Дневник горничной - Октав Мирбо

Барин в своей библиотеке, работает.

Она делала нетерпеливый жест.

Боже мой! Вечно в этой библиотеке!

И со вздохом прибавляла:

Он все-таки, может быть, придет сегодня…

Я гордилась ее нарядами, красотой, ее страстностью — это было все до некоторой степени делом моих рук. Я рассматривала ее с восхищением и говорила ей:

— Барин сделает большую ошибку, если не придет сегодня. Один восторг — смотреть на вас. Уверена, что он в эту ночь совсем потеряет голову!

— Ах! Молчите… молчите!.. — шептала она.

Понятно, на другой день были только одни печали, жалобы, слезы…/

— Ах, Селестина!.. Муж не приходил ночью… Я его всю ночь прождала… а он не пришел… Он больше никогда не придет!

Я ее старалась утешить:

— Барин был, наверное, очень утомлен своей работой. Ученые редко думают об этом… И не знаешь совсем, о чем они думают. Может быть, вы испробовали бы гравюры для барина? Есть, кажется, такие красивые гравюры, против которых не могут устоять даже самые холодные мужчины…

Нет, нет… Зачем?

Вы бы сказали, чтобы барину по вечерам подавали побольше пряностей, раков…

Нет! Нет!

Она печально качала головой.

— Он меня не любит, вот мое горе… Он меня больше не любит…

Затем, робко, без злобы, скорее с мольбой в голосе, она спрашивала меня:

— Селестина, будьте откровенны со мной. Мой муж никогда вас не трогал? Он не обнимал вас когда-нибудь? Он вас никогда…

Нет… какая мысль!

Скажите мне, Селестина!

Уверяю вас, что нет, барыня… Ах! Барин просто смеется над этим! И неужели вы думаете, что я могла бы вам доставить такую неприятность?

Вы бы лучше сказали мне… — умоляла она. — Вы красивая девушка… У вас такие страстные глаза… у вас должно быть очень красивое тело!..

Она заставляла меня ощупывать ее грудь, руки, бедра. Она во всех подробностях сравнивала свое тело с моим, с таким бесстыдством, что я смущалась и краснела, и я думала, не уловка ли это с ее стороны и не скрывается ли за этой скорбью покинутой женщины какая-нибудь иная мысль, страсть ко мне… Она не переставала вздыхать:

— Боже мой, Боже мой!.. Ведь я не старая женщина… И не дурна собой… Не правда ли, у меня не толстый живот?.. Неправда ли, у меня упругая и нежная кожа?.. И у меня столько страсти… если бы вы знали… столько чувства!..

Часто, вся в слезах, она бросалась на диван, прятала свою голову в подушку, чтобы заглушить рыдания, и бормотала:

— Ах, Селестина!.. Никогда не любите… не любите… это большое… большое… большое несчастье!

Когда она однажды плакала более обыкновенного, я вдруг к ней обратилась:

— На вашем месте, барыня, я завела бы любовника. Вы слишком красивая женщина, чтобы так оставаться…

Мои слова испугали ее, и она вскрикнула:

Молчите… о, молчите…

Я настаивала:

Но у всех ваших подруг есть любовники…

Молчите… Никогда не говорите мне больше q6 этом…

Но вы такая страстная!

Совершенно хладнокровно и спокойно я ей назвала одного очень шикарного молодого человека, который часто ходил к ним, и прибавила:

Вот кто любил бы!.. И какой он, вероятно, ловкий и деликатный с женщинами!

Нет… Нет… Вы не знаете, что говорите…

Как хотите… Ведь я только для вас стараюсь.

И когда барин за лампой в библиотеке выводил какие-то круги и цифры на бумаге, она, погруженная в свои мечты, повторяла про себя:

— Он, может быть, придет сегодня ночью?..

Каждый день, когда мы сходились за завтраком, это было единственной темой наших разговоров… У меня все расспрашивали:

Ну? Как? Пришел он наконец?..

Все еще нет…

Подумайте только, что это была за благодарная тема для грязных шуток, неприличных намеков, оскорбительных насмешек. Держали даже пари на тот день, когда хозяин наконец решится «прийти».

Из-за какой-то ничтожной ссоры, в которой я была кругом виновата, я оставила хозяйку. Я ее покинула со скандалом, бросив ей в лицо, в это бедное, удивленное лицо, всю ее плачевную историю, все ее маленькие интимные страдания, все тайны ее маленькой души, все жалобы, капризы, прелести и страсти… Да, все это я ей бросила в лицо, как ком грязи. И еще хуже. Я ее обвинила в самом грязном разврате, в самых низменных страстях… Это была отвратительная сцена.

Порой у меня появляются какие-то непреодолимые припадки бешенства, какое-то сумасшествие, которое меня толкает на самые невероятные поступки… Я не сопротивляюсь этому, даже когда сознаю, что поступаю против своих интересов, что сама готовлю себе беду.

На этот раз я зашла слишком далеко в своей несправедливости и невозможных оскорблениях. Вот что я сделала. Через несколько дней после того, как я ушла от своей хозяйки, я взяла открытое письмо и написала это милое послание с таким расчетом, чтобы все в доме могли его прочесть. Да, у меня хватило дерзости так написать:

«Уведомляю Вас, сударыня, что отсылаю Вам все эти, с позволения сказать, подарки, которые Вы мне сделали. За пересылку заплачено. Я бедная девушка, но у меня слишком много достоинства, я слишком люблю чистоту, чтобы сохранять эти грязные тряпки, которые вы мне подарили вместо того, чтобы их выбросить. Не воображайте, пожалуйста, что из бедности соглашусь носить Ваши безобразные юбки, совершенно истрепанные и пожелтевшие… Имею честь кланяться».

Это было грубо, что и говорить!.. Но, кроме того, это было и глупо. Как я уже упоминала, хозяйка была очень добра ко мне. Ее вещи я на следующий день продала за четыреста франков.

Я так поступила, вероятно, просто с досады, что потеряла такое хорошее место, где я жила не как горничная, а как принцесса, в полном довольстве, припеваючи.

Да что там! С хозяевами некогда быть справедливой. Пусть хорошие платятся за дурных…

А здесь? В этой деревенской глуши, с этой отвратительной хозяйкой нечего и мечтать о таком раздолье, нечего и надеяться на такие развлечения. Бегать по хозяйству… шить до одурения… больше тут нечего делать. Ах! Когда я вспоминаю про свои прежние места, мое положение мне кажется еще более печальным, еще более несносным. И у меня появляется желание сбежать отсюда, распроститься с этими дикарями…

Я как-то встретила барина на лестнице. Он шел на охоту… Он посмотрел на меня каким-то шаловливым взглядом и спросил:

— Ну как, Селестина, привыкли здесь?

Это решительно какая-то мания у него.

Не знаю еще, барин… — ответила я и затем дерзко прибавила:

А вы, барин, привыкли?

Барин рассмеялся… Он понимает шутки. Право, славный парень.

— Нужно привыкать, Селестина… нужно привыкать, черт возьми!