Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Граф Суррей, Томас Говард. Раньше его называли герцог Норфолк. — Видя мое непонимание, она добавила: — Ты же знаешь! Он возглавляет род Говардов. Они поддерживали Ричарда Третьего. Поэтому теперь он граф, а не герцог. И ему приходится доказывать свою верность, рассаживая на пирах королевских детей! — Маргарита злорадно усмехнулась. — Возможно, когда-нибудь он вновь заслужит титул герцога. Видимо, рассчитывает на это.
— А род Говардов… — вопросительно начал я, но она, как обычно, предупредила мой вопрос:
— Могущественный и ветвистый. Они повсюду.
Так оно и оказалось. Потом я припомнил, что до того празднества ни разу не слышал такой фамилии. Став королем, я взял за себя двух женщин этого рода, трех его представителей казнил и женил сына еще на одной из Говардов… Однако эти события произошли много позднее, а тогда никто из моих будущих родственников еще не появился на свет, и сам я, семилетний, второй сын английского монарха, ждал дня, когда мне велят принести церковные обеты. Если бы я знал, чему суждено быть в действительности, то, вероятно, мне следовало бы, опередив время, убить Томаса Говарда в тот же вечер. Или ему меня. Но вместо этого он повернулся ко мне спиной и исчез в толпе, отправившись по своим делам, а я уселся на стул, подложив под себя одну ногу, чтобы казаться повыше. Праздничная жизнь, как и положено, потекла дальше, словно вода по склону холма.
Внезапно гул людских голосов прорезал звучное (хотя слегка несогласованное) пение корнетов и сакбутов[7]. Гости мгновенно затихли. Музыканты начали исполнять медленный церемониальный марш, и в зал торжественно вступили король, королева и мать короля, а за ними следовали первые сановники: лорд-канцлер, архиепископ Уорхем; лорд — хранитель малой печати, епископ Фокс; министр, епископ Рассел. Завершал процессию Томас Уолси, священник, ведавший раздачей королевской милостыни. Должно быть, он не перетруждался, поскольку наш прижимистый король не был щедр на подаяния.
Но вот чудесное явление! Душа моя воспарила, я не мог отвести взгляд от нее — от королевы, моей матушки. С раннего детства я благоговел перед Богоматерью, Царицей Небесной. Ее изваяния стояли в наших детских, и каждый вечер я возносил к ней молитвы. Но один образ я любил более всего: находившуюся в часовне статую из слоновой кости. Она казалась мне очень красивой, стройной и безгранично милостивой, ее лицо озарялось рассеянной печальной улыбкой.
Моя мать всегда напоминала мне ту Богородицу. В душе моей они слились воедино, я одинаково почитал обеих и преклонялся перед ними.
Во все глаза глядя, как королева медленно проходит по залу, я будто лицезрел саму божественную Марию. Я напряженно подался вперед. От волнения у меня закружилась голова.
В полном молчании она шла рядом с королем, но не касалась его, и взор ее был устремлен вперед. Королева шествовала по залу, возвышенная и отстраненная, она плыла в голубом платье, и ее золотистые волосы почти скрывал усыпанный драгоценностями головной убор. Мать поднялась на помост. Она улыбнулась, приблизившись к Артуру, коснулась его щеки, и они обменялись парой слов.
Не могу вспомнить, перепадали ли мне такие ласки, да и радость от разговора с матерью я испытывал не чаще чем раз в год. Она легко родила меня и столь же легко забыла. Но возможно, на сей раз, когда королевская семья уединится для вручения подарков, матушка побеседует и со мной…
Государь обратился к придворным со вступительной речью. Его высокий голос звучал вяло и монотонно. Он приветствовал собравшийся в Шине двор и своего возлюбленного сына и наследника Артура, жестом повелев ему подняться, дабы все гости узрели его на рождественском празднестве. Король даже не упомянул о нас с Маргаритой.
Слуги принесли нам разбавленного водой вина, и начался пир: оленина, раки, креветки, устрицы, баранина, засоленная свинина, морские угри, карпы, миноги, лебеди, цапли, перепела, голуби, куропатки, гуси, утки, кролики, фруктовый заварной крем — так называемый кастард, ягнята, белый хлеб и так далее. Вскоре я потерял интерес к еде, хотя разнообразная снедь продолжала появляться на столе. После миног я уже ничего не мог в себя впихнуть и начал вежливо отказываться от новых предложений.
— Тебе следовало лишь пробовать каждое блюдо, — наставительно прошептала Маргарита. — Это же не вечерняя детская трапеза! Ты объелся креветками и теперь не сможешь отведать других вкусностей!
