отечественным законам, грозила смертная казнь, и трибун еле-еле сумел избежать наказания, но факт остается фактом — люди Митридата развили в Риме активную деятельность и достигли определенных успехов.

Но всех насмешил Никомед III, который заявил посланцам сената, что вернет свою часть Пафлагонии законному царю, и поменял своему сыну имя на Полимена. Дело в том, что такое имя носили пафлагонские цари, и Никомед после этого стал на полном серьезе утверждать, что он вернул царство законному наследнику: «Так послы вернулись в Рим, став жертвой издевательства» (Юстин). С одной стороны, римляне проглотили все обиды и насмешки от вифинского и понтийского царей, с другой, — почуяв опасность, стали всячески противодействовать растущему влиянию Митридата в Малой Азии. С этим противодействием царь Понта и столкнулся, когда решил вмешаться в дела Каппадокийского царства.

Дела каппадокийские

Когда начинаешь изучать борьбу Митридата за Каппадокию, то создается впечатление, что царь влез в топкое болото, увяз в нем и очень долго не мог из него выбраться, что эта топь засасывала его все глубже и глубже и что, несмотря на все усилия, выбраться из нее царь не сумел, а в итоге оказался втянут в роковую для него войну с Римом. И действительно, именно каппадокийские дела стали одной из важнейших причин, по которым конфликт между Римом и Понтом вылился в многолетнюю войну. Поэтому попробуем разобраться в том, что же действительно произошло и зачем все это было нужно Митридату.

После победоносных походов в Северное Причерноморье и полного подчинения региона, а затем присоединения Пафлагонии, взор Митридата обратился на юг, в сторону Каппадокийского царства. Подчинение этого государства Понту было необходимо по двум причинам, которые Митридат считал очень вескими. Во-первых, в случае включения Каппадокии в сферу понтийского влияния, вся восточная часть Малой Азии оказывалась под его непосредственным контролем, со всеми вытекающими отсюда последствиями. По обширности территории, его земли в этом случае не уступали бы азиатским владениям римлян, и царь мог бы располагать всеми ресурсами Каппадокии, а они были довольно значительными. И во-вторых, накануне грядущего столкновения с республикой, — а в том, что оно рано или поздно произойдет, Митридат не сомневался, — ему просто необходим был надежный тыл. Невзирая на то, молодой правитель Каппадокии и его младший брат были ему кровными родственниками, царь понимал, что Рим в любой момент сможет надавить на них — и те сделают так, как будет угодно отцам-сенаторам. И Евпатор начал действовать.

Еще Митридат V Эвергет, дядя по материнской линии каппадокийского царя Ариарата VI, желая подчинить племянника своей воле и установить таким образом свое влияние в Каппадокии, женил его на своей дочери Лаодике, от которой у него уже было трое детей — дочь и два сына, которых тоже звали Ариаратами. Однако его сыну, Митридату VI, этого показалось явно недостаточно, и, в преддверии начала войн в Северном Причерноморье, он, желая иметь в тылу зависимое от него государство, с помощью знатного каппадокийца Гордия организовал убийство Ариарата VI. Поскольку наследники царя были малолетними, то власть перешла к вдове покойного, сестре Митридата — Лаодике. На какое-то время сложившаяся ситуация устраивала понтийского царя, но потом она в корне изменилась, и виновником этого оказался не кто иной, как союзник Митридата — вифинский царь Никомед III. После того, как он с Митридатом разделил земли Пафлагонии, а римский сенат это стерпел, Никомед почувствовал вкус к увеличению территории своего царства и положил глаз на Каппадокию. Пока его понтийский коллега глубокомысленно размышлял над тем, как бы ему незаметно прибрать эту же территорию к рукам, не вызывая излишних подозрений на берегах Тибра, царь Вифинии решил полагаться только на грубую силу. Пользуясь тем, что во главе соседнего государства стоит женщина, он в 101 г. до н. э. вторгся в Каппадокию. Понимал ли Никомед, что тем самым он вторгается в сферу интересов Митридата и что в этом случае вооруженный конфликт с Понтом неизбежен? Прекрасно понимал и специально для этого придумал хитрый, как ему казалось, план: едва его войска заняли приграничные области Каппадокии, как он отправил посольство к царице Лаодике с предложением руки и сердца, а заодно обещал ей и стране защиту вифинской армии. Царицу такое предложение вполне устроило и, заключив соглашение с Никомедом III, она вышла за него замуж, а в каппадокийские города вошли вифинские гарнизоны. Казалось, все для Никомеда сложилось очень удачно, но он сильно недооценил своего соседа — едва вифинцы вторглись в Каппадокию, как понтийская армия была поднята по тревоге, и, пока царь занимался свадебными приготовлениями да подсчитывал выгоды от сделки, фаланги Митридата уже маршировали на юг.

Появление армии Понта было для Никомеда как гром среди ясного неба, а понтийские стратеги начали очищать территорию Каппадокии, вышибая из городов один за другим вифинские гарнизоны. Митридат на всю Анатолию объявил, что идет восстанавливать в законных правах на трон сына своей сестры Ариарата, и благодаря этому получил поддержку от каппадокийцев. Очистив Каппадокию от войск Никомеда, он провозгласил своего племянника царем этой страны, под именем Ариарата VII, а сам удалился в Понт, это был только первый этап затеянной им многоходовой комбинации по захвату соседней страны. Ну а что касается Никомеда Вифинского, то он оказался выставлен на всеобщее посмешище: в результате довольно затратной военной кампании, он не приобрел ровным счетом ничего, кроме вдовы каппадокийского царя.

