Волшебные чары - Марина Серова

– Он не знал, что вы с Журавлевым встречались? – догадалась я.

– В том-то и дело! Я же всем сказала, что к подружке пошла, а она, оказывается, сама ко мне забежала в тот день – вот обман и открылся. Только мама отцу и рта открыть не дала, а сразу меня увела к себе. У меня радости – полны штаны, простите за грубость, я ей все и выложила от начала до конца. Вздохнула она и сказала: «Не по себе ты дерево рубишь, доченька! Рада я, конечно, что ты влюбилась наконец-то, что женщина в тебе проснулась, а то все с мальчишками бегаешь и сама, как пацан, только как бы беды не было. Он человек столичный, а мы – сама знаешь кто. Ты уж до греха не доводи, не опозорь нас. А то, что одета ты плохонько, – это дело поправимое». Ушла она и долго о чем-то с отцом шушукалась, а утром подняла меня чуть свет, и поехали мы на толкучку – тогда ведь только там можно было что-то приличное купить.

– Да, было времечко, – покачала головой Надежда, которая все это время сидела молча и с большим неодобрением смотрела на собак, которые старательно догрызали кости, хотя она сама им это разрешила.

– Потратилась тогда мама страшно, – продолжала Наталья. – И юбки с кофтами, и платье с туфлями, и пальто… В общем, с ног до головы меня одела – я-то сама на свой внешний вид до этого никогда никакого внимания не обращала. А на обратном пути она меня в парикмахерскую отвела, да не в мужской зал, где я всегда до этого стриглась, потому что там дешевле, а в женский. Дома потом на меня все подгоняли – фигура-то у меня нестандартная. Ну, собралась я в театр, посмотрела на себя в зеркало и давай реветь!

– Не понравились себе? – участливо спросила я.

– Не совсем так, просто чужой человек на меня из зеркала посмотрел. Не я это была! А еще, мне до жути было страшно, что покажусь я Николаю смешной в этих своих обновках, на каблуках, на которых и ходить-то не умею, хоть и тренировалась весь день, да со стрижкой непривычной. Потому что, как не пыжься, а из петуха павлина не сделаешь, – грустно сказала Наталья.

– Как я понимаю, такого не произошло, – заметила я.

– А он меня сначала и не узнал, – усмехнулась она. – Я из трамвая вышла, подошла к нему, а он смотрит на меня удивленно. Потом глаза вытаращил, а я от страха свои закрыла. И тут он сказал: «Наталка! Какая же ты красивая! И в спецовке, и в платье!» Как я в тот момент на месте не умерла, до сих пор не знаю.

– Не по-хорошему мил, а по милу хорош! – веско заявила Надежда.

– Пошли мы с ним в театр оперы и балета, а я там и не была до этого ни разу, – мечтательным тоном вспоминала Наташа. – Хожу и, как дура, все рассматриваю. Сели мы на свои места, и начался балет «Жизель» – мой любимый с тех пор. Пока увертюра шла, еще ничего, а когда танцовщики на сцене появились, Николай с ужасом посмотрел на них и шепнул мне на ухо: «Наталка! Не смотри на этот кошмар, а просто закрой глаза и слушай музыку». И действительно, сам устроился поудобнее, глаза закрыл и… И лицо у него стало таким одухотворенным – просто не от мира сего. А я гляжу на него – и рыдания мне горло рвут, потому что понимаю, какие мы с ним разные, что мы действительно, как мама сказала, не пара, и ничего у нас не получится. Видно, он взгляд мой почувствовал, потому что повернулся, посмотрел мне в глаза и все понял. Взял он тогда меня за руку, пожал слегка, покивал успокаивающе и снова, закрыв глаза, стал музыку слушать, так и держа меня за руку. А в антракте сказал: «Наталка! Ты еще маленькая-маленькая и глупенькая-глупенькая! Ты еще полюбишь и музыку, и живопись, и балет! Только настоящий, а не такой, как этот. Поверь мне!» И я ему поверила, и так у меня на душе спокойно стало, что ничего больше не было страшно. Вышли мы тогда из театра и, держась за руки, к остановке пошли. Идем и молчим, а на душе у меня так хорошо, так светло… Вот так шла бы себе и шла рядом с ним – всю жизнь. Я думала, он меня на трамвай посадит и в общежитие пойдет, а он уперся!

– Конечно, ведь, по его представлениям, девушку вечером нужно до дома проводить, – заметила я.

– Но не в Агафоновку же! – воскликнула Наташа. – Меня-то там каждая собака знает и никто – при моих-то братьях – тронуть не посмеет, а его, чужака? Да еще вечером? Как я его ни уговаривала, так он за мной и увязался! Ну, что делать? Дошли мы с ним до моего дома, я его во дворе оставила, а сама внутрь заскочила и Андрюшку попросила, чтобы он Николая до трамвая проводил – Лешка к тому времени уже женат был и отдельно жил. Андрюшка заупрямился, а отец ему спокойно так говорит: «Проводи и на трамвай посади!» Ну, с отцом спорить брат не посмел. А утром мама, смотрю, обед на двоих мне собирает и приговаривает: «Мужик сытым должен быть!» Вот с тех пор так и пошло: как выходные, так мы с ним по музеям, театрам или кино ходим, а он мне все объясняет – и про музыку, и про все остальное. С учебой стал мне помогать, повадился после занятий меня встречать. Я его все-таки в дом затащила и с мамой познакомила – отца-то он и так знал, потому что вместе они работали. С тех пор он, зайдя с мороза, мог стакан чая выпить, но поужинать не согласился ни разу. И опять та же история! Он меня – до дома, а его самого потом Андрюшка – до трамвая провожает. Вся зима так и прошла, а весной брат не выдержал и заявил: «Ребята! Вы решайте уж чего-нибудь, а то я замаялся провожатым работать. А вдруг меня дома не будет? Кто тогда Николая охранять пойдет? Мать или отец?»

