Колосок с Куликова поля - Алексей Логунов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И я, шагая за теткой Пелагеей, был уверен, что где-нибудь и на улицах поселка обязательно увижу настоящего шахтера. Но навстречу нам шли самые обыкновенные люди — мужчины, женщины, девушки, правда, одетые по-городскому, не как у нас в Больших Ключах.
Возле хлебного магазина уже стояла пестрая толпа. Здесь были и женщины с поселка, и деревенские старухи с сумками и пустыми бидонами из-под молока, и такие же, как я, мальчишки и девчонки. В сторонке особняком стояло несколько мужчин. И я с изумлением отметил про себя, что они тоже, как и парни в общежитии, говорили все о том же Алехине! «Наверное, это самый главный шахтер», — решил я. Но на всякий случай все-таки спросил у мальчишки, оказавшегося рядом:
— А кто такой Алехин, ты не знаешь?
— Ты что, сельский? А, молошник, — сощурился он, но все- таки снизошел до меня и объяснил:
— Алехин — бригадир проходчиков на нашей шахте, герой труда. У него и Золотая Звезда есть, на новом костюме, какой он по праздникам всегда надевает.
И, словно спохватившись, что рассказывает такие всем известные истины, он, явно подражая кому-то, добавил:
— Да ты что, газет не читаешь? Ведь нашего Алехина вся страна знает!
Я хотел было спросить у мальчишки, кто такие «проходчики», но в это время открылся хлебный магазин и толпа хлынула в дверь. Мы с теткой Пелагеей тоже поспешили занять очередь, но все-таки оказались почти в самом ее хвосте. Хлеба оказалось мало, так как возчик из пекарни еще не приезжал, и неизвестно было, приедет ли он до обеда вообще, поэтому кое-кто пытался втиснуться в очередь к своим знакомым, поближе к весам. Но задние напирали, переругивались с передними, с продавщицей, и очередь превратилась в плотную стенку.
Хлеб подходил к концу, очередь-стенка скоро расслабилась, понимая, что напирать все равно бесполезно.
— Алехин, Алехин идет!
— Пропустите без очереди!
— Да потеснитесь вы, бабы!
Я вытянул шею, стараясь увидеть Алехина. Он стоял у прилавка напротив продавщицы — могучий, широкоплечий, в прорезиненной непромокаемой куртке и такой же шляпе. Ну, точь-в-точь богатырь с плаката, который висел у нас дома. Даже лицо его было так же припорошено пылью. «Наверное, только что из шахты вылез», — восхищенно думал я, стараясь увидеть у него зажженную шахтерскую лампочку. Но вместо нее Алехин почему-то держал в руках небольшой ременный кнут. Он широко улыбался, протягивая через головы женщин деньги продавщице.
— Пропустите Алехина без очереди!
И тут мне показалось довольно странным, что все, кто был в магазине, почему-то смотрели не на богатыря, а на другого человека — невысокого, в серой кепке и стареньком, заштопанном на рукаве костюме. Он смущенно улыбался, пристроившись в самом конце очереди.
— Из-за чего такой шум? — негромко говорил он. — У меня же есть время, постою…
— Хлеб кончается, Андрей Николаевич! — крикнула ему продавщица. — Теперь только к обеду привезут. Идите сюда, сколько вам свешать?
Она, не глядя, рывком сунула в руки богатырю буханку, а сама все продолжала смотреть на человека в стареньком костюме. Это и был настоящий Алехин. Он все-таки купил хлеба без очереди и быстро ушел, явно смущенный вниманием всего магазина.
А богатыря мы с теткой Пелагеей увидели в тот день еще раз, когда возвращались домой. Он лихо восседал на длинной бочке, установленной на дрожках, и погонял ременным кнутом понурую лошадь.
КОЛЕЧКО ИЗ МЕДНОЙ КОПЕЙКИ
Тиха, спокойна в сумерки деревня.Чуть опустив бревенчатые плечи,Стоят усталые от зноя избы.Девчонка, Длинноногая, как цапля,Корову гонит…Та идет неспешноИ вдавливает в землю сор и щепки.Куда-то грузовик с зерном ползет.А над дорогой — месяца осколок,Как треснувшая фара, от которойДавно уж потерялось полстекла…
Тетка Пелагея жила от нас через три двора. Я любил заходить к ней в гости. Неказистая избушка ее казалась мне похожей на большую растрепанную курицу. Но дома тетка Пелагея бывала редко, чаще ходила по дворам и грелась у чужого огня, расплачиваясь за это нехитрыми деревенскими новостями.
