Добрый ангел смерти - Андрей Курков

Разбудил меня страх, проникший в протрезвевшее, но еще сонное сознание. Я поднял голову от стола — в кафе было темно, хотя из единственного зарешеченного окошка пробивался внутрь устойчивый утренний свет. В голове присутствовала винная тяжесть, но она не очень мешала думать. Я огляделся, подошел к двери — она была закрыта снаружи. Естественно, что в кафе я был один. На сумрачном прилавке так же стояли водочные бутылки. Я нашел выключатель возле входной двери. Включил свет. За стойкой бара увидел электрочайник и банку растворимого кофе. Заглянул в подсобку, нашел там умывальник и умыл лицо. Сделав себе кофе, налил в него пару капель «Фронтовой» водки и снова сел за свой столик. Теперь в голове прояснилось, да и свежесть как-то понемногу стала возвращаться в мое тело. Правда, хотелось есть, но когда пьешь кофе — мысли о еде отходят в сторону. Мои часы показывали полдевятого.

В девять скрежетнул замок входной двери и в кафе хлынул поток солнечного света.

— А, проснулся! — прозвучал прокуренный, но дружелюбный голос хозяйки. — Че эт тебя так от одного стакана вырубило-то?

Я пожал плечами.

— А я смотрю, — продолжила она, уже зайдя за прилавок и натягивая белую блузку на серую футболку, — взял-то только один стакан, и пришел вроде трезвым, а развезло. Да еще с рюкзаком. Ну, думаю, если вытащу его на улицу и к стежке прислоню — проснется — ни рюкзака, ни одежды не будет… Взяла тебя, голубчика киевского, и здесь оставила…

— А откуда вы знаете, что я из Киева? — удивился я. Она открыла ключиком какой-то ящик под прилавком и опустила на прилавок мой паспорт.

— Что ж ты думаешь, я буду кого-то без проверки в своем хозяйстве оставлять? На!

Я поднялся, взял свой паспорт и тут же машинально пощупал карман, где вместе с паспортом лежал бумажник.

— Да ты что, голуба? — она усмехнулась. — Ничего я там у тебя больше не искала. А кабы и искала, то где-нибудь пониже, да у пьяненьких-то этого и не найдешь… А ты хозяйственный… Коля… Еще кофе хочешь? Или похмелиться?

— Я бы позавтракал… — осмелев от ее же фамильярности, произнес я.

— Щас, яичницу будешь?

Минут через пятнадцать я уже жадно ел яичницу, а она сидела рядом за столом, придавив его своими острыми локтями, и смотрела на меня внимательно, как мать или следователь. Ее доброта спровоцировала меня на откровенность, и я рассказал ей, что хочу добраться Мангышлака. Правда, не говорил зачем. Просто, сказал, хочется прикоснуться к пескам, по которым ходил Шевченко.

— Во времена! — вздохнула она. — Раньше то по Ленинским местам, то по Брежневским, а теперь у каждой республики свой идол.

— Ну почему идол? — не согласился я. — Нормальный человек был, в Питере с друзьями гусей воровал и жарил…

— Ну да! — удивилась она. — Как Паниковский!..

Покормив меня, она обслужила «транзитного» посетителя, забежавшего выпить свои утренние сто грамм и тут же умчавшегося дальше.

— До Мангышлака прямиком тебе отсюдова не добраться, — сказала она, вернувшись к моему столику. — Если хошь, я разузнаю, как лучше.

— Пожалуйста! — попросил я.

— Ладно. Поработай здесь пока за прилавком, — деловито сказала она. — Вся водка по тыще сто грамм, вино — тыща за стакан. А я через часик вернусь… Да, паспорт дай!

Я протянул ей свой паспорт.

— И еще, — добавила она. — У тебя чем платить есть?

— Немного есть…

Оставшись один в кафе, я стал за прилавок и посматривал оттуда в открытые входные двери, открывавшие мне яркий, весь в солнечном свете поставленный в высоту прямоугольник улицы, изредка пересекаемый прохожими.

Зашел мужик лет пятидесяти, в тельняшке и небритый.

— А Нюрка где? — спросил он.

— Через час будет.

Он кивнул и ушел, ничего не выпив.

Потом зашли две серьезные и со вкусом одетые женщины, тоже в возрасте.

Взяли по сто грамм водки. Тут же, не присаживаясь, выпили и ушли.

Наконец вернулась Нюра. Я к этому времени так освоился в кафе, что, казалось, смог бы в нем прижиться и обосноваться без трудностей. Только хотелось ли мне этого? Нет, мне хотелось на Мангышлак, хотя что там меня ждет — неизвестно. Но, может, потому так и хотелось туда добраться? Да и вообще, ждет ли меня там хоть что-то? Не возникни эта глупая ситуация со складом детского питания, никуда бы я сейчас не поехал. Просто был пункт А, из которого надо было бежать в пункт Б. Хорошенькая задачка! В самом деле, ничто так не зовет в путешествие, как опасность для жизни.