– Простите, Наташа, но деликатностью ваш брат не отличается, – хмыкнула я.

– За то он от отца и огреб подзатыльник, – усмехнулась она. – Только Николай тогда это очень серьезно воспринял и сказал, что любит меня и хоть сейчас жениться готов, но есть некоторые обстоятельства. Отец тогда лицом закаменел и спросил только: «Женат уже, что ли?» Коля даже со стула вскочил и крикнул: «Вы что же, меня подлецом считаете?!» Папа немного успокоился, а мама тихонько так спрашивает: «Может, ты, Коленька, где-то ребеночка на стороне имеешь?» Николай аж пятнами алыми пошел: «Да кем же вы меня считаете?!» Тут уж брат не выдержал: «Да не юли ты! Не на партсобрании! Говори, в чем загвоздка!»

– И что же это такое оказалось? – поинтересовалась я.

– Да просто Коля тогда историю свою нам рассказал. Оказалось, что ребенок он в семье поздний, но почему-то очень нелюбимый, и все внимание всегда было обращено на дочь его старшей сестры Кати – Анну. Вот ее-то на руках носили, а что к нему, что к его сестре относились, мягко говоря, прохладно. Воспитывала его в основном домработница, да еще сестра с ним возилась, когда никто не видел – два товарища по несчастью. Так что в доме, где его никто не любил, ему всегда было неуютно. А когда он сказал своему отцу, что после института возьмет направление в другой город, тот только буркнул: «Ну и слава Богу! Я свою карьеру с нуля начинал и вон чего достиг. Если у тебя есть голова на плечах, не пропадешь, а на мою помощь не надейся! Хватит и того, что я тебя вырастил и образование дал!»

– То есть Николай Николаевич дал сыну понять, что жених он совсем незавидный и его выбор родители не одобрят, а точнее, он им до лампочки, – поняла я.

– Вот именно, – кивнула Наташа. – Поудивлялись тогда мы такой семейке, но родители мои не возражали, потому что чего только в жизни не бывает. Вот так Коля и сделал мне предложение. Поженились мы с ним после моей летней сессии, и перебралась я к нему в комнату в общежитие. Девки наши на стройке от зависти локти грызли, за спиной у меня шушукались, потому что Николай отъелся, выправился – даже прыщи сошли, и оказался очень симпатичным парнем. Да только поздно они спохватились, хотя глазки ему строили немилосердно и все прижаться к нему норовили, но тут уж мои отец с братьями вмешались и отвадили их так, что те больше не совались. А в отпуск мы в Москву поехали с родителями Николая знакомиться. У нас родня в Подмосковье, у нее и остановились. Купил Коля букет, и пошли мы, а перед тем как в подъезд войти, муж мне сказал: «Ни на что не обращай внимания. Мы там пробудем максимум минут пятнадцать – это просто дань вежливости. Стол для нас накрывать не будут и даже чаю не предложат. Сиди и молчи или отвечай максимально кратко, если тебя о чем-нибудь спросят, но это вряд ли. И не вздумай обижаться – ты же не будешь обижаться на собаку, которая облаяла тебя из подворотни!» Страшно мне было до жути, но я изо всех сил старалась этого не показать, да и Коля себя неуютно чувствовал и тоже это скрывал.

– Все было действительно так плохо? – спросила я.

– До сих пор вспоминать противно, – передернула плечами Наталья. – Огромная «сталинка» на Щусева, комнат не счесть – это я сейчас знаю, что их было пять. Везде ковры, гарнитуры, хрусталь, картины… Родители Колины действительно оказались очень пожилыми людьми, но гонору! Особенно у отца! Мать-то просто промолчала, только губы поджала, когда Коля меня им представил, а вот он процедил сквозь зубы: «Не ожидал, что у тебя окажется такой своеобразный вкус». Племянница Николая, Анька, актриса из погорелого театра, просто презрительно расхохоталась мне в лицо, а его сестра Катя, красавица необыкновенная, смотрела на нас с такой жалостью, словно мы убогие какие-то. Словом, мы и пяти минут там не пробыли, нам даже сесть никто не предложил. Комплект наших свадебных фотографий, что Николай им отдал, они, не глядя, на стол кинули. Когда мы уходили, Коля сказал, что пришел только для того, чтобы соблюсти приличия, а за вещами своими зайдет отдельно, на что Анька опять расхохоталась и заявила: «А кто сказал, что в этом доме у тебя есть что-то свое?»