Магистр - Анна Одина

Винсент достал из внутреннего кармана плоскую толстенькую коробочку, набитую корешками и серыми костистыми плодами, от которых по комнате распространился острый пряный аромат. Агнес отпустила крючок.

– Agnos означает и чистоту, и агнца. Совсем как ты. Agnus castus – это и есть невинный ягненок. (Агнес неловко пошевелилась.) …Тс-ссс. Vitex же – это то, что получается плетением. Как твоя коса до пострига.

Агнес потянулась и молча погладила Винсента по руке. Он удержал ее ладонь, продолжив:

– Монахи в Европе пили витекс, чтобы не желать чего не положено. А женщины… – Винсент посмотрел на Агнес, забрал ужасную проволоку и отложил в сторону, – женщины с его помощью могут сохранить свою фигуру.

Агнес улыбнулась.

– Три дня, Агнес. Три дня тебе и мне на все. Ты готова принимать витекс? Обещаю, я больше не оставлю тебя.

Но через три дня ничего не произошло, не произошло и через тридцать. За самым тяжелым днем осады – тринадцатым июля, когда многие потеряли веру в то, что выберутся из этой преисподней живыми, – последовало временное прекращение огня, но настоятель рассудил, что слишком полагаться на азиатское благодушие было бы самонадеянно, и приказал отложить эвакуацию. Дел у него, впрочем, хватало, и на Винсента больше никто не покушался.

Осада была снята лишь четырнадцатого августа. Сэр Альфред Гэ́зели[32] прошел, не встретив сопротивления, через ту же Татарскую стену, с которой некогда воинствующие боксеры чуть не прорвали оборону иностранного квартала, и освободил монастырь.

Через еще три дня к комплексу построек на улице Сианьмэнь подошли подводы. Монахини, воспитанники, настоятель, книги, пожитки, архив, церковная утварь, припасы – все переезжало. Им предстояло проделать несколько десятков миль строго на восток до начала Великого канала и относительно спокойно сплавиться по нему далеко на юг, до Чжэнцзяна, откуда другие подводы повезли бы их несколько десятков миль на запад, в южную столицу Нанкин.

Агнес и Винсент доехали до Великого канала вместе со всеми и отправились на юг по этой древней искусственной водной артерии, многие века соединявшей Хуанхэ и Янцзы (и с самого начала превосходившей по длине будущие Суэц и Панаму сложенные вместе). В Сюйчжоу отец Модест хватился Агнес и велел ее найти. Тщетно. Стали искать Винсента и тоже не нашли. Мальчик и монахиня отделились от спутников еще в Тяньцзине.

30 августа 1900 года худой черноволосый подросток с виду лет четырнадцати-пятнадцати стоял на пристани города Тяньцзинь, а около него сидела собака – белый, как снег на вершине священной горы Хуашань, зенненхунд. Мальчик и собака смотрели в море, где к горизонту уходил корабль. Это была большая и гордая джонка с жесткими, ребристыми оранжево-красными парусами, настоящая хозяйка морей. На таких «кораблях-сокровищницах», наверное, покорял Южные моря адмирал Чжэн Хэ, средневековый китайский Колумб[33]. Такая громадина «Циин» в середине девятнадцатого века обогнула мыс Доброй Надежды, поразила воображение американцев, а затем отправилась удивлять Англию. Но хотя «Циин» была, конечно, больше, эта, носившее имя адмирала Чжэн Хэ, тоже была немаленькой. А гордой она была, потому что принадлежала неистребимым китайским пиратам, которым не требовались «проекты самоусиления», чтобы распарывать полотна океана. Под алыми парусами «Генерала Чжэн Хэ» бывшая монахиня-пекинка Агнес Корнуолл удалялась от страшного китайского берега в Европу, и теперь с ней все должно было быть хорошо.

Винсент Ратленд сделал для этого все, что смог.

6. Вечная война

Винсент покинул Китай не сразу. Казалось, ничто не мешало ему уехать с Агнес, оставив обреченную империю катиться дальше в преисподнюю. Кто, как не они, побывали в этом аду одними из первых? Боксерское восстание не было случайным эпизодом. Страну тянуло из сна в Красном тереме прямиком в кровавые водовороты речных заводей[34], и ловить в этой воде было нечего.

Так, наверное, подумали читатели, решившие, что юный Ратленд, прагматик во всем, что не касалось вещей, которые он по каким-то причинам решил защищать, незамедлительно покинет тонущий корабль. Не тут-то было. Зачем-то проследив издалека, как обустроился в Нанкине приют монастыря Св. Валента, Винсент прожил в Китае еще почти два года. Автор не хочет описывать все, что делал Винсент Ратленд в Срединной империи, расставшись с Агнес и со Святым Валентом. Каких еще знаний он набирался, где путешествовал, как зарабатывал на жизнь? Отом, что музыкальный кусок хлеба всегда находился в одном из его карманов, мы уже знаем. Однако если музыкальный мир в рамках монастыря и приюта в конце концов воцарился, этого нельзя было сказать о свежих слушателях. Известные своей терпеливостью и смирением китайцы воспринимали приступы дурноты, обмороки и недомогания, возникавшие на концертах воспитанников европейского монастыря, как необходимость. Значит ли это, что Ратленд пользовался этим умением, как придорожный бандит финским ножом и пистолетом? Это не вполне известно автору, но он поведает читателю то, что знает.

