Скверная жизнь дракона. Книга третья (СИ) - Костенко Александр

— То есть вы жарите мясо, я прав?

— Не только. Мы варим мясные похлёбки, сушим его, вялим, солим, консервируем в Тракотской специи и в Шаке.

— Но тогда почему ты считаешь мою просьбу странной?

— Древнейшие перед поеданием овцы очищают её?

— Я не скажу за всех древнейших, но… — я вовремя остановился, чуть не угодив в ловушку. Вдруг именна эта орчиха может определять ложь и её специально поставили ко мне.

— Древнейший? — орчиху беспокоила долгая пауза.

— Я буду говорить лишь за себя, и сейчас их шерсть мне повредит, — я потряс в воздухе культёй.

Кагата молчала, словно обдумывала смысл собственного существования. До сегодняшнего дня я ни на секунду не сомневался, что тщетность бытия всенепременнейше должна быть осмысленна. А раз орчиха уже секунд десять стоит неподвижно, то она явно переосмысливает собственную жизнь.

— Ты сострижёшь шерсть с овец? — я не выдержал томительного ожидания.

— Я могу это сделать, если такова просьба древнейшего, — Кагата отвечала медленно, старательно выговаривая каждое слово. Словно разрешение спрашивала.

— Сделай.

Орчиха поклонилась, юркой мышкой выскользнула из шатра и осталась рядом со входом. Слышалось, как она переговаривалась с мом надзирателем, готовым в секунду отрубить мне голову.

Вскоре полог шатра вновь распахнулся, в палатку зашло пять орков.

— Что-то не так? — я связался с Кагатой.

— Лекари прибыли, древнейший, — она подтвердила очевидную вещь.

— Пусть сначала займутся сломанным крылом, а затем ногой.

— О нём они и хотели узнать, древнейший.

Я чуть не набросился на орков, стоило Кагате объяснить способ, каким лекари собирались наложить шину на крыло.

Первая часть плана была правильной, хоть и болезненной: распрямить крыло и вправить сместившуюся кость, потом приложить палки и сделать из них направляющие. Но пробить мне летательную перепонку и через дыры протянуть верёвки? Нет, на такое я пойти не мог и сразу предупредил, что отгрызу голову любому, кто посмеет так сделать.

Лекари говорили на своём наречии, а Кагата выступала переводчиком и всё объясняла через мыслеречь. Мы целый час переговаривались, прежде чем орки отступили и согласились на мой способ наложения шины. Хоть и были явно не в восторге от происходящего.

Своё недовольство лекаря выражали настолько сильно и таким изощрённым способом, что я не справился с болью и из глаза потекли слёзы. Хотелось выть и кричать, но я стиснул оставшиеся зубы, чтобы эти твари не услышали моего крика!

Когда мне резко распрямили крыло и боль обожгла разум — я держался, подпитывая ускользающее сознание гневом и ненавистью. Когда потянули нижнюю часть крыла, вытягивая на место кость — я держался и превозмогал чёрную пелену, медленно поглощавшую моё «я». Когда вдавили кость на место — я держался, считал про себя до ста и старался не упасть в обморок. Когда прокинули верёвки и стянули крыло, притянув его к ноге — я держался.

С крылом закончили. Отдышавшись, я связался с Кагатой и разрешил приступить к ноге — не хотелось откладывать пытку на потом. В этот раз орки не изменили себе выкручивая мне ногу так, будто та лишь плюшевая игрушка.

Что-то щёлкнуло, кости встали на места. Ни в чём себе не отказывая, лекари самым садистским способом теперь прижимали ногу к телу, прикладывали к ней шины и обматывали верёвками — а в это время мой мозг полыхал от боли.

Наконец всё было кончено.

Орки встали передо мной и что-то произнесли на своём наречии, но я ничего не понял. Из-за всего пережитого слух отказывался работать, только и слышалось какое-то прерывистое бульканье.

— Всё кончено? — я кое-как связался с Кагатой.

— Да, древнейший. Лекари закончили и спрашивают: нужно ли древнейшему что-то ещё?

— Нет.

Кагата что-то сказала оркам и те вышли из шатра. Наступила тишина. Опять.

