Будущее — дело темное - Елена Тебнёва

О таком счастье я даже и не мечтала!

Из экипажа я вылетела, не дожидаясь помощи и напрочь позабыв, что леди так не поступают. Хорошо еще возница не успел к дверце подойти, зашибла бы наверняка…

— Санька! — просиял отец, распахивая объятия, и я с радостным писком повисла у него на шее.

— Санни! — укоризненно охнула мама, подхватывая выпавшую из рук отца трость, но ни он, ни я на ее восклицание внимания не обратили.

Да, после давнего ранения отцу пришлось оставить службу, и ходить без трости ему было трудно. Но, как он сам неоднократно говорил, любимую дочку он безо всякой трости куда угодно на руках унесет. Мама злилась, но было видно, что злость ее большей частью наигранна.

Меня она любила. А уж отца — тем более. Ради нелюбимого от завидного жениха не сбегают…

Разумеется, мне об этом знать не полагалось; но от любопытного и не слишком послушного ребенка сложно что-либо утаить, особенно если две подруги предаются воспоминаниям юности, не удосужившись проверить, а действительно ли оный ребенок покорно сидит в своей комнате.

Веррас Далларен был младшим из двух братьев. По всем законам титул главы рода и большая часть наследства отходили старшему, а моего отца ждала военная карьера. Тигор Далларен, будучи императорским чародеем, сделал все, чтобы младший сын получил теплое место при дворе, но у Верраса имелись свои представления о жизни. И они совершенно не пересекались с отцовскими…

Отучившись, он попросту сбежал на границу с Леднолесьем, где всегда были рады добровольцам, тем паче обладающим магическим даром. Вотчина нечисти, рассадник нежити, источник вечной опасности — вот чем являлся мрачный край с хмурыми небесами, странной, будто промерзшей землей и древними деревьями, имеющими дурной характер и не менее дурную привычку ходить. И людей они если и любили, то исключительно в качестве пищи, как, впрочем, и остальные существа, населяющие Леднолесье.

Отцу удалось дослужиться до капитана, а вскоре во время крупного прорыва границы его тяжело ранили. Пришлось вернуться в столицу, где его поставили на ноги… и попытались вразумить. Дед честно старался, но младший сын унаследовал его характер и славился редким упрямством. И кто знает, как бы сложилась дальнейшая судьба Верраса Далларена, если бы на одном из приемов, куда его чуть ли не силой привел отец, он не встретил Амельду Эсслер.

Я видела портреты того времени — и прекрасно понимала папу. Мама, и сейчас невероятно красивая, походила на сказочное видение. Золотоволосое, невесомое, словно не принадлежащее этому миру.

Говорят, что на чудеса способны лишь те, кого природа наделила чародейским даром. Но я считаю, что настоящее чудо — это когда два совершенно незнакомых человека с первого взгляда понимают, что отныне они накрепко связаны друг с другом. Без приворота, без угроз, без прочих уловок… Разве какие-либо чары способны на такое? И есть ли преграды, неподвластные настоящему чуду?

Когда стало известно, что леди Эсслер, помолвленная с наследником древнего рода, сбежала чуть ли не за пару дней до собственной свадьбы, причем с капитаном-пограничником, пусть и представителем рода не менее славного, но всего-навсего младшим и бесперспективным, разразился скандал. Тигору Далларену пришлось приложить немало сил, чтобы его замять, и с подставившим его сыном он не разговаривал довольно долгое время. Беглецы меж тем поженились и отбыли к месту службы Верраса Далларена. Не самое подходящее место для истинной леди, но почему-то моя драгоценная мамочка даже не задумалась об этом. Тоже своего рода чудо…

А потом родилась я, и лед между моим отцом и дедом все-таки треснул. Не знаю, что разглядел во мне Тигор Далларен, ведь я пошла в Эсслеров, но, судя по рассказам отца и смутным воспоминаниям, дед меня любил и баловал не в меру. И жили мы с мамой не в мрачном приграничье, где детям не место, а в родовом особняке Далларенов, куда отец редко, но все-таки приезжал. А когда умер дедушка, он перевелся в столицу, чтобы быть ближе к нам.

Почему-то подруги, узнав о том, что мой отец военный, пусть и бывший, начинали мне сочувствовать. Но повода для жалости не было. Знаю, что военные считаются тиранами, но папа всегда четко разграничивал службу и семью. И если своих подчиненных он держал в ежовых рукавицах, то нами никогда даже не пытался командовать. Наша семья была счастлива — и в сумрачном приграничье, и в шумном городе… Счастье живет в сердцах людей, а не там, где они находятся.

Я почти не помню то время. Только ощущение невосполнимой потери, которое до сих пор иногда тревожит меня. Мама говорила, что это из-за дедушки — мы слишком хорошо ладили, чтобы его уход не оставил глубокого следа в моей душе. Возможно, она права…

В городе мы прожили недолго. Мне было лет семь, когда неожиданно умер мой дядя. Наследников он не оставил, и делами рода и поместья пришлось заняться отцу, только-только оправившемуся от ранения и невероятно опечаленному вынужденной отставкой.

С братом они близки не были. Его преждевременный уход отца, конечно, огорчил, но не настолько, чтобы впасть в глубокую меланхолию. Да и времени на это не оставалось — папа с головой окунулся в дела рода, которые прежде его практически не касались. И я видела, что ему это в радость, невзирая на ворчливые замечания и жалобы в стиле «войском командовать и то легче».

А вот маме перемены по вкусу не пришлись. Она слишком привыкла к светским развлечениям, с удовольствием посещала дамские салоны, вытаскивала отца в театр, на выставки модных живописцев и концерты… Но, не задумываясь, отказалась от привычной жизни ради возможности всегда быть рядом с мужем.

Да, я практически не помнила жизнь в городе, но прекрасно запомнила восторг от переезда в поместье, которое и стало для меня настоящим домом.

Домом, оставшимся в прошлом. Нынешний же встречал радушно, без скрипа распахивая резные двери темного дуба, сверкая начищенными полами и прозрачными стеклами в высоких, забранных тяжелыми бархатными шторами окнах, благоухая розами, стоящими в хрустальных вазах. Светлый, просторный, наполненный маминой заботой… Но пока что — чужой. Я слишком редко и мало бывала здесь, чтобы он окончательно стал моим. Как и комната, выбранная мной, но обставленная в соответствии с мамиными вкусами и представлениями о том, какой должна быть спальня юной девушки. В результате моя комната стала бело-розовой и воздушной, как зефир, и я попросту терялась в ней, утопала в сладости и излишней мягкости.

Поднявшись к себе и привычно поморщившись от избытка розового, я быстро сменила строгое форменное платье на первое извлеченное из шкафа. Оно изобиловало рюшечками и оборками, но других попросту не было — мама постаралась, а я и не спорила. Для меня не столь важно, сколько бантиков нашито на юбки, тем более мне не приходится ходить в этом постоянно. Замерла на несколько мгновений перед напольным зеркалом, вглядываясь в отражение. Изумрудный шелк платья выгодно оттенял рыжие локоны, но подчеркивал некоторую бледность лица. Плохо… Но переодеваться я не стала — никакие ухищрения не обманут бдительный мамин взор. Вздохнув, я покинула спальню и спустилась вниз, в гостиную, отделанную в бежевых и нежно-сиреневых тонах, где меня дожидались родители и сервированный на три персоны маленький круглый столик. Проголодаться я еще не успела, но от чая и свежей выпечки отказаться не смогла.