По зову сердца - Николай Алексеев

– Граждане! Я, представитель власти, обращаюсь к вам от имени немецкого командования и от имени нашего высокопочтеннейшего бургомистра. Доблестные имперские войска великой Германии на днях прорвали фронт большевиков от Изюма до Курска и, громя армии красных, овладели Воронежем, вышли к Дону, во многих местах его форсировали и успешно движутся на Сталинград и Кавказ. – По толпе прокатился тяжелый вздох. – В ходе этого наступления большевики потерпели решительное поражение, и теперь они не в состоянии оказывать какое-либо существенное сопротивление. Германской армией за эти десять дней боев захвачено девяносто тысяч пленных, более тысячи танков и свыше полутора тысяч орудий… Дальше сопротивление бесполезно! – декламировал представитель власти, посматривая на довольное лицо гитлеровца. – Недалек тот день, когда имперские войска великой Германии торжественно войдут в столицу Москву. – Не успело еще заглохнуть последнее слово, как тут же кто то из середины толпы крикнул:

– Брехня!

– Швайген! – заорал комендант, вытаращив глазищи в сторону крикнувшего.

– Молчать! – на той же ноте прокричал переводчик.

Наступила тишина. Переводчик отчетливо, с особым смаком стал бросать в толпу переводимые им фразы коменданта, отчего у Веры и Ани заходил холодок по коже:

– В поселке скрывается шайка безумцев большевиков. За голову их главаря – десять тысяч марок. Тому, кто обнаружит большевистский передатчик, – десять тысяч марок. Тому, кто найдет убийцу старосты, – три тысячи марок.

Для более лучшего вразумления переводчик еще раз повторил условие.

– За вислогубого маловато! – послышался голос деда Ефима. Кто-то ему ответил в том же тоне:

– Хватит.

Переводчик снова прогремел, переводя своего шефа.

– Молчать! – и, по-звериному выпучив глаза, грозно выкрикнул: – За неповиновение – расстрел!

«Тебя, слякоть, коменданта и всех его прихвостней расстрелять надо!» – мысленно бросила переводчику Вера. Ей даже почудилось, что кто-то сзади из окна целится в эту троицу. Она знала, что есть такие к винтовке приспособления, которые заглушают звук выстрела. «Здесь, наверняка, есть „народные мстители“. А что, если бы…» – подумала Вера, внимательно присматриваясь к толпе.

Гитлеровец продолжал выкрикивать:

– …За укрывательство – расстрел! За листовки – смертная казнь через повешение!

Народ еще сильнее зашумел. Комендант, представитель власти и староста заметно стушевались и поторопились уйти. Не успела за ними еще закрыться дверь комендатуры, как гитлеровцы схватили Ефима и стоявшего рядом с ним крестьянина, того, кто крикнул «Брехня!», и потащили в комендатуру. Толпа, гомоня, качнулась за ними. Один из гестаповцев сдернул с плеча автомат, взял наизготовку и выстрелил в воздух. Люди подались назад.

– Девчата! Идемте! – повелительно сказала Устинья.

– Трусы, – ругнулась Лида. – Сдрейфили! Одному, другому фашисту – раз дубиной по башке и айда в лес. Глядишь, и дедов спасли бы. Эх, если бы мне что-нибудь, я им показала бы кузькину гробницу…

– Ты бы показала, но из-за тебя на площади полегла бы нас половина. Иди, пока голова цела, – толкнула ее в спину Устинья.

Хотя люди и не верили в правдивость слов гитлеровцев о поражении Красной Армии, все же сообщение это оставило тяжелый осадок. Расходились с площади понурые и угрюмые. Вера с тревогой думала, как теперь тяжело будет работать подпольщикам. Сколько им надо будет употребить влияния, чтобы удержать в народе бодрый дух и веру в победу. Почему-то снова вспомнила о Кирилле Кирилловиче. Она боялась за него и очень обрадовалась, когда увидела живого и невредимого, торопливо ковылявшего навстречу Устинье.

– Что-нибудь случилось? – спросила его Устинья.

Кирилл Кириллович оглянулся по сторонам и прошептал:

– У мельницы, у запруды, Семена вытащили. Голова проломлена…

– Что ты говоришь? – ахнули женщины.

– У него в кармане пиджака нашли записку аль письмо… Правда, размокшее, но, видно, разобраться можно… – Кирилл Кириллович замялся, снова оглянулся по сторонам, отвел Устинью от девчат подальше и там что-то шепнул ей на ухо.

– А кто взял это письмо? – спросила Вера.

– Как кто? Мельник, – отвел глаза в сторону Кирилл Кириллович.

Вера с тревогой шепнула Ане:

– А что, если это записка мне? Тогда, Маша, все.

Придя домой, Устинья молчком принялась за чистку картошки – последний резерв съестного. Девушки подсели к ней.

