Муравьи революции - Петр Михайлович Никифоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шукалова арестовали в его каюте. Он сидел совершенно одетый на своей постели и растерянно смотрел на вошедших матросов.
— Ну, «шкура», выходи! Погулял, теперь довольно. Топить будем.
Шукалов взвыл и повалился на колени:
— Братцы… дети… пощадите…
Матросы хохотали над страхом боцмана и выволокли его из каюты.
— Ишь, «шкура», братцами называет, погоди, скоро благородиями величать будешь.
Боцмана решили запереть в его же каюте и поставили у двери часового.
Философова искали по всей, яхте, но он как сквозь землю провалился. Когда опросили караульную команду, то оказалось, что он сбежал в самом начале митинга. По-видимому, получив из Кронштадта известие о восстании, он решил не ожидать событий на яхте и заблаговременно удрал.
Остальным офицерам приказали сидеть по каютам до утра, что они беспрекословно выполнили.
Митинг окончился почти перед утром. Было решено предъявить требования командиру экипажа — контрадмиралу Нилову — через командира яхты.
Матросы разошлись, и началось митингование по кучкам. Кое-кто спал, но большинство, лёжа в висячих койках, усиленно курило и глухо гудело… «Шкуры» сидели и не уходили, боясь, чтобы их в чём-либо не обвинили и не «помяли».
Утром команда по заведённому порядку вышла повахтенно к поднятию флага. Очередные заняли вахты. Разрешили офицерам нести свои вахты. Офицерское старшинство принял на себя минный офицер по старшинству.
Командира на яхте не было.
Офицеры вышли из своих кают и с удивлением наблюдали новую, вдруг ставшую для них чуждою, враждебною матросскую массу, своевольно хозяйничающую на императорской яхте. Офицеры чувствовали себя на яхте чужими и не у дел и не знали, уходить ли им по каютам или оставаться на палубе.
В Кронштадт по радио сообщили, что «Полярная Звезда» примкнула к восстанию и сегодня командиру экипажа предъявит требования. Несколько раз в течение утра запрашивали Кронштадт о положении дел, но ответа не получили.
Скоро приехал командир яхты и с ним командир экипажа, контрадмирал Нилов. Боцманматы дежурные засвистели: повахтенно во фронт. Команда по привычке побежала наверх по вахтам. Но мы вырвали у дежурных свистки, поставили у трапов надёжных людей и никого не пустили наверх. Собрались опять толпой в нижней палубе, заставили старшего боцманмата взять выработанные нами требования, чтобы он вручил их адмиралу.
Адмирал дал приказ выйти наверх, но его самого потребовали вниз. Он, бледный, опустился в нижнюю палубу и всё время повторял:
— Что скажет его величество?..
Он попробовал и тут построить команду, но все загалдели: «Не надо… поговорим и так…» и тесным кольцом окружили адмирала и командира яхты. Вперёд выдвинули боцманмата с требованиями. Боцманмат, бледный и дрожащий, как лист, молча протянул бумагу адмиралу. Адмирал посмотрел на бумагу:
— Как? Его императорскому величеству требования… Нет… нет… нет… нельзя…
Матросы загудели: — Чего там нельзя… вези ему требование… поймёт.
Адмирал стал упрашивать, чтобы сняли политические требования и оставили одни экономические. Матросы опять загудели:
— Нечего снимать, вези всё, пусть читает…
Тогда я вышел от имени команды и заявил:
— Требования изменены не будут, и мы даём шесть часов срока для доставки требований кому следует: если в указанный срок вы не дадите нам положительного ответа, яхта уйдёт в Кронштадт.
Адмирал испуганно посмотрел на стоящих плотной стеной матросов, тихо проговорил: «Хорошо, хорошо», повернулся и торопливо пошёл по трапу.
Часа через три мы получили от адмирала телеграмму приблизительно такого содержания: «Его императорское величество повелел сократить срок военно-морской службы до пяти лет, а также удовлетворить экономические желания моряков; политические вопросы будут переданы на изучение и рассмотрение правительства».
На яхте поднялся радостный галдёж. Трудно было уяснить, чему больше радовались: тому ли, что добились сокращения срока службы, или тому, что заставили уступить.
Нужно полагать, что ввиду развёртывающихся событий адмирал получил предписание ликвидировать мятеж на яхте без излишнего шума, путём некоторых бытовых и экономических послаблений, и до поры до времени команды не раздражать.
В первые дни «победы» нас действительно не раздражали: пища была значительно улучшена, отпуска давались без особого стеснения, хотя строгость в отношении опаздывающих была прежней, матросы против этого не возражали, даже создалось такое общее мнение: раз свободу завоевали, то порядок надо держать. И порядок держали. На яхте было создано нечто вроде клуба-читальни. Натаскано было большое количество легальной и нелегальной литературы, всё это было навалено на столах в нижней матросской палубе.
Матросы с жадностью набрасывались на литературу. Офицеры также сидели вместе с матросами в клубе и с интересом просматривали непривычную для них печать.
Разрыв с Кронштадтом сильно тревожил братву. Бурное кипение и неистовая непримиримость, с которой матросы быстро неслись к мятежу, рисовали перед нами тяжёлую и кровавую борьбу. Братва притихла и тревожно ждала.
Кронштадтский мятеж
Дни октября были мучительными днями. Напитанный токами растущей революции Кронштадт нервно вздрагивал. Вяло и болезненно преодолевая дневную службу, матросы, как больной в жару, метались в бреду ночных митингов.
«Неповиновение», уклонение от «нарядов» на работы, отказ от плохой пищи, грубые ответы «шкурам», злобные взгляды на офицеров и заглушённые матюги в спину — всё это говорило о наступающем кризисе.
Утро 23 октября вместе с обычной трудовой и служебной сутолокой внесло в жизнь Кронштадта новые тревожные нотки. Матросы, как всегда, шли по своим нарядам на работы; но странно, что большая половина не доходила до места своих назначений и куда-то исчезала.
В экипажах офицеры стали замечать необычное оживление: появлялись и уходили посторонние матросы… В некоторых экипажах офицеры наталкивались на многолюдные митинги. Во время обеда в некоторых ротах матросы разлили по кухням вонючий обед.
Начальство встревожилось: посыпались в Петербург тревожные телеграммы. Командир Балтийского флота адмирал Никонов с кучей адъютантов метался по экипажам и пытался выяснить нарастающую обстановку.
Многие офицеры бросились отправлять в Петербург свои семьи.
Во время обеда пронёсся по экипажам слух, что в три часа на Соборной площади назначен большой матросский митинг.
После обеда по нарядам не пошли. Учебные классы пустели. Со всех экипажей и школ тянулись вереницы матросов к собору. Большая Соборная площадь гудела и тяжело волновалась; десятитысячная толпа напирала к центру.
На трибуне, заломив на затылок фуражку, расставив широко ноги, нелепо размахивала руками фигура матроса; ветер трепал коротенькую чёрную ленточку; полуосипший голос с трудом доносил до ушей слова…
— Товарищи! Сегодня здесь… мы должны сказать… наше решительное слово.