Была она одинокая и какая-то бесприютная. Но в деревне любили ее за бескорыстный нрав и еще за то, что отменно умела печь пироги. В доброе довоенное время ни один торжественный стол не обходился без Пелагеиных пирогов. Поджаристые, румяные, начиненные яблоками, капустой, пшенной кашей с морковью и яйцами, а то и просто картошкой, пироги эти были украшением любого стола. Даже спрятанные до времени где-нибудь в дальнем чулане, они подавали о себе весть своим ароматом.
Пытались по ее рецептам печь пироги и другие хозяйки, и неплохо пекли. Но таких, как у тетки Пелагеи, у них никогда не получалось. Поэтому в Больших Ключах говорили, что у нее — золотые руки.
— Что-то давно Пелагея не заходит, не заболела ли? — иногда озабоченно говорила мама.
Я тут же отправлялся ее проведать, но дверь избушки оказывалась завязанной на веревочку — не от недобрых людей, а от ветра и проказливых коз. Значит, тетка Пелагея жива-здорова и скоро должна к нам зайти.
Через день-другой она действительно появлялась, усаживалась на зеленый сундук возле дощатой перегородки — ее любимое место, и неторопливо разговаривала с мамой или дремала. Ради ее прихода мама всегда зажигала висячую керосиновую лампу, и в избе у нас сразу же становилось светло и празднично. Мы ужинали все вместе горячей рассыпчатой картошкой, которую высыпали из чугунка прямо на стол, и запивали холодным, кисло-сладким свекольником. В то полуголодное время мне казалось, что ничего вкуснее свекольника на свете и быть не может.
После ужина я садился с теткой Пелагеей на сундук и просил ее рассказать сказку про золотое колечко. Она знала только одну эту сказку, но мне никогда не надоедала ее слушать.
В некотором царстви-и, в некотором государстви-и, — слегка нараспев начинала рассказывать тетка Пелагея, — жила-была девочка со старой матерью. Жили они бедно, ели-пили несладко, да и то не каждый день. Пришло время, мать у девочки умерла, и осталась она одна-одинешенька. Никакого богатства у нее не было, кроме проворных рук да золотого колечка, подарка матери. Умирала мать — говорила:
— Береги это колечко, доченька. Оно тебе счастье принесет.
Схоронила девочка мать и пошла наниматься в работницы к богатому хозяину: есть-пить надо.
— Будешь мне печь пироги, — сказал богатый хозяин. — Вот квашня, вот ларь с мукой. Угодишь — возьму в работницы, не справишься — иди на все четыре стороны.
Взялась девочка за работу. А сама вся дрожит от страха, вдруг не получится? Ведь пирогов она никогда в жизни не пекла. Жили они с матерью так бедно, что муки у них в доме и щепотки не было. Но взялся за гуж, не говори, что не дюж. Замесила девочка кое-как тесто, стала печь пирог. А он расползается во все стороны, словно блин. Заныло у девочки сердце: чует, что не угодит хозяину, прогонит он ее.
Ан и правда все худо вышло. Принесла она хозяину свой пирог. Откусил он кусочек, и рот у него перекосился весь. Словно кислое-прокислое яблоко съел.
— Отрава, а не пирог! — закричал хозяин и затопал на девочку ногами. — Вон из моего дома!
Подкосились у девочки от страха ноги, и упала она на пол. Лежит, не поднимается. Долго богатый хозяин бесновался, а потом и говорит:
— Есть у меня любимая свинья. Если она съест этот пирог — твое счастье. Будешь печь пироги для нее.
Пошел богатый хозяин в хлев, хотел отдать пирог своей любимой свинье, да раздумал и сам съел все до крошки. Вот какой жадный был. Приходит и говорит:
— Съела свинья пирог, твое счастье. А за то, что мне не угодила, будешь работать задаром. Марш на кухню, принимайся за дело. Да смотри, старайся!
Снова взялась девочка за работу. «Наверное, это мне мамино колечко помогает» — подумала она и надела его на палец. Месит девочка тесто, старается. И вдруг видит — нет на пальце колечка! Заплакала она горько-горько, и потекли прямо в квашню ее соленые слезыньки.
Стала искать она колечко. Перемесила тесто заново раз, другой, третий, прощупала все по горсточке — нет колечка. Ныли у девочки руки-ноги, ломило поясницу. Тесто с каждой минутой становилось все круче, а она все искала, искала…
Пришла пора печь пироги. Сажает их девочка на противни, ставит в горячую печь, а сама еле на ногах держится — так устала. А когда испекла, отнесла их хозяину.