Марина - Карлос Руис Сафон

– Вы простите меня, Оскар, – сказал он севшим голосом. – Возраст…

Я встал, пытаясь помочь Марине, но она взглядом показала, что этого не нужно, и я остался в столовой, а они ушли – дочь поддерживала отца.

– Очень рад, Оскар, очень рад знакомству, – тихо прошелестел его голос, когда они удалялись в тьму коридора. – Приходите к нам еще, да, приходите еще…

Их шаги затихли в глубине дома, а я остался при свете свечей и ждал возвращения Марины еще полчаса, проникаясь атмосферой старого дома. Когда мне стало понятно, что Марина уже не вернется, я начал беспокоиться. Пойти на ее поиски по незнакомому дому я стеснялся. Уйти не попрощавшись я не мог. Оставить записку тоже, в комнате не нашлось чем ее написать. Тем временем смеркалось, мне надо было возвращаться в интернат. Я решил прийти на следующий день после уроков и узнать, все ли хорошо. И сразу понял: ведь не прошло и получаса, как я не вижу Марину, а я уже ищу предлога вернуться к ней. Через кухню я прошел к кованым воротам сада. Над городом гасло вечернее небо с неторопливыми тучами.

По пути к школе, медля и мысленно возвращаясь к событиям этого дня, я старался снова пережить каждую минуту. Поднимаясь по лестнице в свою комнату, я пришел к выводу, что более причудливого и странного дня в моей жизни не было. Но если бы его можно было повторить, я бы сделал это не задумываясь.

7

Той ночью мне приснилось, что я заперт внутри огромного калейдоскопа. Какой-то дьявол – я видел только его огромный глаз в круглом стекле – вертел его и заставлял меня кувыркаться. Мир дробился и рассыпался, цветные пятна и причудливые отражения сводили с ума. А, это насекомые. Черные бабочки. Я вскочил с постели с бешено бьющимся сердцем, словно кровь во мне вдруг превратилась в кипящий крепкий кофе. Целый день продолжалась эта лихорадка, не отпуская меня и на уроках. Все учебные темы того понедельника были поездами, которые проследовали мимо меня без остановки. Джи-Эф сразу заметил, что со мной что-то не то.

– Обычно ты всего лишь витаешь в облаках, а сегодня вышел за пределы атмосферы, – подвел он итог. – Слушай, ты не заболел?

Я рассеянно успокоил его и снова посмотрел на часы над доской аудитории. Три тридцать. Занятия закончатся через два часа. Целая вечность. За окном поливал дождь.

При первом же звуке звонка я сорвался с места, предупредив Джи-Эф, что сегодня не пойду с ним на обычную прогулку. Коридоры были еще длиннее, чем обычно. Сад и фонтан у входа в наше здание потускнели под дождем. Небо висело, как свинцовая пластина. Фонари, как гаснущие спички, едва желтели во влажном воздухе. Я был без зонтика и даже без капюшона, так что бросился бежать. Перепрыгивал через лужи, огибал потоки воды и наконец выбежал на улицу. Дождевой поток тек вниз по тротуару неудержимо, как кровь из отворенной вены. Уже промокший до костей, я бежал по мрачным безлюдным улицам, а вода ревела подо мной в канализационных стоках. Казалось, город погружается в черный океан. Я добежал до ворот особняка Марины и Германа за десять минут – и к этому времени промок до нитки. На горизонте день догорал серым, в мраморных разводах, закатом. На углу переулка вдруг что-то с треском обвалилось. Я испуганно оглянулся. Никого – только дождь лупил по лужам пулеметными очередями.

Я протиснулся в калитку. Молнии освещали путь к дому. Херувимы над фонтаном у входа приветствовали меня. Стуча зубами, я добрался наконец до кухонной двери. Она оказалась открытой. Я вошел. Тьма была там непроглядная. Я вспомнил, что Герман говорил – в доме нет электричества.

До этой минуты я и не подумал ни разу, что вообще-то пришел без приглашения. Вот уже второй раз я лезу в этот дом в темноте и без малейшей причины. Подумал даже уйти, но буря разошлась к этому времени так, что было не выйти. Вздохнув, я стал растирать руки, которых почти не чувствовал от холода. Ледяная одежда липла к телу. Кашель сотрясал меня так, что стучало в висках. «Полцарства за махровое полотенце», – подумал я и позвал:

– Марина, ты здесь?

Только эхо отвечало мне из темных коридоров. Темнота стояла вокруг, как толпа молчаливых теней. Только молнии освещали сквозь окна кухню, словно вспышки фотокамеры.

– Марина? – настырно продолжал я. – Где ты? Это Оскар…

Я несмело прошел внутрь. Промокшие ботинки хлюпали при ходьбе. Столовая, где мы вчера ели, стояла пустой. Стол не накрыт. Стулья пустуют.

– Марина? Герман?

Ответа не было. На столике у стены я разглядел подсвечник и коробку спичек. Руки закоченели так, что только с пятой попытки удалось зажечь спичку.

Я поднял над собой мерцающий слабый свет. Комната призрачно вырисовалась передо мной, стал виден вход в коридор, где вчера я последний раз видел Марину и ее отца. Оказалось, он ведет в другой большой зал, также с большой хрустальной люстрой под потолком, таинственно блеснувшей наверху, как большой бриллиант. Тени скользили по стенам, бросаясь в углы, когда молния сверкала в окна. Старая мебель спала мертвым сном, укрытая белыми простынями. Из этой залы вела вниз мраморная лестница. Чувствуя себя взломщиком, я почти решился сойти вниз, когда заметил над верхней ступенькой два желтых глаза и услышал мяуканье. Кафка. Я с облегчением вздохнул. Кот исчез в потемках. Я растерянно оглянулся. Увидел только цепочку собственных мокрых следов на пыльном полу.

– Кто здесь? Марина? – звал я снова и снова, и никто мне не отвечал.

Я представил себе этот зал в праздничном убранстве несколько десятилетий назад. Оркестр, танцующие пары. А теперь он больше напоминает затонувший корабль под толщей воды.

На стенах было много картин. Все – портреты. И все – одной и той же женщины. Я узнал ее. Та самая, что смотрела на меня с портрета в первый вечер, когда я нечаянно забрел в дом. Великолепное исполнение портретов, магия линии и краски поразили меня почти сверхчеловеческим совершенством, и я спросил себя: кто же автор портретов? Было очевидно, что он один, что все портреты – одной кисти. Дама, казалось, смотрит на меня сразу со всех сторон, и сходство ее с Мариной так и бросалось в глаза. Того же рисунка губы на бледном, почти прозрачном лице. Та же стать, та же фарфоровая стройная хрупкость. Тот же пепельный оттенок серых глаз, таких бездонных, таких грустных. Тут кто-то коснулся моей ноги. Кафка терся о мои мокрые ботинки. Я нагнулся, приласкал его, погладил серебристую шерстку.

– Ну и где наша Марина? Где твоя хозяйка?

Ответом было меланхолическое мурлыканье. Дом очевидно был пуст. По крыше барабанил дождь. Тонны воды падали и падали с неба. Я старался представить себе ту невообразимую причину, которая заставила Марину и Германа покинуть дом в такую погоду. В любом случае меня это не касалось. Я еще раз погладил Кафку и решил уйти раньше, чем они вернутся.