Чары колдуньи - Елизавета Дворецкая

— И правда… — Дивляна вдруг сообразила, что муж уже давно не предъявлял на нее права, однако относила это за счет своей беременности.

— Ведь кабы он на другую какую бабу или девку глаз положил, мы бы знали… — Ведица перевела взгляд с воеводши на княгиню. — Уж не сглазили ль его, сохрани Макошь? — И прикрыла рот ладошкой, будто не решаясь вымолвить такие страшные вещи.

— Да кто же? — усомнилась Дивляна. — У нас в Киеве и умельцев нет таких.

— А может, и не у нас, — озабоченно сказала Елинь Святославна. — Я и сама уж думала. С чужой стороны это идет.

— С какой чужой стороны?

— Да мало ли врагов у нас? От деревлян хотя бы. Уж не первый год люди говорят, будто у князя Мстислава в Коростене колдунья какая-то объявилась.

— Что за колдунья? — Дивляна испугалась, но в первую очередь подумала об опасности не для мужа, а для ребенка.

— Не знаю какая. Боятся люди говорить о ней. Так, слухи собираю, вот года за три и набралось кое-что…

— Ой! — Дивляна вдруг вытаращила глаза и быстро прижала руку к животу.

Да… Да! У нее даже слезы выступили на глазах от волнения. Ей не померещилось — это повторилось! Будто какой-то маленький зверек шевельнулся внутри нее — ощущение было и странное, и тревожное, и приятное. Она находилась как раз на том сроке, когда плод внутри впервые дает о себе знать и когда в него вселяется душа.

— Лада-матушка! — воскликнула Елинь Святославна, по ее лицу поняв, что происходит. Потом живо поднялась с лавки и низко поклонилась: — Добро тебе, чуре! Пожалуй к нам, мы уж тебя заждались! Жить тебе в чести да в радости, на белый свет глядеть! Прежде ты нас кормил, да растил, да уму-разуму учил, теперь мы тебя и выкормим, и научим, как родовой закон велит! Иди к нам!

Поскольку Дивляна забеременела в темную половину года, в ее будущего ребенка должна была войти душа кого-то из предков, уже живших на земле. Если волхвам после рождения откроется, кто именно из дедов вернулся в род, то ему будет дано прежнее имя. Пока спрашивать об этом не пришло время, но старая воеводша рада была приветствовать того, кто когда-то был, возможно, ее собственным прадедом, а вскоре станет внуком.

Но сегодня даже долгожданное явление духа не порадовало Дивляну. Зная, что поступает неправильно, она все же с трудом гнала от себя досадливую мысль: родится сын, похожий на Аскольда, — наплачутся они с ним!

И теперь, впервые ощутив в себе ребенка как другое живое существо — то, что вскоре выйдет в белый свет и останется с ней на долгие годы, — Дивляна невольно пожелала, чтобы он вырос как можно менее похожим на отца. Вырос открытым, смелым, дружелюбным, сердечным, пусть порой безрассудным и несдержанным, но горячим и любящим жизнь. Таким, каким стал бы, родись он не от Аскольда, а от другого… От того, с кем когда-то Дивляна видела себя рядом в девичьих мечтах, и мечты те и сейчас еще составляли ее тайное утешение и отраду. Как и четыре года назад, когда ее сердце впервые забилось по-особому, она воображала своего будущего ребенка похожим на Вольгу, Волегостя Судиславича, князя плесковского, — и душу заполняло блаженство, будто она носит под сердцем само солнце…

Сидя за шитьем, Дивляна все раздумывала, как теперь быть. В прежние годы ее замужества Аскольд по весне сам уходил в Корсунь с первым обозом, поэтому в его отсутствие зародный обряд выполнял кто-то из волхвов или воевода Белотур, каждый со своей женой, но из-за этого жены волхвов или воеводша Воротислава, сама княжеского рода, считались первыми женами полянской земли и священными нивами! Сейчас, когда князь остался дома, Дивляна не могла без урона для своей чести уступить это дело другим и размышляла, под каким бы предлогом отказать нарочитым женам[4] — Годославе, Гусляне или старшей Угоровне — Унераде, если они предложат исполнить обряд вместо нее, и не лишат ли боги благословения их поля, если обряд не будет сотворен вовсе. Но вдруг в истобку ворвалась ее золовка, и по лицу ее Дивляна сразу поняла: что-то опять случилось.

— Матушка моя! — завопила Ведица, в безумном волнении ломая руки с длинными пальцами. Но Дивляна не слишком встревожилась поначалу: она знала, что эта девушка любую малость принимает чересчур близко к сердцу и потому вечно пребывает в волнении. — Что творится-то, ты слышала?

Своей последней дочери старый князь Дир дал северное имя Ведис, в честь какой-то из своих бабок, но женщины быстро переделали его в Ведицу, а когда девочка подросла, Елинь Святославна велела называть ее Ведиславой. Сейчас ей уже сравнялось семнадцать лет; это была высокая, даже отчасти долговязая дева, не так чтобы красивая: с продолговатым лицом, длинным носом и небольшими изжелта-зелеными глазами, худощавая, если не сказать тощая, и все же скорее привлекательная, чем наоборот. Несмотря на худобу и некрасивость, Ведица сразу нравилась и мужчинам, и женщинам. Может, ловкостью движений, широкой дружелюбной улыбкой, приветливым, доверительным и даже игривым взглядом. Она отлично умела со всеми ладить, всегда была хорошо и бодро настроена, весела и старалась развеселить других. А ведь судьба ей досталась не из легких. Ее мать князь Дир привез из последнего своего похода — там он был ранен и забрал ведунью из святилища где-то на Десне, чтобы ухаживала за князем по дороге. Так при нем эта ведунья, по имени Зоряна, и осталась: была она еще молода и понимала не только в травах. Она родила дочь, потом Дир умер, и они обе остались на милость молодого князя Аскольда. Аскольду в то время было всего шестнадцать, но он уже два года был женат. А жена, уличская княжна Собигнева, успела ему наскучить. Едва пообвыкнув и убедившись, что строгий и грозный отец из могилы не встанет, Аскольд взял мачеху в младшие жены. Княгиня Собигнева была недовольна, но он ее не слушал. Через несколько лет первая его жена умерла, он взял вторую, ее же сестру Негораду. Та тоже отнеслась к Зоряне без восторга, и в первую же зиму, во время Корочуна, ту нашли на снегу убитой, с проломленной головой. Понять, кто это сделал в буйстве игрищ, в темноте, среди мечущихся ряженых, было невозможно. Подозревали, что виной всему ревность княгини, но что же тут докажешь? Доказали боги: сколько ни рожала Негорада, все ее дети умирали, а роды проходили раз от раза тяжелее. И от пятых по счету она умерла, так и не дав мужу наследника. «Не пошло впрок злое дело!» — шептались бабы.

Ведица осталась сиротой, но росла при княжьем дворе и как-то ухитрялась приспосабливаться ко всем, кто занимал место хозяйки дома: к Аскольдовым женам, воеводше Елини Святославне, молодой воеводше Воротиславе, потом к Дивляне. К тому же она была сама не своя до зелий, заговоров и обрядов, вечно носила на поясе десяток оберегов и обожала вести мудрые беседы со всяким встречным зелейником. Но самым дорогим ее достоянием была небольшая, с ладонь, тряпичная кукла, оставшаяся ей от матери. Про эту куклу она рассказывала: