Записки научного работника - Аркадий Самуилович Дыкман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если говорить откровенно, мне, конечно, не очень хотелось ехать — уж больно многообещающими были взгляды ундин. Но я был приверженцем сформулированного мной правила Полякова. Вот что это было за правило. На окончание университета кто-то из друзей подарил мне прекрасную книгу братьев Вайнеров «Визит к Минотавру», где рассказывалось о похищении бесценной скрипки Страдивари у известного советского скрипача Полякова. По всей вероятности, прототипом Полякова стал легендарный Давид Ойстрах. У Полякова был товарищ, вместе с которым они учились скрипичному мастерству и рука об руку шли наверх к вершинам славы, — Иконников. Как-то раз они выступали на престижном международном конкурсе. Друзья исполнили сложные произведения так хорошо, что жюри не смогло определить победителя и присудило им совместно первое и второе место. После окончания конкурса, как это водится, был роскошный банкет, который Поляков спешно покинул. Когда Иконников в полтретьего ночи возвращался к себе в номер, он услышал звуки музыки. Они доносились из номера Полякова. Услышав музыку, Иконников понял, что его друг и соперник раз за разом играет ту небольшую часть концерта, которая ему не удалась. Поляков прекрасно понимал, что шероховатость в его исполнении мог услышать только Иконников благодаря своему огромному таланту. Для зала и жюри, для всех, кроме двоих скрипачей, это было безукоризненно исполненное произведение. И Иконникову стало страшно. Он понял, что никогда не превзойдет своего друга, что ему никогда не хватит сил отказаться от присутствия в местах, где воздают заслуженную хвалу, и глубокой ночью раз за разом играть неудавшийся фрагмент концерта. В ту ночь Иконников увидел свое будущее, которое оказалось для него очень трагичным.
В детстве я прочел высказывание великого русского летчика В. П. Чкалова: «Если быть, то быть первым». Этот девиз мне очень понравился, и сейчас это девиз компании НПО «Еврохим», которую я создал почти тридцать лет назад. Тогда, в молодости, я назвал это правилом Полякова, которое доныне искренне исповедую.
Я почти бежал к вокзалу, чтобы успеть на ближайшую электричку…
Когда на следующий день мое предположение с блеском подтвердилось, я понял, что, если задуманное свершается, это и есть высшая мера удовольствия, которое ученый может испытать в жизни. Все остальное: награды, успех, деньги, признание, любовь женщин — потом. Перечисленное хотя и очень приятно, но вторично. Первично же осознание того, что именно ты придумал и оказался прав, вырвав у природы еще одну тайну. Это самый ценный профессиональный бонус за сделанную работу, который можно получить.
Всем молодым исследователям я искренне желаю испытать то незабываемое сочетание радости и торжества, которое почувствовал тогда я. Еще тогда я понял, что заниматься наукой — значит быть в определенной степени наркоманом. Уверен: когда идеи и предложения ученого превращаются в реальность, он получает более сильные ощущения, чем наркоман, принявший дозу.
В 1990-х я видел ученых, которые были вынуждены бросить науку и стали успешными бизнесменами. Однако в их глазах читалась такая безысходная тоска, когда я рассказывал, что продолжаю заниматься наукой и по-прежнему являюсь заведующим востребованной лабораторией. Они все как один жалели, что в свое время ради куска хлеба оставили любимое дело. Так что если микроб научной деятельности попадет в вас, то уже никогда не покинет.
Не помню, где я читал про одного офицера КГБ высокого звания в отставке, который сказал, что бывших чекистов не бывает. С моей точки зрения, и бывших научных работников тоже не бывает. Конечно, речь идет о настоящих ученых, а не о примкнувших, которых, к сожалению, немало. В нашем институте до перестройки работали полторы тысячи человек, и, думаю, если бы процентов тридцать перестали ходить на работу, кроме уменьшения фонда заработной платы, ничего бы не произошло. Ведь каждый из оставшихся семидесяти процентов коллектива работал, по крайней мере, за двоих.
Внедрение нового катализатора на КЗСК мы начали в январе 1973 года. Дело шло непросто и тянулось достаточно долго. Основная причина заключалась в отсутствии и у Баталина, и у меня опыта переноса технологии из лаборатории в производственные условия. Мы пытались точно воспроизвести лабораторные регламентные параметры, но промышленный катализатор получался худшего качества. Начались мои первые разногласия с шефом. Мы прекрасно понимали, что заводские условия отличаются от лабораторных, но это значило, что нужно заниматься не наработкой катализатора, а подбором режимов его получения. Без разрешения руководства это было невозможно сделать, а начальство в основном интересовалось сроком изготовления опытной партии. В таких условиях идти к главному инженеру завода Израилю Марковичу Белгородскому, очень уважаемому человеку, и просить о возможности поэкспериментировать в производственных условиях, потому что именно так прозвучала бы просьба, для Баталина с его непростым характером было неприемлемо. Я же настаивал, что нужно идти и говорить все как есть. В противном случае в реактор будет загружен катализатор не с лучшими показателями по качеству. Кто из нас был тогда прав, сказать трудно. Теперь для меня, прошедшего огромную школу внедрений различных процессов в производственных условиях, ясно одно — договариваться всегда и обо всем следует на берегу, а не стоя по колено в воде. Если бы мы, а вернее, Баталин (я в тот момент занимал не тот пост, чтобы разговаривать с главным инженером завода на такие темы) поставил заводское начальство в известность о необходимости десяти дней или даже двух недель для уточнения параметров технологического режима, Белгородский, несомненно, согласился бы на это условие. Он был разумным человеком и прекрасно понимал разницу в получении катализатора в пятилитровой колбе в лаборатории и в двадцатикубовой емкости на заводе. Но тогда у нас с Баталиным такого опыта не имелось, на режим мы вышли только при получении тридцать девятой партии катализатора. Помог нам Его Величество Случай: сломался насос, и мы не смогли в рекомендованное время отфильтровать раствор катализатора. Продолжительность выдержки суспензии возросла, и… получился катализатор с теми же показателями, что и в лаборатории. Повезло, скажете вы. Конечно повезло! Но успех был основан на великолепном знании химизма процесса.
На основании полученного опыта я могу сказать, что внедрение научной разработки возможно только при стечении трех обстоятельств:
— прекрасное знание процесса «внедряльщиком»;
— удачливость создателей процесса (то, что в студенческие годы мы называли «прухой»);
— огромная трудоспособность разработчика процесса, творящего по принципу «все ради достижения цели».
При разработке и внедрении нашего детища эти «три звезды» сошлись, и в 1974 году цех получения изопрена на КЗСК
