По ту сторону Стикса - U.Ly

Было странное ощущение, что онемело не только мое тело, но и чувства. Никаких посторонних эмоций не просачивалось, мир вокруг казался мертвым и бездушным. Я приподнялся на локте, чтобы получше оглядеть помещение, в котором находился. Из темноты двухъярусной койки, стоявшей вдоль противоположной стены, на меня, не мигая, смотрели два светлых глаза, словно бы выточенных из хрусталя, угольно-черная окантовка радужки делала их похожими на глаза животного. Тело непроизвольно замерло и напряглось, ожидая нападения. Я не ощущал чужих эмоций, и поэтому существо напротив казалось мне нечеловеком.

Существо подалось вперед, и под тусклый свет лампы попало тонкое и настолько красивое лицо, что сразу сложно было определить девушка передо мной или парень. Длинные русые волосы только добавляли замешательства. Затем из тени вынырнули широкие костлявые плечи – парень.

– Есть хочешь? – спросил голос, в котором не было и намека на женственность.

Я все еще смотрел на него, не отрываясь. Ощущение было такое, что со мной заговорила стена или пол. Без эмоционального флера я просто не мог воспринимать человека человеком. Странное онемение не проходило, словно наплыв эмоций там, на дамбе, выжег невидимые нервы моих способностей.

– Тогда, может быть, пить?

Я кивнул.

Длинноволосый взял кружку с ветхого перекошенного трехногого столика и наполнил ее в раковине, которая висела на стене прямо перед входом в помещение.

Я принял кружку, стараясь не касаться его пальцев. Вода была ледяная, с металлическим привкусом и каким-то ужасным химическим запахом, но это мне не помешало осушить все одним залпом. На последнем глотке я закашлялся, а затем скрючился от внезапной боли в правом плече.

– Болит?

Я не знал, что болит. Потрогал плечо левой рукой: кожа горела и местами рука даже припухла.

– Ничего, скоро пройдет, – он сдвинул рукав футболки и показал мне свое плечо, на котором черными полосками виднелась прямоугольная татуировка, отдаленно напоминавшая штрих-код.

-Что это? – сипло спросил я.

– Откуда ты свалился, такой недотепа? Тебе вшили чип с кодом, теперь они будут знать, если ты выйдешь из резервации, и всегда смогут найти. Но тебе повезло, ты хотя бы можешь выходить до комендантского часа. Я тут заперт насовсем, – видимо, чтобы скрыть какую-то горечь, он размашисто плюхнулся на свою койку.

Мне было не так просто понять, о чем он говорит. Я обхватил руками голову, и стал мерно покачиваться, словно какой-то болванчик.

– Эээ, парень, да ты совсем плох, – протянул обладатель красивого лица. Он собирался добавить что-то, но в этот момент дверь в комнату распахнулась, вошли еще двое подростков.

– Очухался, красавчик! – раскатистая "р" бритого на голо парня покатилась по помещению. Его покрытые вязью татуировок руки бесцеремонно похлопали меня по плечу. – Мы уж думали окочуришься.

За ним с ноги на ногу переминался верзила с щенячье-кротким выражением на лице и копной каштановых кудрей.

– Привет, меня зовут Иосиф, – робко сказал верзила.

– Не обращай внимания, это Жаба, – вмешался картавый. – А я Го. С Фрэем ты балакал. Выдавливай, за что тебя сюда?

Он снова стукнул меня по спине. Я согнулся пополам, но не от боли. Внутри будто бы резануло отчаянием, распарывая черное покрывало, которым будто бы накрыли онемевшие чувства. Я с шипением выпустил воздух сквозь зубы, Го отшатнулся от меня:

– Я вам говорил, что он теплый какой-то!

– Эй, что с тобой? – спросил длинноволосый, но от его движения в мою сторону боль внутри только усиливалась. Она скрутила меня, словно бы стремясь вывернуть наизнанку: кожей внутрь, костями наружу.

Я вскочил на нетвердых ногах и направился к двери:

– Мне нужен воздух, – только и сумел выдавить из себя.

Я так не смогу. Не смогу жить здесь, не смогу спать здесь и дышать не смогу. Я брел вдоль по набережной, ноги в кедах мерзли и шаркали, как у старика. Мимо прошел какой-то сгорбленный человек, от него разило холодом и голодом. Он упадет там, за углом, и никому не будет до него дела. До меня тоже нет никому дела.

Я свернул к реке. Они называют ее Стиксом. Они думают о ней, как о Стиксе. Каждый. Это даже не мысль – образ. Правда. Откуда им знать это название?

Откуда мне знать это название?