– Тетя Стеша, что вам сказал Кирилл Кириллович? – спросила Вера.

– Не могу, девчата. Вас это не касается, и больше не приставайте. Кирилл Кириллович взял с меня слово.

– Все, что связано с Семеном, тетя Стеша, нас очень касается и волнует, – твердо выговорила Вера.

– Это почему ж?

– Семена убили мы.

Устинья ахнула, картофелина вывалилась из рук:

– Ах, лишенько ты мое…

Вера рассказала все.

– Кирилл Кириллович сказал, что кто-то украл письмо. Он боится, не попало ли оно в руки врага, – сообщила Устинья.

Вера задумалась, а потом, немного погодя, тяжело вздохнув, сказала:

– Да, тетя Стеша, не обрадовали вы нас этой новостью.

– А вы тоже хороши. Такое дело, и от меня скрывали. Не родная я вам, что ль? – и она потянула к глазам подол кофточки.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Генерал Хейндрице подошел к окну, приподнял штору и полной грудью вдохнул свежий утренний воздух. Потом опустился в глубокое плетеное кресло. Сейчас фронт, которым генерал командовал, почти не беспокоил его. Здесь все было спокойно. Да и могло ли что-нибудь серьезное случиться, когда там, на сталинградском направлении, русским грозила полная катастрофа. Поэтому в первую очередь он стал просматривать сообщение Ставки о ходе операций южных армий.

– Скоро большевикам капут! – произнес командующий и, не поворачиваясь, протянул адъютанту папку с бумагами Ставки. В свою очередь адъютант вложил в его руку разведывательную сводку. Хейндрице спокойно просмотрел сводку и бросил:

– Чепуха! Этого не может быть! – Но все же подошел к разложенной на покатом столе карте, на которой офицер оперативного отдела уже округлил населенные пункты Погорелое-Городище, Карманово и Сычевку, поставил над ними знак вопроса и пунктиром показал направление движения советских войск на город Ржев.

Командующий пригласил начальника штаба и вместе с ним рассмотрел сообщение разведотдела.

– Уму непостижимо, чтобы при такой обстановке под Сталинградом, куда движутся восемьдесят наших дивизий, да еще около полсотни – на Кавказ, затевать здесь русским наступление. На такое решиться, генерал, можно только от отчаяния.

Лицо начштаба не выражало оптимизма, каким был охвачен его шеф, так как он прекрасно помнит, как сильно потрясло войска 2-й танковой армии и еще больше ее нового командующего наступление трех советских армий – генералов В.И.Попова, И.X.Баграмяна и П.А.Белова – на Брянск.

– Вы что, верите этой небылице? – Генерал Хейндрице размахивал сводкой.

Начальник штаба уклонился от прямого ответа и предложил в интересах срыва наступления русских, как он выразился, «устроить под Сычевкой мельницу».

– В противовес приготовлениям русских к наступлению на ржевско-сычевском направлении, предлагаю готовить свое – в направлении на Сухиничи. – Начальник штаба положил белую узенькую линеечку на карту по линии Погорелое – Городище – Жиздра. – Если русские ударят на Зубцов и Сычевку, то мы в это же время нанесем сокрушающий удар на Сухиничи. – И, медленно поворачивая линейку против часовой стрелки, он изобразил «мельницу» так, что ее северный конец, прочертив невидимую дугу на запад, уперся в Сычевку, а южный конец, сдвинувшись на северо-восток, закрыл собою Сухиничи. – Этой операцией мы полностью освободим железную дорогу Вязьма – Брянск. А если операция пойдет успешно, то повернем на Калугу… И тогда мы скорее будем в Москве, чем ЮГА[1].

Командующий задумчиво склонился над картой и долго водил карандашом по ее желто-зеленому разноцветью около Сухинич. Наконец выпрямился и начальственно произнес:

– Согласен. Будем бить двумя сходящимися ударами на Сухиничи, вот так с севера, из района Милятино – Долгое, и с юга, из района Жиздры. В дальнейшем развивать наступление на Калугу… Для внезапности удара надо сосредоточение провести быстро и скрытно. Хорошо бы ударить в воскресенье и на рассвете, когда русские будут еще спать.

Начальник штаба прищурился, обдумывая это решение шефа. У него чуть не сорвалось с языка: «Шаблон! Русских в воскресенье врасплох не поймаешь». И предложил назначить срок этого удара дня за два до начала наступления русских на Сычевку.

Командующий снова склонился над картой: здесь фронт образовался выгодно для гитлеровцев, на карте он походил на раскрытую пасть хищного зверя, готовую проглотить черный кружок, обозначавший Сухиничи. Тут командующий начертил две – с юга и с севера – встречные стрелы ударов, острия которых, словно клыки тигра, вонзались в город. Хейндрице понравилась идея собственного решения, и он с особым нажимом произнес: