Новый Мир ( № 8 2009) - Новый Мир Новый Мир

*      *

  *

Он ждал не меня, а кого-то другого.

В его представлении то была я.

Была, как суровая нитка, сурова.

Полезная, как на деревне корова.

Открытая, как рыбакам полынья.

Под снегом был лед, я спешила на встречу,

скользя, чуть не падая, — то была я.

Стояли спина и понурые плечи.

Старались и звезды, и ветер, и вечер.

Белела луна, как в воде простыня.

Я шла переулком, скользя и ругая

и ветер, и вечер, и звезды с луной.

К нему подходила не я, а другая —

случайная, чаемая, дорогая.

Мне кажется, он не встречался со мной.

*      *

  *

не виновать виноватого

не набивай его ватою

не делай из него чучело

за неимением лучшего —

прими его такого хорошего

всеми на свете брошенного

не надо виноватого виноватить

а то его потом не отвадить

он появится в страшных снах

притчей будет у всех на устах

выпусти его из виду

и прости ему обиду

Мох

Хвойный воздух, мягкий мох.

До реки — рукой подать.

Хорошо придумал Бог,

чтобы это все создать.

Солнце прячется пока.

Дождик мелко моросит.

Улетучилась тоска.

В небе радуга висит.

Мягкий мох, премудрый Бог.

Щелыковский чуткий лес.

Сорвала в траве цветок,

на него жучок залез.

Перед Пасхой

Кулич румяный, с корочкой.

А день отчасти облачный,

а день отчасти солнечный —

сужу по небесам.

Гуляют дети с мамами,

послушные, упрямые,

носы в шарфы упрятали.

Малыш кричит: “Я сам!”

Мы сами люди разные —

и чистые, и грязные,

спокойные и страстные —

все в очередь — святить.

Кулич несем со свечкою,

ванилью пахнет, вечностью.

А я стою беспечная —

на всех должно хватить.

Воды, благословения,

мольбы, благоговения.

У Божьего творения

забота есть одна —

подольше жить, не мучиться

и радоваться случаю.

Да, Господи, я слушаю.

Пасхальный храм. Весна.

Дятел

По дереву дятел стучал.

Под деревом я стояла.

Во мне стояла печаль.

На небе солнце сияло.

Ползли по пню муравьи.

Приникла я к дереву ухом.

Дятел стучал от любви

к жучкам, червячкам и мухам.

Падал лист сверху вниз.

Вот такой парадиз.

Элегия

Чирикает птица, береза растет —

и травы, и травы, и травы.

Душе постепенно уходят в зачет

утраты, утраты, утраты.

Она оперится, как птица в лесу,

курлычет, зовет, крылышкует,

опомнится ночью в четвертом часу

и вспомнит, как горе шинкуют,

и квасят, и перчат. А горе горчит,

чернит и глаза и одежду.

Из вазы отчаянно роза торчит.

И эхом: ты где же ты где же

Памяти Всеволода Некрасова

Вот Некрасова нету

Поэта нету

Горе этому свету

Свет — тому свету

Пушкиным, Винни Пухом

Стих в горле комом

Пусть земля будет пухом

А небо — домом

Вечер

Ярок свет настольной лампы.

Тускло небо за окном.

Умывает кошка лапы

вместе с белым животом.

День — обычный промежуток

между завтра и вчера.

Говорю я, кроме шуток,

что поужинать пора.

Покормить пора и кошку —

желтый глаз и хвост трубой.

Я уже достала ложку,

лезу за крупой.

Виктор Загоскин боится летать

Гуцко Денис Николаевич родился в 1969 году. Окончил геолого-географический факультет Ростовского государственного университета. Печатался в журналах “Знамя”, “Дружба народов”, “Октябрь” и др. Лауреат премии “Букер — Открытая Россия” (2005 г.). В “Новом мире” печатается впервые.

Прикрутил краны, прислушался.

Люба всё-таки поднялась, возится на кухне. Постоял, осоловело глядя в раковину, облепленную его щетиной, ставшую теперь вместо него небритой. Снова пустил воду — умыть раковину. Поплескал из пригоршни по краям. Раковина стала чистенькой, гладкой. Гладкой стала, белой. Бодрой — не в пример ему.

Пошлёпал себя по щекам. Мягко, будто ребёнка будил: просыпайся.

Никогда не будил ребёнка. Своих нет, чужих не довелось. Интересно, каково это — будить ребёнка? В смысле — испытываешь что-то особенное в этот момент? Или… ничего такого — обычная утренняя механика: вставай, вставай, в садик пора... в школу... к доктору опоздаем...

Да, интересно.

Представил.

Его самого так мама в детстве будила — нежно пошлёпывая по щекам. Всегда трудно просыпался, будильники до сих пор ненавидит люто.

Вода шумной спиралью ввинчивалась в хромированное жерло.

Смотрел на воду. В зеркало старался больше не смотреть, но казалось — оно смотрит . Караулит ответный взгляд.

Через полчаса нужно быть готовым.

Через полчаса в такси и — понесёт-завертит. Вместе с другими, многими и многими, вырванными из нормальной жизни, провалившимися в узкое жерло дороги. Пассажиры — как сбритая щетина…

Смыл последнее пятнышко пены с края раковины.

Пока была на щеках — в ней был смысл. Создавала образ занятого человека: завертелся, некогда побриться. Придавала лицу некоторую брутальность. Немного брутальности в наше время — самое то. К тому же — приятно об неё почесать запястье. Там, где нежное местечко, с тыльной стороны. Любит так — почесать запястье о заросший подбородок.

Да, пассажиры — как сбритая щетина...

Соберись, чёрт возьми! Кисель в голове!

Пока шумит вода, Люба думает, что он ещё бреется. Не заглянет к нему, чтобы подогнать: “Не опоздаешь? Чай наливать?”

Лучше бы кофе. Но от кофе лишняя нервозность — это сейчас ни

к чему.

Настроиться. Сосредоточиться под причмокивающий говорок водопровода.

Зачем-то ему нужно сосредоточиться. Хотя, если подумать — зачем?

Чувствует себя беззащитным. Рассеянным и оттого беззащитным. Будто если он одолеет свою рассеянность — перестанет быть беззащитным.

Будто от него зависит что-то.

Вода, закрученная в спираль. Хоть и крошечный, в раковине, а тоже — водоворот . Пружинка стихии.

Закрыл кран. Уселся на краешек ванны.

Вот ведь Боря подкузьмил.

По работе, конечно, приходится летать. После того как всучили ему эту карту треклятую — летать приходится часто. Оно и ясно: скидка просто неприличная. “Ну что, Загоскин, смотаешься? По твоей-то карте — грех не летать”.

И киваешь, проглотив ледяной комок. И летишь.

Да, с картой вышло — нарочно не придумаешь.

Если бы летел в тот раз один, на работе никто бы и не узнал. Но рядом сидел Елизаров, начальник розницы. Всё шоу прошло у него на глазах. Когда стюардесса вышла в салон с волнистым попугайчиком, шёлковой лентой прикованным к её запястью, Елизаров — в третий раз, кажется, — набирал с мобильника управляющего, а Виктор, сопя от раздражения, решал, одёрнуть наконец Елизарова — мол, нельзя, запрещено в полёте — или снова промолчать. И тут стюардесса звонко — так, что попугай с перепугу пустил жидкого червячка на её рукав, — провозгласила розыгрыш:

— Наша авиакомпания... бла-бла-бла... дарит возможность... бла-бла-бла... до конца года летать за полцены. Сейчас мой пернатый помощник Гоша… — а Гоша косится на голосистую скептически, без всякого энтузиазма, — выберет счастливчика!