Ограждение на набережной было ржавым, залепленным граффити и птичьим пометом. Стикс достаточно глубок, чтобы по нему прошло мелкое судно, его воды мутны и, наверное, ядовиты. Я схватился за ограждение и поставил ногу на первую перекладину. Руки противно дрожали, словно из них вынули всю силу. Казалось, еще немного – и я снова упаду в обморок. Нет, падать нельзя, не сейчас, потом... мне обеспечен красивый полет. Вторая перекладина далась труднее, руки и ноги скользили по мокрому железу, ветер как назло дул в лицо. Ну ничего, скоро все кончится – третья перекладина и можно перемахнуть за ограждения, на это еще хватит сил, а дальше не важно.

Кто-то резко дернул меня за одежду так, что я упал навзничь на асфальт. На секунду в глазах потемнело, и дыхание выбило из груди.

– Что, полетать собрался?! – насмешливый голос, несильный пинок по ногам.

Зрение прояснилось – надо мной стоял Фрэй. Он смеялся, но я чувствовал, что на самом деле он зол как черт, он почти готов убить меня. Не знаю, зачем он здесь, зачем тащился за мной от самого общежития, но на его настроение мне было глубоко наплевать. Хочет убить – пусть, пусть бьет своими тяжелыми сапогами, пока от моего лица не останется одно кровавое месиво, пока я не потеряю сознание, пока не прекращу дышать. Именно этого мне и надо.

Я с трудом поднялся на ноги и снова пошел к ограждению. Фрэй схватил меня за грудки, в глазах его было бешенство и еще что-то... на секунду я увидел другую незнакомую фигуру, сиганувшую в реку, но затем остались только его угольно-черные зрачки в хрустале глаз:

– И не думай, – полупрошептал он.

– Не твое дело, – я попытался отпихнуть его руки, но сил не хватило.

– Это мне решать, – мой противник сам выпустил ворот моей куртки, а потом движением, которого я даже не сумел заметить, со всего размаха врезал мне кулаком в челюсть.

Я не удержался и снова полетел на асфальт, во рту появился привкус крови, но вместе с тем в голове что-то прояснилось. Все вокруг вдруг приобрело четкость, исчезло чувство нереальности происходящего, а саднившая губа не давала мне снова нырнуть затуманенный омут, из которого я только что вынырнул.

Фрэй все еще стоял надо мной, покачиваясь на пятках. Я чувствовал, что в любой момент, он может снова ударить, и тогда его уже будет не остановить, поэтому не шевелился. Наконец он протянул мне руку:

– Сам идти сможешь?

Я кивнул и схватился за узкую ладонь с длинными белыми пальцами. Рывок. Я снова на дрожащих, но будто бы своих ногах. В общежитие мы возвращались вместе. Нельзя сказать, что это было начало дружбы или доверия – в том возрасте три года разницы значили все же много – но это было неплохое знакомство.

С того самого случая мысли о самоубийстве больше меня не посещали, а если и посещали, то я всегда знал, что это всего лишь чужие эмоции.

Со временем я начал потихоньку привыкать – человек так устроен, что привыкает практически ко всему. Моя эмпатия проявлялась приступами: иногда накатывала так, что я начинал биться едва ли не в конвульсиях, но чаше всего я чувствовал тупое онемение – мир вокруг был бездушен и тих. Мне некогда было переживать, да и думать было некогда, на первый план выходили совсем другие проблемы. И главной из них была – как заработать себе на жизнь. Государство выплачивало мне мизерное пособие, которого не хватило бы даже на покупку хлеба. Но и это пособие вместе с общежитием предоставлялось только до восемнадцати лет. Потом многие оказывались на улице.

Единственная школа в резервации пялилась на прохожих черными провалами окон с выбитыми стеклами, разрисованными обваливающимися стенами, за которыми никого не ждали загаженные бомжами классы. Школа перестала работать полтора десятка лет назад – никто не хотел учить здесь, как и никто не мог учиться.

Найти работу было также тяжело, как поймать золотую рыбку в водах Стикса. Единственный завод принадлежал хозяину-китайцу, и там с дешевой рабочей силой никто не церемонился. К счастью, если это можно назвать счастьем, государство и тут не оставляло своих отвергнутых питомцев, милостиво устраивая по квоте на рабочие места.

Но на завод брали лишь женщин и подростков, а учитывая, что женщин в резервации почти не было, всем работникам здесь получалось не больше восемнадцати. Мужчин не нанимали, полагая, что у них слишком толстые грубые руки, не подходящие пусть и для примитивной по своей сути, но тонкой сборки приборов. По такому же критерию не взяли Жабу – его полные руки с будто бы надутыми пальцами и широкими матовыми пластинами ногтей не годились для такой работы, и поэтому он за еще меньшие копейки иногда разгружал судна на единственной проржавевшей пристани. Что собирали на заводе, я точно не знал – какие-то переключатели и транзисторы, сложные клеммы, к которым допускали только "старичков".