Странная фотография - Елена Ткач

— Ну что, Колечка, не сладко тебе, да? Да ты лежи, лежи — к утру вся твоя хворь пройдет, как рукой снимет!

— Проша! — только и смогла вымолвить Сеня и заплакала — на этот раз от счастья, едва услыхала ласковое прозвище «Колечка», придуманное домовым специально для нее… — Прошенька, миленький, где ты был? Я так соскучилась! Где ты пропадал? — и хлюп, хлюп носом…

— Где, где? Не спрашивай! Я тут делов натворил, вот что. И теперь мне эти дела расхлебывать надо, а не то не жизнь получается, а сущее безобразие! Явился вот, потому как прознал про вашу беду. Ну, думаю, нет никакие запреты мне не указ, когда Сенюшке моей плохо…

Сеня, услыхав знакомую его воркотню, радостно вздохнула, утерла слезы и приготовилась слушать Прошин рассказ.

А рассказал Проша следующее. С самого переезда с дачи на городскую квартиру для него началась полоса неприятностей. И это ещё слишком мягко сказано — неприятностей, потому что иначе, как бедствием, жизнь такую не назовешь!

Вышло так, что подтвердились худшие Прошины опасения: в доме уже был хозяин — домовой, который преспокойненько проживал в их квартире, ничем особенным жильцам не докучая и не давая о себе знать. Этот домовой по Прошиным словам был сущим бездельником — дрых с утра до ночи, и это занятие было единственным из всех прочих, которому он с радостью предавался.

Ничем этот горе-хозяин себя особо не утруждал, ни домом, ни вверенной ему семьей вовсе не интересовался — словом, по Прошиным понятиям был отъявленным дармоедом и негодяем, каких поискать! И Проша, едва переступив порог, первым делом принялся выяснять отношения с этим бездельником. Беседа ни к чему дельному не привела, согласия они не достигли. Ясно было: вдвоем им не ужиться, да и где это видано, чтоб дом был под началом двоих хозяев, в приличном доме хозяин может быть только один!

Однако, Проша, как существо совестливое, даже не помышлял о том, чтобы выставить прежнего домового на улицу. Он ведь только-только был награжден свыше званием чистого духа! А это обязывало соответствующим образом житье-бытье свое строить и вывертов, да разгильдяйства прежнего уж больше не позволять. Ни каприза, ни самоволия, ни тебе драки какой — ничего этого не моги, если уж ты чистый! Назвался груздем — полезай в кузов! Потому как теперь ты не нечисть никчемная, а существо тонкое и возвышенное. В ином качестве пребывающее. Вот и весь сказ!

Словом, Проша с Тараской, — а прежнего хозяина Тарасом звали, — не достигнув согласия, пребывали в полной растерянности. В самом деле, как быть? Прежний — он законный жилец и все права на квартиру имеет, лет девяносто в этом доме живет, с самого его основания… А Проша — тот семью обитателей здешних призван оберегать, приставлен к ней повелением свыше на самых верхах в иерархии духов такое решение принято! И положен ему испытательный срок: сумеет он в ближние годы званию чистого соответствовать и свой грех искупить, значит так тому и бывать — чистым он на веки вечные и останется. А нет — и суда нет, опять нечистью беззаконной сделается, оказанного доверия не оправдает. Вот ведь какая штуковина получается: решение-то свыше приняли, а про прежнего домового не подумали — как с ним быть?! И выходит, что сами они вдвоем должны из нелепицы этой выход искать.

Ну, искали они недолго: препирались, спорили, да правоту свою доказывали, пока не сдержался Тараска и дух его не взыграл — кинулся он на пришельца незваного с кулаками! В общем, подрались они крепко. Так дрались, что бурю подняли — настоящий ураган с ливнем проливным и грозой!

Эта буря и разметала в памятный день ровную стопку бумаги с маминого стола, когда Сеня кинулась за ними на улицу, вымокла до нитки и заболела. А странный свист и стук форточки, который ей о Проше напомнил, — на самом деле он, Проша, и произвел! Это он Тараску из дому выставил — не удержался, сердечный! Уж больно осерчал на прежнего домового за вздорный его и никчемный характер! И тот метеором пронесся мимо Сени в окно — вон!

— Как он мог семью да такого запустения довести? — ерохтился Проша, вскочив с кровати и в возмущении семеня по комнате. — Как мог в доме вечные ссоры и раздоры терпеть? Людей уму-разуму не научить, а бросить на произвол судьбы и их собственного слабого разумения, что детей малых…

Он до того разошелся, что по старой своей привычке из материального тела своего вышел — развоплотился и метался по комнате, меняясь в размерах. Сеня только успевала глазами хлопать, следя за его мгновенными перемещениями.