— Что ещё? — отрывисто спросил я орчиху чувствуя, как от слабости мою голову качает из стороны в сторону.

— Я хотела узнать перед тем, как уйти за ножницами: древнейший что-нибудь ещё желает?

— Нет.

Кагата махнула рукой, показав в сторону и сказала, что там стоит чан с водой, если мне захочется пить. И вышла из шатра, зашелестев пологом.

Практически сразу силы покинули меня, голова гирей полетела к земле. Последними струнами воли я напряг мышцы понимая, что коснусь носом земли и сразу отключусь. Это недопустимо. Но и поднять голову обратно не мог, сил уже не было: ни моральных, ни физических.

Где-то в глубине разума промелькнула мысль, что смерть — не такой уж и плохой исход. Мученья закончатся и наступит блаженное «ничто», принеся с собой покой и тишину. Но я тут же засунул эту мысль в самую глубокую яму, закопал и придавил тяжёлым камнем. Смерть — это блюдо, которого нет в моём меню. В нём есть боль, страх, ненависть, томительное ожидание, превозмогание в конце-то концов. Но не смерть. Никогда!

Напрягшись, всё же смог выпрямить шею — в голове зазвенело, кровь ритмичным барабаном разрывала череп под огромным давлением, нутро сжалось, я едва не отключился.

Всё прошло так же быстро, как и началось. Это явно последствия голода, но нужно подождать, пока орчиха не обстрижёт баранов. Лог…

В лог-файле всё по-прежнему, нет негативных состояний. Это странно: я совсем недавно пришёл в сознание после очередного приступа скверны, а буквально пять минут назад мне кости выкручивали так, что слёзы потекли. Кожей на груди и шеи всё ещё чувствую влагу.

Решив не терять время — я активировал самолечение, направив заряды в исковерканные переломы. Хотелось избавиться от белой дымки в глазу, но подлечить пульсирующую боль приоритетней. Мне ещё опухоли не хватало.

К тому моменту, когда Кагата вернулась в шатёр, я успел провести по четыре сеанса самолечения на крыло и ногу. Остальное планировалось отправить в глаз.

Орчиха долго скребла чем-то металлическим по первой тушке, а когда закончила и подтащила её ко мне — то я невольно погрустнел. Без шерсти баран, казалось, похудел в два раза. Это последствие решений, принятых впопыхах на дурную голову. Надо было договариваться на свиней, в них мяса больше, а в баране — лишь кожа да кости.

Страшно представить, какую цену орки затребуют за одного такого чахлого барана через три недели, когда подойдёт срок заключения сделка. А учитывая, что разменной монетой будет моя кровь — в жилах стынет лишь от одной только мысли об этом. И хоть мне хочется сокрушаться о произошедшем со мной, но вместо депрессии на свет божий лучше вытащить маленькую и миленькую паранойю — эта мелкая зараза ещё никогда меня не подводила.

Уж лучше жить трусом, чем помереть героем. Нет, воспетая в легендах и занесённая в анналы истории героическая смерть — это очень пафосно, круто и почётно. Но только в том случае, если это не моя смерть. Меня заносить в анналы как минимум рано, а как максимум — не надо!

Вскоре все три тушки были острижены, но орчиха не спешила уходить.

— Что-то ещё?

— Древнейший так и не сообщил, что делать с шерстью.

— А что мне с ней делать, сшить колпак для хвоста?

— Но ведь древнейший лишился хвоста⁈ И как древнейший может свалять шерсть, если лишён передних лап? –орчиха по-детски не понимала услышанного.

— Я об этом и говорил, что она мне не нужна, — ещё парочка таких разговоров и у меня от отупения прекратится всякая адекватная и логичная мозговая деятельность. А пришибленности у меня и так хватает.

— Но тогда что древнейший собрался с ней делать?

— Я повторю ещё раз: мне она не нужна. Ты умеешь с ней обращаться?

— Я владею навыком ткачества и могу спрясть из шерсти пряжу, могу свалять её в дуу́кта.

— Во что?

— Настил, которым мы застилаем пол наших жилищ. Плотно свалянная шерсть не позволяет холоду земли наполнить воздух.

— Тогда она твоя, — за секунду я перебрал десятки предположений и догадок, ведь орчиха сказала кое-что полезное.