Звездный врач - Джеймс Уайт

А дело было в том, что, невзирая на то, что хотя госпиталь и был оборудован по последнему слову техники для лечения всех известных видов разумных существ, ни одному врачу, будь он хоть семи пядей во лбу, не под силу было удержать в памяти сведения по физиологии всех видов, необходимые для решения повседневных задач. Мастерство хирурга являлось результатом учебы и опыта, а вот полную физиологическую информацию о пациенте приходилось получать не иначе, как с помощью мнемограммы – записи излучения мозга какого-нибудь инопланетного медицинского светила, принадлежащего к тому же виду, что и находящийся на лечении пациент.

Если врачу-землянину предстояло лечить пациента-кельгианина, он получал мнемограмму по физиологии ДБЛФ до окончания лечения, а затем мнемограмма стиралась из его памяти. Исключения из этого правила делались только для Старших врачей, доказавших свою психическую устойчивость в процессе преподавания на курсах для практикантов, и для диагностов.

Диагносты составляли медицинскую элиту госпиталя. Это были существа, мозг которых считался способным удерживать постоянно шесть, семь, а иногда и десять мнемограмм одновременно. Переполненные умы диагностов для начала снабжали данными по ксенологической медицине.

Но мнемограммы содержали не только сведения по физиологии. К этим сведениями примешивались память и черты личности существа, явившегося донором мнемограммы. Фактически диагност добровольно приобретал тяжелейшую форму множественной шизофрении. Существа, ставшие донорами мнемограмм, запросто могли быть агрессивными и во всех отношениях неприятными личностями – ведь гении редко бывают паиньками. А если добавить к чертам характера ещё всяческие заморочки и фобии… Правда, как правило, эти побочные эффекты мнемограмм не проявлялись во время лечения больных или проведения хирургических операций. Чаще всего они вырывались на волю, когда реципиент мнемограммы отдыхал или спал.

Инопланетянские ночные кошмары, как рассказывали Конвею, были всем кошмарам кошмары. А инопланетянские сексуальные фантазии и мечты, являвшиеся во сне, заставляли реципиента желать (если он ещё был в состоянии чего-то сознательно желать) скорейшей смерти. Конвей сглотнул подступивший к горлу ком.

– Желательно было бы услышать хоть какой-то ответ, – язвительно проговорил О'Мара, явно снова ставший самим собой – циником и насмешником. Беседа с Конвеем, судя по всему, его уже почти не интересовала. – Если только, конечно, данную паузу мне не следует расценивать как попытку наладить невербальное общение.

– Я… Мне надо подумать, – пробормотал Конвей.

– У вас будет для этого масса времени, – сказал О'Мара, встал и выразительно глянул на часы. – На Гоглеске.

Глава 4

Команде корабля-разведчика Корпуса Мониторов «Треннельгон» Конвей был знаком и благодаря своей репутации, и потому, что в разное время трижды инструктировал офицера этого корабля, ведавшего вопросами коммуникаций, в процессе выполнения операции по поиску и сбору разбросанных на большой территории спасательных капсул гигантского звездолета, принадлежавшего существам, составлявшим групповое сообщество ЦРЛТ.

К осуществлению этой операции были привлечены практически все корабли-разведчики трех секторов Галактики, и с большинством из них Конвей в разное время выходил на связь, однако на почве этих контактов с командой «Треннельгона» у него сложились чуть ли не родственные отношения. Именно из-за того, что эти отношения были столь близкими, у Конвея просто-таки не было времени на размышления и на то, чтобы почувствовать себя обиженным и оскорбленным. Он довольно долго удовлетворял дружеское любопытство офицеров на предмет «Ргабвара» и осуществленных им спасательных операций, пока наконец не начал беззастенчиво зевать.

Ему было сказано, что дорога на Гоглеск потребует всего лишь двух гиперпространственных скачков и займет часов десять, не больше, после чего его не слишком охотно отпустили поспать.

Но стоило только Конвею растянуться на кушетке в своей каюте, он тут же начал думать о Мерчисон, которая, увы, не лежала с ним рядом. Он ярко и остро вспоминал обо всем, что они говорили друг другу и чем занимались, когда оставались наедине. Да, прописанное О'Марой лекарство действовало безукоризненно.

Мерчисон начала разговор с Конвеем с обсуждения деталей нового назначения Приликлы и важности способностей Данальты к мимикрии во время осуществления спасательных операций. Далеко не сразу она перешла к возможному переводу Конвея в диагносты. Скорее всего, эта тема была ей так же неприятна, как и самому Конвею, вот только Мерчисон была сильнее духом.

Конвей как бы вновь услышал голос Мерчисон:

– Приликла не сомневается, что у тебя все получится, и я тоже. Но даже если ты не сумеешь адаптироваться или по какой-то причине не сможешь занять этот пост, все равно считай, что ты заслужил высочайший профессиональный комплимент.

Конвей не ответил, и она повернулась к нему и подперла голову согнутой в локте рукой.

– Не волнуйся. Ты ведь улетишь на несколько недель. Пускай даже на несколько месяцев. Ты и не успеешь соскучиться по мне.

Они оба знали, что это не правда. Конвей смотрел на Мерчисон. Она улыбалась, но явно тревожилась.

– Если я стану диагностом, я перестану быть самим собой. Вот что не дает мне покоя. А больше всего меня пугает то, что я перестану испытывать к тебе те чувства, что питаю сейчас.

– Только попробуй! – возмущенно воскликнула Мерчисон и продолжала более сдержанно:

– Торннастор пробыл диагностом уже более тридцати лет. Он возглавляет наше отделение, и я почти всё время тружусь с ним рука об руку, и я что-то не замечала у него каких-нибудь кошмарных изменений личности, кроме появившейся склонности к сплетничанью и брюзжанию по поводу сексуальных похождений сотрудников всех видов.

– Не замечала, потому что ты – не тралтанка, – вздохнул Конвей.

Мерчисон умолкла. А Конвей продолжал:

– Несколько лет назад я оперировал мельфианина со множественными переломами панциря. Операция была длительная, состояла из нескольких этапов, поэтому мне на три дня дали мнемограмму ЭЛНТ. Мельфиане большие эстеты, ценители красивой внешности – естественно, покуда эта внешность включает понятия наличия панциря и шести ног.

Мне ассистировала операционная медсестра Хадсон, – продолжал свой рассказ Конвей. – Ты ведь знаешь Хадсон? Ко времени завершения операции я понял, что она – профессионал высочайшего уровня и личность приятная во всех отношениях. С этим был согласен как я сам, так и моё мельфианское alter ego, но вот её внешность… мне она представлялась мерзким бесформенным мешком, набитым мусором. Вот я и боюсь, что…