Лунная Ведьма, Король-Паук - Марлон Джеймс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Башня Черного Ястреба – так называет ее кухарка, когда берет Соголон на улицу. Всё, что там помнится, – петляющая змеей дорога, такая широченная, что три повозки с одной стороны могут разом ехать против трех с другой, а затем она сжимается так узко, что местами протиснется разве что женщина. Покинуть квартал Таробе, который, как с гордостью говорит кухарка, в городе самый богатый, значит отправиться либо на юг, к пересыхающему руслу реки, где рабы добывают из грязи воду, смачивая в ней тряпки, а затем отжимая их над ведрами, чтобы отделить грязь, либо отправиться на север, куда глаза глядят. Путь идет по окраинной дороге вдоль Имперских доков, пока не выходит на другую дорогу, широкую и оживленную, которая манит в глубь квартала Нимбе, где ведется учет «всему, что ходит, плодится и гадит», как говорит кухарка. Соголон уже подустала, но кухарке, похоже, всё нипочем, ишь, какая неутомимая. Соголон приходится кричать, что она дальше пешком не пойдет, чтобы та свистнула повозку, которая отвезет их через дорогу, мимо Черной башни в квартал Нимбе, где кухарка думает закупаться.
– Нам нужен новый масляный светильник, а если хотим сэкономить, то лучше два. Здесь, в Нимбе, лучший делальщик ламп и вообще всего, чего ни попросишь, – говорит она, хотя Соголон вовсе и не спрашивает. Ее занимает, что здесь стены высоки настолько, что солнце не пробивается на улицу. Из мыслей ее выводит шум спора: кухарка вздорит с торговцем насчет цены лампы. Оба бранятся, зовут в свидетели богов и грозятся их карами, пока кухарка наконец не говорит, что если иметь дело с плутами и разбойниками, то уж лучше тащиться для этого на север. Север. Туда они дальше и направляются, в квартал Галлинкобе, где большинство домов выглядят толстыми, приземистыми и одинаковыми.
А все люди здесь с одинаково нахмуренными лицами.
– Не говори хозяйке, куда мы идем, – наказывает кухарка, – и никогда больше сюда не возвращайся. – Она ведет ее за руку по улицам и хмурится, когда Соголон говорит, что прошло уже много времени, когда она была маленькой девочкой.
– Если я отпущу твою руку в квартале Галлинкобе, дом госпожи ты уже больше никогда не увидишь, – пугает она, оставляя Соголон наедине с колдовским зрелищем продаж, покупок, разгульного пьянства, ругани, хохота, раскатывания тканей, разделок туш, шествия знатных женщин с рослыми, как дубы, охранниками, торгов по сделкам и ценам и с предупреждением, что она может подвергнуться опасности.
Опасность там – в безвестной глуши деревеньки, название которой у нее даже не отложилось, где трое братцев не чают с ней расправиться. Опасность – мужчина, приходящий к мисс Азоре насладиться Запретной Лилией; тот, которого она не успела опоить зельем, прежде чем он толкнул ее на кровать. Опасность есть в потустороннем мире, где, по словам братьев, истошно вопит ее мать, взывая к ним отомстить мелкой бесовке, что вылезла из ее ку и убила родительницу из своенравия. Конгор? Да этот край просто чудо. Что и печалит Соголон, потому что она не хочет его покидать. Пусть даже хозяин шарахается от нее как от куклы вуду, что обжилась в его доме.
Госпожа лезет из кожи вон, пестуя ее, и заметно торопится. Соголон для нее та, ради кого она суетится и беспокоится; та, кого надо одевать в хорошую одежду, чтобы люди полагали, что она из хорошего дома. Кого надо наставлять, поправлять, хлопать по лбу, шлепать по заду, ругать, когда она разговаривает как какая-нибудь речная крыса из Миту – так ее, бывает, кличет хозяйка, когда узнает, из каких примерно мест девочка родом. Но ведь все понятно: хозяйка готовит ее к чему-то другому. Кому-то другому. Поэтому Соголон запоминает дни и начинает вести им учет. Двадцать и девять, вот уже и новолуние. Затем она заучивает луны и как их исчислять; радуется, когда одна уходит со счетов, и боится, что это последняя луна, которую она считает в этом доме.
– Стой прямо, как подобает женщине, а не какой-нибудь ленивой дурехе, – предостерегает госпожа Комвоно, когда замечает, что девочка чуть не падает, хотя ее падение происходит вовсе не от лени. Тем временем хозяин по-прежнему на нее не смотрит.
Но однажды ночью он спускается в комнатушку рядом с поварней, где спят она и девушка-рабыня. Соголон не спит, хотя и делает вид; то же самое и рабыня. Он пытается ступать как можно тише. Идет на цыпочках, но на ногах тапки, которые пошлепывают по полу при каждом шаге. Он легонько тычет рабыню ногой. Та не двигается, и он тыкает сильнее, чтобы разбудить. Та с тихим стоном откатывается, но он подступает к ней и снова толкает ногой. Она в ответ сонно бормочет. Хозяин теряет терпение и задирает на себе ночную рубашку, под которой ничего нет, а в темноте под белым кажется, что там бестелесный призрак. Ткань рубашки спадает обратно, но он задирает ее снова. Хозяин опускается на колени и притягивает рабыню к себе. Она стонет, как будто снова хочет заснуть, и перекатывается на живот. Но он подтягивает ее ближе, задирает ее халат через ягодицы и снова поднимает свой. Слышно, как он чем-то шлепает по ее коже и пристраивается к месту. Соголон тихо поворачивается; ей любопытно, делает ли он сейчас то, что, по его впечатлению, делал тогда с ней у мисс Азоры. Толчками двигаясь, он шумно, с напором пыжится, иногда приостанавливаясь стряхнуть что-то, колющее ему под коленом – может, какой-то камешек, – но рабыня не движется. Она помалкивает, а он пыхтит от усердия.
Город есть город. Там, откуда она родом, иногда шелест травы на ветру создает ощущение, будто земля распахивается тебе навстречу. Особенно когда рядом нет ничего, кроме дыры в склоне термитника, из которого выглядываешь наружу. В Конгоре ничего подобного нет, и когда Соголон не спится, она встает и смотрит в окно. Сонная улица безмолвна, но на дороге там всегда мальчишки, и вид у них такой, будто они куда-то собираются.
Кто в лохмотьях, кто вообще голышом, но все при соломенных шлемах, с налокотниками или поножами в яркой расцветке, бросающей вызов темноте. Причиндалы, которые ей знакомы и памятны, хотя и непонятно почему. Но что-то воздействует на нее глубже, чем понимание. Что-то в мальчишках,
