Хвост Греры - Мелан Вероника
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В темноте прошло много времени. Наверное. Высохли слезы.
Вновь приходил доктор, светил ярким тонким лучом в зрачки, отвечал кому-то стоящему позади, что «участок памяти вновь блокирован, но эмоциональные показатели сохранены» – голоса из письма, их звучание стерлось из памяти. Как и ощущение, что меня кто-то где-то ждет. Не обращая внимания на внешний мир, пребывая где-то глубоко в своем внутреннем, я думала о том, что, наверное, скоро уйду отсюда. Перестану дышать. Но сделаю это, потому что сама так решила, потому что устала, а не потому, что меня сломали. Вдруг совершенно отчетливо поняла, что сломать человека нельзя, если он сам себя не сломает. Я делала это каждый день снаружи, раскалывая собственную личность сравнениями, стремлениями успевать за всеми, соответствовать, подгоняя себя под чужие стандарты. Зачем мне вообще были нужны чужие мнения, когда у самой себя была я?
На робе больше не работал компас, не выжил во время избиений. Еще один намек – тебе больше не придется ходить в магазин.
Наверное.
Я стала целой не снаружи, здесь. Печальный парадокс. Больше не желала сдерживать эмоции, кому-то понравиться, стать кем-то другим помимо Кейны. Наверное, прижались к израненной душе все мои разрозненные некогда части и слиплись, обнятые мной же.
Стало глубоко плевать на все, что происходило снаружи. Осталась важна самой себе только я – каждый вдох, каждый удар сердца, каждая минута, проведенная наедине с собой.
* * *Мне вспоминался парень по имени Матео…
Он был хорошим, действительно хорошим. Застенчивым, очень добрым. Он дарил цветы – простые, полевые. Позже выяснилось, что Матео – гей, решивший впервые попробовать с девушкой. И стать той «первой» я не захотела.
Еще был красавчик из кафе на берегу – официант с пронзительно голубыми глазами. Выдались свободные выходные, и я прилетела отдохнуть на Сарринский полуостров, наслаждалась соленым воздухом, морем, сувенирными лавочками, местным жарким колоритом. Жаль, что с официантом мы так и не познакомились поближе. Хотя он улыбался, делал намеки. Быть может, у нас что-то вышло бы, но я по обыкновению себя застеснялась. Теперь бы повела себя иначе, теперь бы я хватала судьбу за хвост, теперь бы радовалась всему, что валится в руки, как спелые плоды, не думала бы о завтрашнем дне. К черту комплексы, за их ширмой может пролететь вся жизнь – не заметишь.
Хорошие выводы явились поздно.
Все слабее тело, все ближе исход – даже плохое не длится вечно.
Как часто я жалела себя раньше, хотя на самом деле не было тому причин. Неудачи? Все прошлые неудачи по сравнению с текущей выглядели, как птичьи какашки, попавшие на свадебное платье. Все-то и нужно было: постирать, улыбнуться и продолжать церемонию…
А теперь, несмотря на оставшийся внутри стержень, я ощутила себя сосудом, полным битого стекла.
Кареглазый не соврал. Они – эти люди в форме – умели ломать.
Глава 7
(Les Friction – Love Comes Home)
Мужчина с двуцветными глазами опустился напротив меня на корточки. Смотрел долго. И не было в его глазах злости, было что-то иное. Тень печали, может быть, след от укоризны, но не на меня – на ситуацию. Ему нужно было сделать работу – я была ее частью. Частью, которая держалась слишком долго, противостояла, усугубляла собственное положение. Вечно неудобная никому Кейна – не знаю, видел ли он, как мало на самом деле от меня осталось. Но поставить галку в моем личном деле мешала и эта малость.
И все же я радовалась его приходу – абстрактное облегчение, лишенное логики. Он смотрел на меня так, будто хотел по-настоящему понять, будто не улавливал чего-то важного.
– Что тебя держит? – спросил наконец.
«Держит на поверхности. Не дает утонуть…»
Я молчала долго. На долю секунды даже позволила себе нырнуть в иллюзию, что пришел «мой человек», тот, которого у меня никогда не было. Он смотрит на меня неравнодушно, он сейчас погладит по лицу, прижмет к себе…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})Не прижмет, конечно.
