Царь Сиона - Карл Шпиндлер

— Не теряйте мужества, соберитесь с духом! — сказал он.

Гаценброкер обернулся на эти слова и, вспомнив недавние вещие слова молодого человека, ответил на этот раз уже с большей уступчивостью:

— Вы — хороший пророк. Правда ваша, я и не знал, насколько я беден и несчастен, как я слеп и наг. Я и теперь еще не знаю, на кого вправе больше жаловаться — на мою ли невесту, которая обещала делить со мной всякие беды так же, как и радость на земле, на моих ли негодных товарищей, да поможет им Бог исправиться, или на магистрат, который не принимает вовсе во внимание моих заслуг и требует от меня невозможного! — Гренвальдт, известный автор стихотворений на случай…

— Да, но стихи нам не помогут. Мне кажется, однако, я могу кое-что для вас сделать. Вы хотите завтра представить «Эсфирь»?

— Да.

— И вы не знаете, кому поручить исполнение роли Гамана?

— Да, да… Но откуда вы это знаете? Ведь вы же тут чужой и явились, можно сказать, с большой дороги?

— Я знаю все, мой друг.

— Все? Это недурно. Не сыграете ли вы в таком случае роли Гамана, которой здесь никто не знает?

— Вот это именно я и хотел вам предложить. Приступайте к делу. Я вам помогу.

И Гаценброкер, и сама Микя с удивлением взглянули на странного гостя. А Ян, как бы не замечая вовсе произведенного им впечатления, обратился к вдове со словами:

— Вас украшает траурное платье, но больше к лицу вам будет венчальный наряд.

Микя вздохнула и вся потонула, если можно так выразиться, в глубоких, как море, глазах коварного искусителя. А Гаценброкер держал его за руки и горячо говорил:

— Так ли это? Верить ли мне ушам своим? Не шутите ли вы? Откровенно говоря, вы имеете довольно-таки шарлатанский вид, и едва ли все ваше ремесло в том, чтобы сеять правду… Но, если случайно, сегодня, в этот час, в эту минуту, вы не лжете, я не знаю, чего бы я не сделал для вас, в свою очередь.

— От вас я не жду никакой награды, — возразил Ян, снова бросая взгляд на вдову, которая прекрасно поняла его. — Я исполню с вами роль Гамана, и это — все Я отряхну потом прах от ног моих и пойду своей дорогой.

— Бог ты мой!.. Вот неожиданность! — продолжал удивляться Гаценброкер.

— Так вы — актер? Как это странно… Да ведь вы точно с неба упали ко мне на подмостки. Если только все это не шутка с вашей стороны…

— Вы сомневаетесь в правде моих слов? Но всего только месяц назад я исполнял эту роль в Амстердаме. Не этими ли словами начинает свою речь любимец короля: «Скажи, о царь, зачем так печален твой взор?»

— Ах, черт возьми!.. Клянусь душой моей, эти самые слова произносит Гаман, — восклицал глава лейденских актеров, не находя себе места от радости и сжимая в объятиях нового друга. — Я вижу, вы как свои пять пальцев знаете роль этого первого министра. Итак, мы представим пьесу, к великой досаде Геннеса и всех моих врагов. Микя, велите позвать сюда всех наших актеров-бездельников: пусть они лопнут от зависти! И, пожалуйста, будьте внимательны к нашему гостю: я хочу, чтобы ему не на что было жаловаться здесь. Микя, дайте, во что одеться этому доброму человеку. Я не ношу бархата и золотых пуговиц, любезный Бокельсон; но мы дадим вам приличную и чистую одежду. Не сбегите только от нас, дорогой друг и благодетель! Почему вам не попировать с нами на свадебке? Не правда ли, милая, он должен это сделать? Ну, а потом, пожалуй, добрый путь! Я дам вам денег на дорогу и навсегда сохраню в моем сердце благодарную память… И вы также, Микя, не правда ли? Кто бы поверил? Вот человек с сумой и палкой — тот самый, что явился здесь сперва как знатный господин, теперь в образе нищего послан сюда Богом, чтобы вывести меня из затруднения!.. — Вина, Микя, дайте нам хорошего испанского вина: мы должны выпить за здоровье почтенного гостя!..

Микя с редкой готовностью поспешила исполнить требование и, воспользовавшись случайной минутой, шепнула на ухо торжествующему Яну:

— Нет, Ян, я не повторю «доброго пути»… Я не хочу прощаться с вами: я хочу, чтобы вы остались здесь, в Лейдене, и заняли место в этом доме, как уже заняли его в моем сердце.

И, отвечая на ее пожатие руки, Ян проговорил:

— А я могу ли желать другого, желать лучшего? Да благословит Небо ваши желания и да увенчает их на земле.