— Я же не знал, что их будет так много, — промямлил я, осоловев от вина (пусть разбавленного) и сытости, да и час был поздний.
Мерцающее и колеблющееся пламя свечей и сама застольная атмосфера повлияли на меня странным образом. Я гнал от себя сон и старался держаться достойно. Смутно помню, как привезли грандиозный десерт, сахарную копию Шинского замка, но я уже решительно ничего не хотел. Все мое внимание сосредоточилось на борьбе с сонливостью, я крепился изо всех сил, боясь уронить голову на стол или сползти вниз и крепко заснуть.
После уборки столов началось бесконечное представление. Шутовские выступления перемежались непонятными пантомимами. Я не мог постичь суть праздничного зрелища и молился лишь о том, чтобы оно завершилось прежде, чем я опозорюсь, свалившись на пол и доказав правоту отца, который считал, что мне еще рановато посещать пиры.
Уилл:
Откровенное мнение о том, как тогда зрители воспринимали шутов. Явно ошибочной была традиция выпускать нас после застолий; набитые животы делали людей невосприимчивыми к любой умственной деятельности. После обильного угощения человеку тяжело смеяться, ему хочется спать. Я всегда полагал, что вместо древних римских вомиториев (где пирующие освобождались от тяжести раздутой утробы) у нас следовало бы устроить спальни, где гости могли бы вздремнуть и переварить поглощенные яства. Возможно, в будущем королевские архитекторы догадаются предусмотреть такие помещения. Безусловно, их нужно расположить непосредственно по соседству с Большим залом.
Генрих VIII:
Представление закончилось. Шуты удалились, выделывая причудливые акробатические трюки и забрасывая зрителей бумажными розами и склеенными шарами. Король поднялся из-за стола, жестом побуждая Артура последовать его примеру. Никому здесь не разрешалось двинуться с места, пока венценосное семейство не покинет зал. Увидев, как отец с матерью и Артуром направляются к выходу, я озадаченно думал, что же теперь делать мне и Маргарите. Вдруг король обернулся и величественным кивком велел нам с сестрой присоединиться к ним. Значит, он все-таки помнил, что мы участвуем в пиршестве.
Мы вяло потащились следом, понимая, что никто не собирается обращать на нас внимание. Король на ходу деловито беседовал с Уорхемом, а мысли королевы, казалось, пребывали далеко отсюда. За ней, вся в черном, точно ворон, семенила Маргарита Бофор, силясь подслушать, о чем говорит король. Рядом со мной шла моя сестра, жалуясь на свои узкие туфли, поздний час и жаркое из лебедя, из-за которого у нее разболелся живот.
Королевские покои находились далеко от Большого зала, в другом конце манора, что частенько являлось темой кухонных пересудов. Когда мы достигли их, я испытал крайнее разочарование. Комнаты выглядели убогими и запущенными, даже детские в Элтаме были более просторными и хорошо обставленными. Потолки потемнели от копоти чадящих сальных свечей, плиты полов покрылись щербинами и сколами. Несмотря на горящие камины, тут царил ужасный холод. Сквозняки выдували все тепло, пламя факелов и свечей колыхалось и мерцало в воздушных потоках. От холода я внезапно взбодрился и совершенно расхотел спать.
Но взволнованный король, казалось, не замечал никаких неудобств. Он призвал к себе Рассела и Фокса, после короткого совещания оставил их и натянуто произнес:
— А теперь нам надлежит веселиться! Начались Святки. — Он улыбнулся королеве, хотя его улыбка вышла похожей на нервный тик.
Она поднялась, стройная и прямая, как мраморная колонна.
— Дети мои! — сказала матушка, протягивая к нам руки. — Без них не бывает праздников. — Она повернулась к стоявшему рядом с ней Артуру и, взъерошив ему волосы, ласково произнесла: — Мой первенец.
Потом королева окинула взглядом комнату.
— И Маргарита. И Генри.
Улыбающаяся сестра быстро подбежала к матери. Я же направился к ней медленно, словно хотел удержать ее внимание подольше.
— Ах, Генри! Как вы подросли. Я слышала от Андре о ваших успехах в учебе.
Ее тон казался сердечным, но слова… Они могли быть сказаны любому из нас. На мгновение я возненавидел королеву.
— Благодарю вас, миледи, — выдавил я и умолк, ожидая продолжения разговора. Но его не последовало.
Король опустился в старое продавленное кожаное кресло. Приказав принести вина, он осушил два кубка для продолжения «веселья». Я уже сожалел, что не остался в детской.