Мир под оливами - Юлия Друнина

МИР ПОД ОЛИВАМИ

Здесь в скалы вцепились оливы,Здесь залпы прибоя гремят…

— Вы живы, ребята?

— Мы живы,Прости нас за это, комбат!Вот здесь, под оливой, когда–тоУпал ты у самой волны…

— Себя не вините, солдаты:Не всем возвращаться с войны…Оно, вероятно, и так–то,Но только опять и опятьВдруг сердце сбивается с такта,И долго его не унять,Когда про десантные ночиНапомнит ревущий бора.Забудешь ли, если и хочешь,Как тонут, горя, катера?Еще и сегодня патроныВыносит порою прибой…Прости, что тебя, батальонный,Прикрыть не сумели собой!…Да, мир под оливами ныне,Играет дельфиний народ,С динамиком в синей пустынеПрогулочный катер плывет,Рыбачие сушатся сети,У солнца сияющий взгляд…

Здесь целое тридцатилетьеЛишь залпы прибоя гремят!

ИЗ СИЦИЛИЙСКОЙ ТЕТРАДИ

ТЕРРОМОТО — ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ

Я это слово грозное вчераВ «Паэзе сера» встретила впервые —Я, женщина, которую «сестра»Звала Россия в годы фронтовые.Я дочь войны, я крови не боюсь —Веками кровью умывалась Русь.Сицилия! Тревожные кострыИ беженцев измученные лица.Стон раненых… И сердце медсестрыВо мне больнее начинает биться.Стон раненых. Он всем понятен сразу,Все стонут на едином языке —В горах Сицилии, в горах Кавказа,С винтовкой иль мотыгою в руке.Сицилия! Прекрасен и суровТвой лик, преображенный терромото.А в небе — шпаги двух прожекторов,А на земле — карабинеров роты.Как на войне… И нет лимонных рощ,И гаснет южное великолепье.И кажется, что наш, расейский дождь,По кактусам и мандаринам лепит…

Опять приснилось мне Кастельветрано…Пишу, читаю ли, сижу ль в кино,Болит во мне Сицилия, как рана,Которой затянуться не дано.

Ознобными туманами повиты,Сединами снегов убелены,Руины скорбной Оанта—Маргериты,Дымясь, мои заполонили сны.

И снова пальм полузамерзших гривыНа леденящем мечутся ветру.Оборваны последние оливы —Что будут есть детишки поутру?..

Вот Санта-Нинфа. Под открытым небомЗдесь городок отчаянья возник.И вдруг сюда, с палатками и хлебом,Ворвался наш, советский грузовик.

За ним другой. Через минуту третий.Влетели, как архангелы, трубя.Кричали женщины, плясали дети,Меня за полы шубы теребя.

«Твой самолет к нам прилетел в Палермо!»Твердили люди, слезы не тая.А я? Я тоже плакала, наверно…О Русия, о Русия моя!

Палатки расправляли торопливоНад лагерем упругие крыла.Делили хлеб. И я была счастлива,Как никогда, быть может, не была…

Что же это за наважденье:Мало памяти фронта мне?Терромото — землетрясениеВижу каждую ночь во сне.

Снова горы, тумана вата,Визг резины да ветра свист.За баранкою вы — сенатор,Сын Сицилии, коммунист.

«Коммунисты, на терромото!» —Этот лозунг гремел везде.…Нереальное было что–тоВ краткой встрече, в ночной езде.

Будто вновь сквозь тумана ватуПо дорожке по фронтовойЯ на «виллисе» мчусь с комбатомК раскаленной передовой…