Глава IV. Свадьба лейденского портного

В один прекрасный день по улицам Лейдена бродил молодой человек, судя по лицу и одежде — чужестранец и скорее всего немец. Студенческая одежда была ему очень к лицу и своим покроем обличала принадлежность его к числу учеников одного из тех немецких университетов, куда уже проникло новое учение. На нем была шляпа, оставлявшая открытым лоб и сдвинутая направо. Рубаха с узкими складками свободно выглядывала из-под открытой куртки. Очень длинный плащ — остаток монастырской, послушнической одежды прежнего времени — был переброшен красиво одним концом через правую руку, в которой юноша держал маленькую книжку. Левой рукой он придерживал отвесно висевшую сбоку шпагу, — украшение, заимствованное у испанцев, — закрытую, впрочем, плащом так, что виднелись только рукоятка да конец лезвия.

Прогуливавшийся таким образом молодой человек представлял всей своей внешностью резкую противоположность местным жителям — настоящим голландцам, надвигавшим свои шляпы на самый лоб, застегивавшим куртки вплоть до подбородка, носившим у пояса лишь короткий, широкий нож и укорачивавшим с каждым днем свои плащи, по мере того, как испанцы с каждым днем удлиняли свои. Мы уже не говорим, касаясь этой разницы, о небрежной походке большинства, скрывающей сосредоточенность и большую обдуманность под маской внешней беззаботности или чисто деловой торопливости. В конце концов, однако, голландец своей тяжелой поступью опережал размеренный шаг испанского дворянина.

Юный студент выступал, как свободный воин; но маленькая заминка, то или другое неловкое движение выдавали по временам, что он недавно только усвоил себе эту осанку и свободное обращение. Были и такие минуты, когда юноша как будто совершенно преобразовывался, опускал голову и, забывая думать о походке, имел такой вид, как будто на нем была еще ряса, причем на его свежем лице появлялись складки, вызванные серьезным размышлением. В такие минуты он по временам останавливался на месте с нахмуренным лбом и мрачным взглядом, опускался на скамейку где-нибудь в тени развесистой липы и, погрузившись весь в книгу, прочитывал несколько страниц, не сознавая окружающего, не замечая снующей возле толпы населенного города. Потом, точно подкрепив свои силы, он снова начинал бродить из улицы в улицу, словно хотел дать время своему телу усвоить вполне принятую внутрь частицу снадобья.

Возле городских ворот, ведущих в Гравенгаген, он вдруг остановился, как бы пораженный неожиданностью, прикрыл глаза от солнца правой рукой и с немалым удивлением стал всматриваться в появившиеся у ворот и отчетливо выделявшиеся в свете весеннего дня две фигуры — мужчины и женщины.

— Клянусь Вакхом, это они! — проговорил он про себя, убедившись окончательно в том, что его не обманывает воображение. — Вот радость: такого счастья я никак не ожидал!

Опершись на свою шпагу, он ждал, пока они подойдут к нему ближе. Мужчине можно было дать лет сорок на вид. У него было белое лицо; черные волосы падали длинными локонами; широкая борода имела щегольской вид. Черты лица его обладали способностью необыкновенно быстро менять выражение, а легкомысленные глаза то смотрели на свет, как глазки невинного шаловливого ребенка, то принимали деспотическое выражение, то терялись в пространстве, обличая полное забвение окружающего внешнего мира.

Его небрежный костюм, отличавшийся между прочим разнообразием цветов в различных его частях, чрезвычайно шел ему и соответствовал всему внешнему виду. Один чулок сидел на нем хорошо, другой был в складках; ушко сапога высунулось и торчало вверх; шляпа — огромный конус, похожий на гигантскую кеглю, — сидела на голове его, как после чересчур долгого пребывания в шинке.

Но взор студента не останавливался долго на фигуре этого человека; гораздо больше привлекла его внимание молодая девушка, сопровождавшая отца, которая могла бы служить последнему хорошим примером порядка, чистоты и выбора одежды. В чертах лица ее было мало общего с отцом, кроме выражения доброты и врожденной веселости нрава, кудрей темных волос и выразительных глаз: все остальное в ее лице, в ее движениях и голосе было, очевидно получено в наследство от прекрасной и любвеобильной натуры матери.

— Да, это мастер Людгер и его Анжела: я не ошибся, — проговорил снова про себя с восторгом студент.

Тот, кого он называл этим именем, между тем остановился, приподнял и положил одну ногу на другую и без церемоний чесал себе бедро. Какой-то мальчишка, проходивший мимо с корзиной угля, тоже остановился и хохотал, глядя ему прямо в лицо. Заметив это, мастер Людгер крикнул: «Вот я надеру тебе уши!» и поднял руку с таким угрожающим видом, что мальчик предпочел улепетнуть, горланя во всю мочь.