— Ну что, голуба, через пару дней рыбзавод пойдет по каналу на Каспий.

Хошь, можешь с ними, я договорюсь.

— А куда он плывет?

— Рыбзавод же эт, а не корабль. Он будет на Каспии стоять, потом то ли в Гурьев, то ли куда еще на отгрузку консерв пойдет…

— А как же я до Мангышлака?

— Там разберешься, к нему много суден подходят… У меня там подружка, Дашка, работает. Она тебе поможет…

Этой случайной встречей я остался доволен. Даже прокуренный голос Нюры звучал для моих ушей приятно и заботливо. До отхода рыбзавода я оставался в ее кафе, помогая ей и подменяя иногда. И ночевал там же, отдавая ей на ночь паспорт и оставаясь закрытым снаружи. А через три дня отвела меня Нюра утром в порт и передала с рук на руки своей подруге Даше — круглолицей женщине лет тридцати пяти, похожей издалека на ярко одетую банку сгущенного молока.

Глава 16

Неуклюжая прямоугольная многоэтажка плавучего рыбзавода отвалила от причала в полдень. Я стоял на палубе третьего этажа, и казалось мне, что не рыбзавод отвалил от причала, а сам город оттолкнулся от нас и поплыл куда подальше. Солнце в этот день было особенно зловредным — висело оно вроде бы невысоко и жарило вовсю. Железо плавучего увальня было так раскалено — хоть яичницу жарь. Окружившую рыбзавод духоту мог разогнать только волжский ветерок, но воздух был неподвижен. Рыбзавод не плыл, а едва заметно полз по гладкой воде, так медленно полз, что даже волжская поверхность не реагировала, оставаясь тревожно неподвижной.

— Эй котик! Чего стоишь, пошли в каюту! — окликнула меня Даша.

Я вернулся в каюту, которую до этого и рассмотреть не успел, лишь рюкзак закинул и вышел. Каюта была двухместная, маленькая, с квадратным окошком, занавешенным куском салатовой материи. В углу у железной овальной двери был умывальник, под ним — мусорное ведро. Под окошком стоял столик с будильником и тяжелой пепельницей из литого стекла. По бокам каюты, как в купе поезда, располагались две узкие койки, аккуратно застеленные, с подушками, стоявшими по-наполеоновски одним углом вверх.

— Вон та твоя, — указала мне Даша на правую койку. — Будешь днем здесь сидеть, а вечером, когда народ пьяный — гуляй себе по палубам, только не заблудись!

— А плыть долго? — спросил я.

— Смотря куда, — рассудительно ответила Даша. — Тебе ж до этого, до Комсомольца надо?

— До какого комсомольца?

— Ну залив Комсомолец.

— А зачем он мне?

— Нюра сказала, что ты на Мангышлак хочешь? Так это самая ближняя точка, после Гурьева мы туда пойдем, а потом уже в другую сторону, до Мумры…

Я задумался. Залив Комсомолец? И название какое-то не казахское, да еще и неизвестно, как мне оттуда потом выбраться? Что там есть? Порт? Город? Рыбацкая деревня?

— Даш, а там что, приставать завод будет? — спросил я.

— А чего ему там приставать? Нет, рыбу примем от тралеров, покрутимся денек-два и дальше.

— А как же я сойду?

— Договоримся с каким-нибудь судном, — уверенно пообещала Даша. — Ладно, сиди тут, если захочешь — водка в тумбочке под столиком, вода в кране. Там же в тумбе консервы, если проголодаешься. А мне на летучку надо.

Плавно открылась и закрылась тяжелая овальная дверь. Я остался один.

Присел на свою кровать. Потянулся к окошку и, отодвинув самодельную салатовую занавесочку, выглянул на волю. Перед окошком, метрах в двух, был виден покрашенный серой краской бортик, за которым проплывал мимо невидимый берег.

Только полоска голубого, пропеченного солнцем неба — вот и весь вид из окна на знаменитую волжскую природу.

Я прилег на койку и прислушался к тишине. Тишина оказалась довольно громкой — какие-то глубинные жужжания и шумы, казалось, отовсюду проникали в каюту. Но отсутствие резких звуков делало эти шумы мирными, естественными, как шум природы. Все это было хорошим фоном для размышлений.

Мне вспомнился только что отчаливший город Астрахань. Вспомнился с благодарностью. Я поднес правую руку к носу, понюхал ладонь и улыбнулся устойчивому запаху черной икры. Потом автоматически подставил под нос вторую ладонь, и тут уже крепкий запах корицы победил соленый запах икры. Это меня не огорчило, наоборот — я словно получил еще одно доказательство разнообразия жизни и ее запахов. И вспомнил Киев, Пущанское кладбище, папку с рукописью, вытащенную из могилы. Дальше вспоминать Киев не захотелось, и я снова понюхал ладонь правой руки. Меня позабавило, как запах мог переключать воспоминания и мысли. Я улыбнулся недавнему прошлому ленивой, немного сонной улыбкой. И задремал.