1937. Контрреволюция Сталина - Андрей Буровский

Таким было государство, которое все реже называло себя «Совдепией» и все чаще — СССР.

СССР с самого начала был государством одновременно передовым — и невероятно отсталым. Отсталым потому, что для реализации главного идефикс коммунистов, построения коммунизма, потребовалась колоссальная концентрация всей власти и всех материальных ресурсов. Такая концентрация и бюрократическое управление, «царство винтиков» роднило СССР с государствами Древнего Востока или с восточными деспотиями Средневековья.

Передовым в том смысле, что коммунисты первыми поняли: наступила новая эпоха.

С точки зрения истории культуры, после Первой мировой войны кончается эпоха модернизма, инаступает эпоха постмодернизма. Оба термина выглядят очень неопределенно. Модернизм — то есть новая культура. Постмодернизм — того лучше… «посленовая».

Модернизм был эпохой расширения и созидания. В политике — создание колониальной системы, а в Европе — постоянные революции, стремительное расширение числа избирателей. В экономике — промышленный переворот, индустриальное производство. В культуре — стремление достигнуть идеал, создать высшие образцы живописи, литературы и поэзии. В идеологии — вера в прогресс и бесконечный рост совершенства.

Постмодернизм стал эпохой доживания за счет того, что уже сделано. В идеологии — «никто ничего не знает»… Никто не «должен» чего-либо добиваться. Нет результатов — и не надо. Тем более, нет восхищения выдающимся результатом, равнения на высшие образцы.

Культура? В поэзии это Маяковский, в живописи — «Черный квадрат» Малевича. Своим студентам я обычно рекомендую стать гениальными живописцами, и притом самым простым способом: написав картину «Синий прямоугольник» или «Зеленый треугольник».

В политике это эпоха хаоса, в экономике — доживания за счет созданного предками.

Коммунисты сохранили важную часть идеологии модернизма: веру в прогресс, совершенствование, движение вперед и вверх. В остальном они типичные постмодернисты. Они раньше других поняли, что можно жить, не создавая чего-то нового, а пользуясь старым. Россия накопила такие огромные ценности, что большевики могли ее разорить, чтобы выиграть Гражданскую войну. И еще долго ее грабить, чтобы иметь средства для Мировой революции.

Можно не строить новых городов, но называть их Ленинградами, Троцкими, Сиверсами, Кингисеппами, а в перспективе — Ворошиловградами и Сталинградами.

Коммунисты отказывались от научно обоснованных, объективных критериев истины. Истина, польза, честь, гуманизм были для них «классовыми», то есть некими групповыми понятиями. Как о том договорились, то у нас и будет гуманизмом. А договариваться можно много раз, все время меняя содержание понятия: как нам удобнее.

Большевики последовательно отказывались от норм жизни цивилизованного общества. Эти нормы всем остальным казались «очевидными» и «само собой разумеющимися», их даже никто и не обсуждал. Все знали, что убивать пленных нельзя, что мародерство позорно, что торговать рабами стыдно и что рабский труд неэффективен. Отказ от норм цивилизованного общежития делал большевиков несравненно сильнее всех противников и в СССР, и за границей. И потому, что они не были связаны нормами морали и законами общежития. И потому, что были непредсказуемы для всех остальных политических сил. От них просто не знали, чего ждать. Иррациональная жестокость и аморальность коммунистов цепенила и парализовала.

СССР — одновременно передовое и совершенно первобытное государство. Именно оно и вело войну со своими собственными гражданами. И продолжало агрессию против всего остального человечества.

Глава 3. В РЯДАХ «ПОБЕДИТЕЛЕЙ»

Борцы с человечеством за идею.

Одна из самых подлых сказок коммунистов — о том, как голодали в 1918 году Ленин и другие коммунисты. Голод они организовали совершенно чудовищный, это факт.

В селах Советской республике еще можно было жить — все же от красных подальше.

В городах же к весне 1919 года городское хозяйство оказалось окончательно разрушено. Не стало электричества, водопровода, подвоза продуктов, уборки мусора… ничего.

Вроде советская власть и пыталась что-то организовывать… Но как? Или организуя террор против «врагов народа», на которых и возлагали ответственность за происходящее. Или создавая учреждения с невероятно раздутыми штатами. Там, где вполне справлялся один квалифицированный чиновник, теперь сидели десятки пригретых «за происхождение».