— Прошенька, ты сядь, — взмолилась наконец Сеня. — А то у меня в глазах двоится и голова кружится.

Проша мгновенно исполнил просьбу и вернулся в прежнее свое осязаемое состояние. Уселся поближе к ней и положил свою теплую мягкую лапку Сене на лоб.

— Я же говорю — утром будешь здоровенькая! — утешил он свою подругу. Температура спала уже, сейчас мы тебе водицей прохладненькой рученьки и лоб оботрем — сразу, Колечка, легче станет. Ты уж извини меня, дурака, распережевался тут, нашел время!

— Проша, а что теперь с этим Тарасом? — спросила Сеня, чувствуя как раскаленное копие, пронзившее её сердце, больше не жалит огнем — боль отступила. Она лежала расслабленная и тихая, с умилением глядя на своего друга. — Он теперь где живет?

— Где-где? Тут поблизости. В новом доме. Этот дом недавно совсем заселили, и наш брат, домовой, ещё про него не разведал. А этот быстренько сориентировался — углядел, где местечко незанятое имеется. Губа у него не дура: дом-то элитный — хоромы сущие! В квартирах по две ванные с туалетами, шик, блеск… Один кафель импортный чего стоит! Я уж не говорю о ручках бронзовых и всякой ерундовине, которая там повсюду наверчена.

— Значит, получается, что ему от этой перемены только лучше, раз он в таком доме пристроился?

— Да какое там, лучше! — возмутился Проша. — Важно ведь не где ты живешь, а как! А он там такое творит, что аж чертям тошно. Семью эту несчастную не иначе как со свету сжить вознамерился. Они, бедолаги, не понимают, что в доме творится. Он там такую атмосферу мрака и злобы навел, что они, того и гляди, сами друг друга слопают. Сгрызут за милую душу… Злость — она же заразная! А Тараска от обиды и злости просто с винтиков съехал. Совсем помешался — разве ж можно семью, в которой ты поселился, так жутко терроризировать?

— Значит и домовой может стать террористом? — подивилась Сеня. — Что ж делать теперь, никак нельзя на него управу найти?

— Почему нельзя, можно… Только мне теперь не до него — мне надо вашу семью выправлять. Некогда прохлаждаться раз уж с боем тут водворился! Только, если честно, — буркнул он, отводя взгляд, — если честно, Сеньчик, прежде всего надо бы мне, конечно, зло содеянное исправить и этим прогнатым заняться. Потому что, получаюсь я кругом теперь виноватый и нет мне прощенья! Жалко мне домового прогнатого этого. Погорячился я, не хотел, чтоб так вышло… И этих жалко — семью-то несчастную. Получили подарочек, нечего сказать!

Домовой всхлипнул и отвернулся к окну, заслонясь от лунного света лапой. Он, похоже, и сам пребывал в смятении. И Сене, посвященной им в некоторые тонкости жизни души, в неминуемую взаимосвязь многих причин и следствий, не надо было долго ломать голову, чтобы понять, что же произошло…

— Прош, ты считаешь себя виноватым? — робко спросила она. — Думаешь, что из-за этого — ну, что ты Тараса прогнал, — много бед приключится?

— И уже приключилось, и ещё приключится, а как же? За все надо платить! Зло очень просто содеять, Колечка. Очень легко. Это на добро много сил требуется — на каждое душевное усилие по совершенью добра. Чтобы радость кругом цвела и души пребывали в покое, чтоб росли они, а не чахли… да ты сама знаешь. А зло позволишь себе — и как снежный ком оно вслед за тобой покатится, вовлекая в этот темный круг всех, кто рядом с тобой.

— И ты… ты намекаешь, что бабушка… — Сеня недоговорила, боясь до конца додумать эту страшную мысль.

— Нет, милая, этого ты не бойся! Тут я не виноват! Жизнь и смерть человеческая — в руках Божьих, и кроме Отца Небесного никто над вами не властен. Ни темные, ни светлые силы… И в событиях этих не ищи со смертью бабушки твоей никакой связи. Даже мысли не допускай!

— Ох, слава Богу! А то я уж… — Сеня всхлипнула и уткнулась в подушку.

Проша ей не мешал — ждал, пока всласть наплачется. Он только тенью витал над нею, вновь приняв образ духа бесплотного. А когда она чуть успокоилась, опять уселся подле нее, пушистый и теплый, — совсем домашний. Как тому и положено быть!

— Давай-ка спать, утро вечера мудренее, — проскрипел Проша, гладя девочку по головке.

— Прош, а ты не исчезнешь опять? — с испугом спросила Сеня.

— Нет, обещаю. Хотя… — Проша вздохнул тяжело. — Хотя жить мне в доме твоем до поры не можно никак — с души воротит!

— Прош, ну зачем ты так? Почему?