Майорат Михоровский - Гелена Мнишек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Люция очнулась вдруг, утерла слезы и, склонившие к Ежи, сказала тихим, исполненным подлинной сердечности голосом:
— Умоляю вас, выбросьте меня из сердца. Это ужасно — любить без взаимности, это сущая могила… Уж я-то знаю… я сама люблю безответно…
Брохвич молча взял ее руку, почтительно поцеловал — но губы его были холодными. Его угнетала печаль, тоска раздирала сердце, но в голове стучала одна-единственная мысль, один вопрос: «Кто же он, тот?»
Они в молчании доехали до Слодковцов.
X
Майорат понял по их виду, что разговор состоялся, — и понял, каким был этот разговор. Он слегка удивился, ни о чем не спросил. Люция явно избегала его, глядя не то со страхом, не то неуверенно — и это удивило Михоровского.
После обеда все вышли на террасу. Туда подали кофе, и Люция сама разливала его по чашкам. Яцентий положил перед майоратом ворох писем — только что привезенную из Глембовичей почту. Такой обычай завел Вальдемар: когда он бывал в Слодковцах, поступавшую почту ему оставляли немедленно, даже если вечером он сам должен был вернуться в Глембовичи. За послеобеденным кофе он привык рассматривать письма. Взял первый конверт, разорвал, быстро пробежал письмо взглядом, поморщился, затем усмехнулся и подал письмо Люции:
— Прочитай, это забавно.
Девушка удивленно взглянула на него, взяла письмо свободной рукой и, не ставя чашку на стол, принялась читать. Вдруг она побледнела, руки ее задрожали. Кофе черной струйкой пролился ей на платье, чашка выскользнула из пальцев и разбилась у ног девушки. Люция вскочила и замерла с блюдечком в одной руке и письмом в другой, жарко покрасневшая, под пытливыми взглядами дедушки и Брохвича.
— Что за письмо? — спросил пан Мачей.
— Из Белочеркасс, — с видимым неудовольствием сказал Вальдемар. — Сплошные глупости.
— Боже, что там опять стряслось?
— Ничего страшного, — усмехнулся Вальдемар успокоительно. — Брожение и зачатки бунта. На Люцию это всегда производит впечатление.
Люция быстро ушла в дом. Майорат собрался было спрятать письмо в карман, но Брохвич просительно взглянул на него. Вальдемар немедленно передал ему письмо и с равнодушным видом занялся газетами.
Брохвич читал:
«Превосходительный пан майорат! У нас мужики опять бунтуют. Ходят какие-то прохвосты и разбрасывают скверные бумажки! Хотят спалить наши мельницы и вырезать всю администрацию. А самое плохое, что выехало несколько этих бандитов, чтобы убить превосходительного пана майората прямо в его поместье, потому что, говорят, панам, мол, нынче конец пришел и нужно их всех резать.
Уж простите, превосходительный пан майорат, что набрался смелости написать, но из-за ихнего замышляемого злодейства у меня душа не на месте. И точно знаю, что они к вам поехали. Остерегайтесь, пан майорат, чтобы, Боже упаси, не дошло бы до беды…»
И так далее, в том же духе.
Брохвич взглянул на подпись: «Галковский, лесничий из Белочеркасс».
Он машинально скомкал письмо, глянул на черное пятно пролитого кофе, на осколки хрупкой чашки. Ему стало душно, он не мог усидеть на месте. Встал, молча подошел к перилам. Смотрел на ковер из цветов, прекрасным узором раскинувшийся под солнцем, на деревья в богатстве осенних красок, на алмазную пыль от струй множества фонтанов в парке. И во всем ему открывалась истина. Теперь он знал.
И больше не мучился вопросом, кто его соперник голове шумело, не хватало дыхания…
Люция вернулась в чистом платье, с покрасневшими глазами, тихая, серьезная, почти суровая. Когда Брохвич на прощанье целовал ей руку, она шепнула:
— Простите… и поймите.
— Я… я уже понял, — ответил Ежи в безмерной! печали. Они внимательно посмотрели друг другу в глаза» Люция не отвела взгляда, но щеки ее вспыхнули. Она поняла, что Брохвич знает правду.
Он сказал еще:
— Желаю вам счастья… у каждого оно свое…
— Да, — шепнула Люция. — Будьте мне братом.
— Нет. Такое положение мне не подходит. Мужчине который любит женщину великой любовью, нельзя предлагать братство вместо взаимности. Теперь Люция опустила глаза. Руки их опустились, не касаясь больше друг друга все уже было сказано, никаких секретов.
Когда Брохвич и Михоровский садились в экипаж подошла Люция, кивнула Вальдемару. Он вернулся к ней со шляпой в руке.
— Вальди… Вальди, прошу тебя! Именем дедушки и моим — будь осторожнее. Это письмо…
Майорат обнял ее за плечи, коснулся губами светлых волос:
— Не бойся, девочка. Напрасные страхи. Потом я тебе все объясню…
Веранда скрывала их от посторонних взглядов, и Вальдемар спросил шепотом:
— Как с Юреком?
Люция вздрогнула, бросила нетерпеливо:
— Ничего. Все кончено.
— И никакой надежды?
— Никакой! Поговорим лучше о тебе, Вальди. Никуда не езди без охраны, хорошо?
— Через неделю я выезжаю в Белочеркассы. — Вальди!
— Мне ничего не грозит. До свиданья. Голубые глаза Люции полнились слезами:
— До свиданья, Вальди…
Экипаж тронулся, а она все стояла, прислонясь к дереву, охваченная тоской и сердечной болью. Потом ее кулачки решительно сжались, она грозно сдвинула брови и сказала громко, решительно:
— Нет! Он туда не поедет!
И, гордо откинув голову, прошла в особняк.
По дороге майорат с Брохвичем почти не разговаривали. Что-то пролегло между ними. Уже в Глембовичах Брохвич сказал:
— Завтра я уезжаю.
— Значит, мы оба думали о Люции? — спросил Михоровский.
— Я — нет. Теперь я знаю. Она любит другого… и я знаю, кого.
Но Вальдемар не стал поддерживать эту тему.
XI
Волынские дубы, поднебесные гиганты, встряхивают могучими головами. Их зеленые гривы гордо возвышаются среди моря осенних красок, и ничто не в состоянии превзойти великанов.
Волынские дубы всегда тянулись к солнцу во всю силу тугих мускулов. Простирали ручищи меж кронами других деревьев, оставляли их внизу, вздымаясь все выше и выше, покоряя слабейших.
Волынские дубы, патриархи чащобы, суверены ее, опекуны… Они веками притягивали к себе молнии, защищая деревья пониже, они сопротивлялись разбойничьим налетам ураганов, давали густую тень, играя главную партию в лесном оркестре. Они первыми замечали издали возвращавшегося хозяина, первыми склоняли головы, приветствуя поклонами, как положено верным вассалам, майората Михоровского.
И их примеру следовал лес, златоглавый, стройны Целый океан пестрой листвы, шумящая бездна…
Майорат въехал в чащобу и остановился, удивленный поглощенный открывшимся зрелищем. Он показался самому себе крохотным, как песчинка, как атом.
