Миры Филипа Фармера. Том 07. Темный замысел - Филип Фармер

— Я не в обиде, — отозвался Бёртон. — Однако, если б ты захотел лучше понять меня, тебе пришлось бы выслушать всю историю моей жизни — и тут, и на Земле. Но и тогда бы ты, вероятно, не все понял. Да и как можешь понять ты, если я сам себя не понимаю?

Бёртон замолк, вспоминая другого вождя примитивного племени, который говорил ему по сути то же самое. Это случилось в 1863 году, когда Бёртон в качестве консула Ее Величества на западноафриканском острове Фернандо-По и в Биафре посетил Гелеле — короля Дагомеи. Миссия Бёртона заключалась в том, чтобы уговорить короля прекратить ежегодные кровавые человеческие жертвоприношения и работорговлю. Миссия его провалилась, но он набрал достаточно данных, чтобы написать потом двухтомное сочинение.

Пьяный, злобный, распутный король обращался с ним вначале покровительственно, тогда как при посещении Бёртоном Бенина тамошний король в его честь даже распял человека. И все же они, с учетом сложности ситуации, умудрились сохранить приличные отношения. Больше того, в предыдущий визит Бёртон был назначен почетным капитаном королевской гвардии амазонок.

Гелеле высказался в том смысле, что Бёртон человек неплохой, но сильно яростный.

Примитивные люди хорошо разбираются в характерах. А иначе им не выжить.

Монат-арктурианец, почуяв, что внезапная замкнутость Бёртона начинает вредить дружескому духу вечеринки, начал рассказывать истории из жизни своей родной планеты. Сначала Монат вызывал у островитян недобрые чувства из-за его явно негуманоидного происхождения. Однако ему без труда удалось их расшевелить, поскольку он прекрасно знал способы, с помощью которых можно заставить людей чувствовать себя легко и свободно. Еще бы ему не знать! Ему приходилось применять их ежедневно, начиная с первого же дня появления в Мире Реки.

Немного погодя Бёртон встал и сказал, что его команде пора отправляться спать. Он поблагодарил ганопо за гостеприимство, но в то же время сообщил, что изменил свое намерение остаться тут на несколько дней. Его первоначальные замыслы насчет отдыха подверглись пересмотру.

— Мы бы очень хотели, чтобы ты остался, — сказал вождь. — На дни или на годы. Как тебе захочется.

— Благодарю тебя за эти слова, — ответил Бёртон. И процитировал фразу одного из персонажей «Тысячи и одной ночи»: — «Аллах наградил меня страстью к путешествиям».

А потом процитировал себя самого: «Путешественники, подобно поэтам, — народ яростный».

Это вызвало у него смех, и он ушел на корабль куда менее мрачным. Прежде чем лечь спать, он распределил вахты. Фрайгейт запротестовал, сказав, что на этом изолированном острове вахтенные не нужны, тем более что немногочисленные островитяне кажутся честными ребятами. Однако ему пришлось подчиниться, что вообще-то не было для Фрайгейта в новинку. Он хорошо знал, что Бёртон считает жажду стяжательства главной пружиной, определяющей человеческие поступки.

Глава 6

Бёртон продолжал вспоминать эти и другие события нынешней ночи, включая и свои сны. Он стоял на палубе, покуривая сигару, вместе с Фрайгейтом, который еще не ушел спать. Скопление тесно спрессованных звезд и тонких вуалей светящихся газов успело заметно побледнеть за это время. Через полчаса должен был наступить рассвет. Его первые лучи смоют с неба большую часть видимых сейчас светил и еще долго будут разгораться, пока наконец солнце не вылезет из-за северной стены гор.

Им хорошо был виден туман, подобно лохматому шерстяному одеялу укрывавший Реку и равнины обоих берегов. — Он накатывался на поросшие деревьями склоны холмов, где светились редкие огоньки. А за холмами долины высились горы, нижние склоны которых поднимались под углом 45° до высоты 1000 футов (305 метров) или около того, а затем склоны шли совершенно отвесно вверх — ровные как зеркала — до уровня десяти тысяч футов, или 3048 метров.

В первые годы пребывания на этой планете Бёртон оценивал высоту гор в двадцать тысяч футов (6096 метров). Он был не одинок в этой ошибке в те времена, когда глаза были единственным прибором для измерения расстояний. Но, после того как ему удалось соорудить несколько примитивных измерительных инструментов, он установил, что горная стена, как правило, поднимается на вдвое меньшую высоту, чем ему казалось. Иссиня-серый или черный цвет камня порождал эту зрительную иллюзию. Возможно, действовало еще и то, что долина была узка, а горные стены заставляли местных обитателей чувствовать себя совершенными пигмеями.

Это был мир иллюзий, физических, метафизических и психологических. Как на Земле, так было и тут. В этом отношении между этим Миром и Землей разницы практически не было.

Фрайгейт закурил сигарету. Чуть ли не целый год он не курил, но теперь, по его выражению, снова «согрешил». Он был почти так же высок, как Бёртон. Глаза карие. Волосы черные, совсем как у Бёртона, хотя на солнечном свету они имели отчетливый красноватый отлив. Черты лица неправильные: выступающие надбровные дуги, прямой нос средних размеров, но с крупными ноздрями, полные губы, причем верхняя нависала над нижней, и раздвоенный подбородок. Последний казался даже несколько дегенеративным из-за слабого развития челюстей.

На Земле, среди прочих достоинств, Фрайгейт отличался принадлежностью к той редкой и славной породе, которая коллекционирует множество разнообразнейших книг, что было весьма немаловажно для Бёртона. Кроме того, Фрайгейт в свое время написал биографию последнего, но потом переделал ее в роман под названием «Крутой рыцарь королевы».

Встретившись с Фрайгейтом впервые, Бёртон был поражен, когда тот представился как автор научно-фантастических книг…

— Ради самого дьявола, это еще что за штука?

— Не просите меня дать точное определение научной фантастики, — ответил Фрайгейт — Пока еще никому не удавалось дать дефиницию, которая удовлетворяла бы всех. Это есть… был… литературный жанр, в котором местом действия является придуманное будущее. Научной фантастикой он называется потому, что, как подразумевалось, наука должна была играть там большую роль. Вернее, развитие науки в будущем. Сама наука отнюдь не сводилась к химии или физике, но включала в себя экстраполяцию развития социологии и психологии того времени, когда жили эти писатели.

Фактически же любой рассказ, действие которого происходит в будущем, считался научной фантастикой. Даже рассказ, написанный, скажем, в 1960 году с проекцией на 1984 год, в том самом 1984 году рассматривался тоже как научная фантастика.

Больше того, научно-фантастическое произведение могло иметь местом действия и прошлое, и даже настоящее время. В этом случае предполагалось, что описываемые события возможны, ибо они основываются на достижениях науки нынешнего века, и автор лишь экстраполирует с большей или меньшей степенью достоверности то, что могла совершить наука.