Через пару месяцев, когда все улеглось и страсти успокоились, Митридат решил, что пришло время продолжить свою интригу относительно Каппадокии. Евпатору был нужен повод для вмешательства, и он его придумал, а точнее говоря, высосал из пальца. Он потребовал, чтобы Гордий, убийца отца молодого каппадокийского царя получил право вернуться на родину. Невзирая на весь цинизм и, мягко говоря, нелепость подобного требования, царь Понта в любом случае оказывался в выигрыше: откажет ему Ариарат — и он тут же поведет свои войска восстанавливать справедливость, а не откажет, то со временем Гордий уберет и его племянника. Но Ариарат отказал, и, мало того, собрав огромную армию, в которую вошли отряды правителей Софены, Коммагены, а также подкрепления, которые прислал Никомед, решил защищаться. Митридат не остался в долгу, и, по сообщению Юстина, «повел в бой восемьдесят тысяч пехотинцев, десять тысяч всадников, шестьсот боевых колесниц, снабженных серпами». Один на один царь Понта легко бы разгромил каппадокийские войска, но, благодаря поддержке соседних правителей, Ариарат VII располагал внушительными силами, да и потери в случае победы могли быть достаточно велики. Митридат не мог позволить себе такой роскоши, как терять свои проверенные в боях войска, а потому решил пойти по пути наименьшего сопротивления — устранить главного врага физически. Но была одна проблема: как это сделать, ведь его племянник, зная коварство своего дядюшки, постоянно был окружен телохранителями. И Митридат нашел решение, к тому же он с детства знал одну простую истину — если хочешь что-то сделать хорошо, сделай это сам.

Обширная равнина была заполнена готовыми к бою войсками — на одной стороне стояла армия Понта, на другой — полчища Ариарата. Блестели на солнце шлемы и панцири гоплитов Митридата, ярко сияли начищенные до блеска медные щиты царских гвардейцев, грозно покачивались сариссы в руках понтийских фалангитов. В глазах рябило от пестроты одежд и вооружения горцев, которых призвали под знамена Евпатора, тысячи закованных в тяжелые панцири армянских всадников с нетерпением ожидали сигнала, когда они пойдут в атаку, сметая все на своем пути. Хищно сверкали отточенные как бритвы серпы и косы на боевых колесницах, порывы ветра развевали царские штандарты с восьмиконечной звездой и полумесяцем, которые были овеяны славой недавних побед над скифами, сарматами и другими народами. А в центре этой громады, в блеске золотых доспехов и царской тиары, стоял на колеснице непобедимый Митридат, чьи владения простирались от Синопы до Колхиды и далекой Тавриды. Царь ждал, когда вернутся его посланцы, которые должны были договориться о свидании между своим повелителем и царем Ариаратом, чтобы дядя и племянник при личной встрече уладили все разногласия. Глашатаи вернулись и сообщили, что царь Каппадокии встретится со своим державным родственником, только Митридат должен явиться на встречу без оружия, да к тому же его должны обыскать, поскольку молодой правитель ему не доверяет. Понтийский владыка только кивнул в ответ, иного он и не ожидал, а затем отстегнул меч и передал его телохранителю. Расстегнув застежки, он снял позолоченный панцирь, а затем с колесницы пересел на боевого коня и, не спеша, поехал сквозь расступавшиеся ряды своего войска навстречу группе всадников, которые медленно двигались со стороны каппадокийцев. Отъехав от понтийских шеренг, Евпатор сошел с коня и стал ждать человека, который, отделившись от людей, окружающих Ариарата, стремительно приближался к нему. Не доехав до царя, он спешился, а затем, приблизившись низко поклонился, — Митридат благосклонно кивнул, и посланец принялся его обыскивать. «Когда этот человек стал особенно тщательно ощупывать у Митридата нижнюю часть живота, Митридат сказал, что боится, как бы обыскивающий не нашел там кинжала совсем другого рода, чем тот, какой он ищет» (Юстин). Вогнав в смущение и краску человека Ариарата, Митридат дружески помахал рукой племяннику, и тот, отбросив осторожность, быстро пошел навстречу своему родственнику. Евпатор широко раскинул руки, словно собирался обнять дорогого ему человека, но когда они поравнялись, одной рукой обхватил молодого царя и крепко сжал, а другой, выхватил кинжал, спрятанный в складках одежды, и вонзил в шею Ариарата. Кровь ударила фонтаном, обрызгав лицо и руки Митридата, но царь, отшвырнув на землю бездыханное тело племянника, высоко поднял руки и издал победный клич. Понтийская армия ответила ему громогласным ревом, который вырвался из десятков тысяч глоток, а затем двинулась в наступление. Шли в атаку, подняв копья, гоплиты из понтийских городов, ощетинившись пиками, маршировала на врага фаланга, потрясая копьями и мечами, бежали по равнине отряды горцев, а рядом мчалась тяжелая армянская конница. Вся эта лавина, обтекая Митридата, накатывалась на каппадокийцев и те дрогнули, бросая оружие и снаряжение, они стали обращаться в бегство. А властелин Понта по-прежнему стоял над мертвым телом царя Ариарата, вокруг бушевала толпа его воинов, и душу Евпатора переполняло ликование — одним ударом кинжала он решил судьбу Каппадокии.