ИЗ СЕВЕРНОЙ ТЕТРАДИ

В ТУНДРЕ

Ни кустика, ни селенья,Снега, лишь одни снега.Пастух да его олени —Подпиленные рога.Смирны, как любое стадо:Под палкой не первый год.И много ли стаду надо?Потуже набить живот.Век тундру долбят копытцемИ учат тому телят…Свободные дикие птицыНад ними летят, летят.Куда перелетных тянетИз тихих обжитых мест?На северное сиянье?А может, на Южный Крест?..Забывшие вкус свободы,Покорные, как рабы,Пасутся олени годы,Не зная иной судьбы.Возможно, оно и лучшеО воле забыть навек?Спокойней. Хранит их чукча —Могущественный человек.Он к ним не подпустит волка,Им ягель всегда найдет.А много ль в свободе толка?Важнее набить живот.Ни кустика, ни селенья.Сменяет пургу пурга.Пастух да его олени —Подпиленные рога.И вдруг не понять откуда,И вдруг неизвестно какВозникло из снега чудо —Красавец, дикарь, чужак.Дремучих рогов коронуОткинув легко назад,Стоял он, застыв с разгону.В собратьев нацелив взгляд.Свободный, седой и гордый,В упор он смотрел на них.Жевать перестали морды,Стук жадных копыт затих.И что–то в глазах мелькнулоУ замерших оленух,И, как под ружейным дулом,Бледнел и бледнел пастух.Он понял: олени, годыПрожившие как рабы,Почуяли дух свободы,Дыханье иной судьбы…Высокую выгнув шею,Откинув назад рога,Приблизился к ним пришелецНа два или три шага.Сжал крепче винтовку чукчаИ крикнул: «Назад иди!»Но вырвался рев могучийИз мужественной груди.Трубил он о счастье трудном —О жизни без пастуха,О том, как прекрасна тундра,Хоть нет в ней порою мха.О птицах, которых тянетИз тихих обжитых местНа северное сиянье,На призрачный Южный Крест.Потом, повернувшись круто,Рванулся чужак вперед.Олени за ним. Минута,И стадо совсем уйдет.Уйдет навсегда, на волю…Пастух повторил: «Назад!»И, сморщившись, как от боли,К плечу приложил приклад…Споткнувшись и удивленноПытаясь поднять рога,Чужак с еле слышным стономПошел было на врага.Но, медленно оседая,На снег повалился он.Впервой голова седаяВрагу отдала поклон.Не в рыцарском поединке,Не в битве он рухнул ниц…А маленький чукча льдинкиС белесых снимал ресниц.И думал: «Однако, плохо.Пастух я, а не палач…»Голодной лисицы хохот,Срывающийся на плач.Сползает на тундру туча.А где–то светло, тепло…Завьюжило. Душу чукчиСугробами замело…Назад возвратилось стадоИ снова жует, жует.И снова олешкам надоОдно лишь — набить живот…Ни кустика, ни селенья,Снега, лишь одни снега.Пастух да его олени —Подпиленные рога.

В ТАЙГЕ

Кто видал енисейские дали,Тот о них не забудет нигде…А деревья вокруг умирали,Умирали по пояс в воде.

Почернели, листва облетела.Запах тлена и мертвый плеск…Кто–то трезвый, могучий, смелыйПорешил затопить здесь лес.

И боролись за жизнь великаны,Хоть была неизбежной смерть.Было больно, и страшно, и странноНа агонию эту смотреть.

Было больно. И все–таки взглядаЯ от них не могла отвести,Мне твердили: «Так нужно, так надо.Жаль, но нету другого пути.

Что поделаешь? Жизнь жестока,И погибнуть деревья должны,Чтоб кровинки веселого токаПобежали по венам страны.

Чтоб заводы в тайге загудели,Чтоб в глуши прозревали дома».Я кивала: «Да, да, в самом деле,Это я понимаю сама».

…А деревья вокруг умирали,Умирали по пояс в воде.И забудешь о них едва ли —Никогда, ни за что, нигде…

Сидели у костра, гудели кедры.Метались то ли искры, то ли снег.И был со мною рядом злой и щедрый,Простой и очень сложный человек.

В который раз я всматривалась сноваВ глаза с прищуром, в резкие черты.Да, было что–то в нем от Пугачева,От разинской тревожной широты.

Такой, пожалуй, может за борт бросить,А может бросить все к твоим ногам…Не зря мне часто снится эта проседь,И хриплый голос, и над бровью шрам.

Плывут, качаясь, разинские струги —Что ж, сон как сон: немного смысла в нем…Но в том беда, что потайные струныПорой заноют в сердце ясным днем.

И загудят в ответ с угрозой кедры,Взметнутся то ли искры, то ли снег.Сквозь время улыбнется зло и щедроПростой и очень сложный человек.

МОЙ ОТЕЦ