Винсент спал. Он умел это делать – редко, но умел. Юный Ратленд вообще интересовался обычными умениями людей – сном, дружбой, родственными чувствами, любовью. С присущей ему скрупулезностью он читал о них книги, наблюдал за окружающими и пытался их понять.

Нельзя сказать, чтобы у него получалось хорошо. В сфере душевной он был одарен очень скупо и хотя отличался малым терпением и с младых ногтей был скор на расправу (впрочем, всегда стараясь контролировать эти качества), эти минимальные уступки природе объяснялись лишь тем, что Винсент Ратленд был рожден человеком. В остальном – за исключением привязанности к Агнес – большей части человеческого он был чужд, и какой-нибудь сегодняшний психиатр уверенно записал бы его в социопаты.

И все же, всегда оставаясь любознательным, как пятилетний ребенок, Ратленд интересовался человеческим и даже слегка завидовал ему, особенно сну. Он знал: во сне люди видят сны, в это время их мозг работает по другим законам, им открывается что-то такое, чего он в своем вечном бодрствовании, занятом упражнениями ума, увидеть не может.

И еще он уставал. Проходило время, и без сна ему делалось плохо. Если бы Винсент мог сравнить состояние своего организма с состояниями организмов других людей, он бы знал, что ему почти постоянно было довольно плохо, но он не мог этого знать, а просто понял в какой-то момент, что если не научится выключаться, однажды погибнет. Продолжительные детские музыкальные обмороки, сколь бы травматичными они ни были, какое-то время помогали ему держаться. Когда же решение вопроса с ложной музыкой было найдено, он вспомнил их, стал искать методически близкий выход и нашел. Ведь Китай провел с Западом две Опиумные войны. В Китае был опиум.

А у Ратленда был красивый прозрачный сине-зеленый камень цвета цин. Наивный певучий язык, среди разливанного моря которого он вырос, порой радовал его точностью формулировок. Скажем, они говорили: «Один лист – уже осень». Не уточняя, какой лист – желтый, красный, кленовый или ивовый. Или придумали «цвет молодой листвы», который казался им не синим и не зеленым, а отдельным цветом «цин». Винсент не любил называть камень изумрудом и предпочитал думать о выдолбленном кристалле-шкатулке, ограненном как грецкий орех, не как об обломке Изумрудной Скрижали или куске Грааля[35], а как о камне. Любом. Шкатулку дал ему наместник У, пожелавший послушать его музыку, а затем вежливо попросивший, чтобы ее больше никогда не было.

Винсенту нужны были кров и возможность ехать дальше, поэтому он решил побыстрее продать камень, но почему-то не смог. Тогда он решил не искать кров и просто поехать дальше – как получится, и у него получилось. Потом он добыл волшебную пасту, которую держал в камне цвета цин, и проблема сна была решена. Винсент спал, а проснувшись, продолжал свой поиск, свою охоту за знанием и возмездием, спрятанными на теле поднебесного государства. Мало кто охотно содействовал ему в этом: китаец тысячелетиями озабочен выживанием и не станет по доброй воле открывать тайны белолицему чужаку.

Но Ратленд не был чужаком: он знал эту страну, как игла знает пуговицу, которую только что пришила к куртке, – насквозь. Где-то он слушал, по-следопытски сидя в неосвещенном углу трактира, где-то, наоборот, при ярком дневном свете многозначительно демонстрировал не одну серебряную монету, а пять. Где-то шел следом за буддийскими паломниками, где-то помогал прогнать бандитов из деревни, где-то говорил по-английски, где-то по-французски, а где-то на языке земли.

Так или иначе, его никуда не пускали без боя. Он был вынужден постоянно применять способности, о которых уже знал, но старался не использовать их, обучаясь тому, чего еще не умел. Он давно участвовал в боях без правил, и если бы не они, неизвестно, чем кончились бы его приключения в Святом Валенте. Но ведь находиться в Поднебесной и не научиться ее искусству «пустой руки»[36] было бы странно. Поэтому он учился и пустой руке, и руке, отягощенной оружием. И понимал, учась и наблюдая, что многое умеет сам по себе. Откуда? «Тебя научил отец», – сказал ему Братец Мо, бывший ихэтуань, перед тем как испустить дух. Молодой человек по инерции пожал плечами, вытер клинок, забрал уБратца уже ненужный ему английский палаш и двинулся дальше. Отец? Какой отец? Не отец Иоахим же, правда?