Обычно горожане хотели попасть в советские учреждения: там давали совсем другой паек. Когда стало «некуда податься, если не в могилу и тюрьму, то на советскую службу».[30]

В Москве в апреле 1919 года по самой обеспеченной, «рабочей» карточке полагалось на день 216 грамм хлеба, 64 — мяса. 26 — постного масла, 200 граммов картошки. В июне этого же года — 124 грамма хлеба, 12 — масла, 12 граммов мяса. Иногда они не отоваривались, а уж карточки иждивенцев и «детские» не отоваривались практически никогда.

Так же становилось и во всех захваченных красными городах. В Киеве после полугода красного господства в 1919 г. взрослая женщина весила 39 кг.

Через месяц взятия красными Риги в том же 1919 г. на улицах стали подбирать людей, умирающих от истощения.

Одновременно в Риге ее властитель Стучка устроил в здании Дворянского собрания пышную свадьбу дочери, на которую съехались гости со всей России.

Во время приезда Троцкого в Московский университет (большевики ведь большие покровители наук) профессор Кузнецов сказал ему, что Москва «буквально вымирает от голода». Вспылив, Троцкий ответил: «Это еще не голод. Когда Тит брал Иерусалим, еврейские матери ели своих детей. Вот когда я заставлю ваших матерей есть своих детей, тогда вы можете прийти ко мне и сказать «мы голодаем».[31]

Считается, что Троцкий был совершенно равнодушен к нуждам еврейства и себя евреем не считал. Но этот случай заставляет как-то иначе взглянуть на вещи.

Зимой 1917–1918 годов из Петрограда бежало не меньше миллиона человек из трех миллионов прежнего населения. Десятки тысяч людей умерли от голода и холода в своих нетопленых квартирах. В городе не работала канализация и катастрофически не хватало дров для отопления.

У советского до мозга костей И. Бабеля сохранилось пронзительное описание: «Невский Млечным Путем тек вдаль. Трупы лошадей отмечали его, как верстовые столбы. Поднятыми ногами лошади поддерживали небо, упавшее низко. Раскрытые животы их были чисты и блестели».[32]

Таков же Петроград в описаниях А. Блока: заваленный снегом, который некому убирать, обезлюдевший город. И по пустым улицам топают вооруженные матросы, из которого в ужасе убегает Христос.[33]

Но в этом царстве смертоносного сюрреализма есть те, кому очень даже хорошо. По крайней мере 10 или 20 тысяч человек имеют особые «партийные» или «совнаркомовские» пайки. Иногда эти пайки еще называют и «кремлевскими». В партийный паек входило многое: и белый хлеб, и крупы, и овощи, и мясо, и молочные продукты. В каком бы развале ни находилось хозяйство страны, уж на несколько десятков тысяч человек пища всегда найдется. И находилась.

Стоит Бабелю дойти до «своих», и в Аничковом дворце его ждут паровое отопление, ванна, вкусная еда, сигары, украденные у царской семьи… И служба в Петроградской ЧК. «Не прошло и дня, как все у меня было — одежда, еда, работа и товарищи, верные в дружбе и смерти, товарищи, каких нет нигде в мире, кроме как в нашей стране.

Так началась тринадцать лет назад превосходная моя жизнь, полная мысли и веселья».[34]

Как оценивать жизнь чекиста — дело, конечно, личное, дело вкуса. Бабеля «свои» же арестовали в возрасте 47 лет, пытали и сгноили в лагерях — как сам он пытал, убивал и гноил очень многих. Но одежда и еда у него были.

В Москве при Кремле организовали «столовую», в которой кормили не хуже, чем в ином рестора- не. Чтобы покушать в ней, не было нужды идти в Кремль: прислуга приносила еду в захваченные большевиками квартиры.

Если Кедров, Троцкий и любой другой из старых большевиков куда-то ехали, для них оборудовали невероятно роскошные вагоны, а в пути подавали самые изысканные блюда и вина.

Разумеется, эти продукты кто-то должен был распределять, готовить и подавать. Существовала многочисленная прислуга, и ведь не будем же мы рассказывать, будто она умирала с голоду? На один «совнаркомовский» паек приходилось не менее 2–3 пайков пожиже, но тоже — не на грани голодной смерти.

Как видите, зимой 1918 года одни петроградцы вычищали внутренности дохлых лошадей, валявшихся на Невском проспекте, и вымирали от голода. Другие же не пускают «спекулянтов» их накормить.