– Хорошее, – шепнула тихо.
Пауза. Осмысление ответа.
– Но хорошего на СЕ нет.
У него спокойный голос, красивый тембр, проникновенный. От него не веет агрессией, с ним почти тепло.
– Хорошее, – пояснила, постучав пальцем себя по лбу, – вот тут…
Кивок – понимание.
Наверное, камеру нужно было освобождать для следующих заключенных – я занимала ее слишком долго.
– Я могу закрыть доступ к твоим воспоминаниям.
Он может. И, если сделает это, разрушит мою личность. Мы ошибаемся, когда полагаем, что не любим себя. Мы любим. И отчаянно цепляемся за ту малость, которая нам в себе нравилась, когда понимаем, что ее может не стать. Даже за недостатки цепляемся, за все, лишь бы продолжить быть собой – любым собой, которого не принимали раньше. И «я» вдруг приобретает иную ценность.
– Лучше сразу убей.
Я произнесла это без эмоций, осознанно. Заранее соглашаясь, скрепляя соглашение невидимой подписью.
«Убей милосердно. Не больно».
– Сделаешь?
Вокруг темно, но я отчетливо видела его глаза. И нечитаемое выражение лица.
Комиссионер поднялся, так и не проронив ни слова.
Ясно.
Не сделает.
* * *– Чего ты хочешь?
Мы снова играли в эту игру с кареглазым. И не ответить – значит сдаться.
– Переодеться бы в чистое.
– Без проблем.
Он был наиредчайшим подонком, способным испортить и без того плохую жизнь.
– Раздеть ее! – бросил, выходя из камеры.
Меня раздевали, как куклу, как безвольный мешок – сопротивляться не было смысла. Сдернули робу, оставили старенькие трусы и бюстгальтер. Стало холодно – не снаружи даже, внутри.
Голый человек – униженный человек. Беззащитный, открытый, ранимый. Роба, оказывается, очень много мне давала, а теперь я, как тоненькая ветка на ветру, на открытом пространстве, где вечный шторм.
Держаться дальше не имело смысла – я хотела уйти. Не сдаться, просто перестать дышать, услышать, как мое сердце, успокаиваясь, отбивает последние удары. Если человека долго бить наотмашь, он начинает мечтать о каком-то другом месте, месте, в котором тепло. Я больше не хотела быть на СЕ, в этой камере, рядом с этими людьми. И чувствовала, что мне пора.
Наверное, так решили спустя еще несколько часов и Комиссионеры.
В камеру они вошли оба – лампы позади на полную. У меня ни щита, ни забрала, грязное избитое тело, потухший взгляд. Обидно, когда ты совсем ничего не можешь – отключить бы себя, да все не рвется никак тоненькая нить внутри…
Долгое молчание – мощный неприятный скан. В их глаза я больше не смотрела.
– Полагаю, терять время дальше не имеет смысла, – подвел итог кареглазый. Взмахнул рукой, вызвал в воздухе таблицу. Произнес ровно. – Запрашиваю разрешение на деактивацию объекта ноль-ноль-два-четыре-один.
«Ноль-ноль…» – ощущение пустоты.
«Разрешение на деактивацию…»
Внутри даже не колыхнулось ничего – тихо, безветренно, и ветка давно сломана.
– Разрешение получено, – ответила таблица металлическим голосом.
«Пусть поставят укол», – думала я тихо. Даже плакать нечем.
Последний взгляд на мужчину с двуцветными глазами – хорошо, что он здесь был. Не такой ледяной и равнодушный, как другие. Хорошо, что у меня были эти часы даже здесь, что вообще была моя жизнь.
Пора, да. Я сама так хотела.
«Я не хотела!»
Веки все-таки начало жечь. Жизнь – она такая… От нее так просто не отказываются. Но я не буду при них рыдать, не буду просить пощады.
Вдруг поджались губы у Комиссионера слева – «моего». И голос его стал непривычно жестким:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})– Запрос на отмену деактивации.
– Причина? – вопросила таблица после промедления.
Тишина.
– Хочу провести последний тест. Запрос на согласие системы.
– Код теста?
На человека с двуцветными глазами теперь смотрели мы оба – я и кареглазый. Я почти так же безжизненно, коллега в форме удивленно-раздраженно.
