Революция. Книга 1. Японский городовой - Юрий Бурносов

Найти агента было несложно — парикмахерскую «Куафер Жан» Цуда показал первый же прохожий. Цуда поблагодарил и зашагал в гору, к яркой вывеске, изображавшей европейского вида брюнета с усами, щелкающего в воздухе огромными ножницами.

Именно ее увидел Цуда, когда сверчок велел ему ехать в Порт-Артур. Именно здесь находился человек, которому он должен сказать особые слова — их тоже нашептал сверчок…

В маленькой парикмахерской было пусто, только щелкала и попискивала в клеточке какая-то птица. Цуда аккуратно присел на табурет и принялся ждать. Наконец из-за перегородки вышел низенький японец с аккуратным пробором и тонкими усиками, совсем не похожий на красавца с вывески.

— Стричься угодно? — спросил он по-русски.

— Мне нужен господин Жан, — сказал Цуда.

— Это я. Так вам угодно стричься?

— Нет, мне угодно поговорить с вами, господин Жан.

— Пожалуйста, но я вас не знаю… — развел руками японец. — Что вы хотели мне сказать? У меня мало времени…

— Тот, кто сдержан в словах, принесет пользу в хорошие времена и сможет избежать наказания в плохие, — учтиво произнес Цуда. Куафер Жан тотчас же заулыбался и, подойдя к двери, запер ее изнутри. Затем в его руке неожиданно появился небольшой револьвер, глядящий прямо на бывшего полицейского.

— Кто вы такой? Откуда знаете пароль? — быстро спросил парикмахер, теперь уже по-японски.

— Пароль я знаю от известного и вам, и мне человека. Он предупреждал, что вы можете сомневаться. И велел показать вам это.

Сказав так, Цуда полез в мешочек, висящий на поясе. Маленький парикмахер напрягся, поднял револьвер так, чтобы он был направлен прямо в грудь Цуда. Но, увидев маленького металлического сверчка, тут же убрал оружие и сказал с облегчением:

— Вы не представляете, как тяжело работать. Русская контрразведка самым прихотливым образом сочетает невероятную проницательность с редким идиотизмом. Наши люди стригут супругу артурского коменданта генерала Стесселя, которая выбалтывает крайне любопытные вещи, — и ничего! А простых кули, которые садятся распить немного водки с матросами с миноносцев, регулярно арестовывают, и, как ни жаль, именно тех, кто работает на наш Генеральный штаб.

— Русские вообще странный народ. Я так и не смог к ним привыкнуть.

— Хотите есть с дороги? Может быть, выпить?

— Спасибо, я не голоден, — покачал головой Цуда. — Мне нужны жилье и работа. Я должен прожить в Порт-Артуре до определенного момента, который, честно говоря, и сам не знаю, когда наступит…

— Вам дадут знать, — с пониманием кивнул куафер. — Что ж, живите у меня. Будете подсобным рабочим, это не вызовет особенных подозрений — у меня работал китаец, но недавно умер. Сожрал какую-то дрянь, китайцы только на это и способны… Но как мне вас называть?

— Сейчас я монгол Жадамба Джамбалдорж.

— Это удачная мысль. Ни китайское, ни японское население вами не заинтересуется. А я — капитан Сонохара. Что ж, отдыхайте, тем более вы с дороги, а потом я расскажу вам, что нужно будет делать по дому. Надеюсь, вы не боитесь грязной работы?

— Когда полыхает война, самурай днем и ночью должен находиться в лагере и на поле брани и может не иметь ни мгновения отдыха. Представители всех рангов должны работать вместе и настолько быстро и напряженно, насколько возможно, — отвечал Цуда.

Капитан Сонохара сложил руки перед грудью и поклонился.

Жизнь Цуда в Старом городе текла размеренно и спокойно. Он прибирался в парикмахерской, сортировал состриженные волосы, которые годились на изготовление париков, возился в маленьком огородике Сонохары-Жана, ходил с его поручениями на рынок. В целом они выглядели как господин и его слуга, и старались на всякий случай поддерживать эти же отношения даже тогда, когда поблизости не было посторонних.

Но так продолжалось недолго: до той самой поры, когда Цуда лег спать около полуночи, но едва закрыл глаза, как со стороны бухты раздались взрывы. Цуда тотчас же разбудил парикмахера, ложившегося спать много раньше.

— Слышите, капитан?! — спросил он. — Это война.

— По-моему, русские просто устроили какой-нибудь фейерверк или учебные стрельбы… — пробормотал Сонохара, однако выбрался из постели. Они вдвоем вышли на улицу, где уже собирались встревоженные пальбой люди. Слухи ходили самые разные — от нападения японцев до салюта в честь именин супруги коменданта Стесселя. Но несколькими минутами позже невесть откуда подтвердилась первая версия: японские миноносцы атаковали русские корабли, стоявшие на открытом рейде. Истинных потерь никто не знал, но эскадренные броненосцы «Цесаревич», «Ретвизан» и крейсер «Паллада» получили тяжелые повреждения от взрывов японских торпед и выбросились на мель, а к утру возле Порт-Артура уже находились основные силы флота японцев, возглавляемые вице-адмиралом Того.

После взаимной перестрелки русские корабли пошли на сближение с противником, но спустя сорок минут начали отход и укрылись в гавани.

Сонохара ликовал. Цуда не отказался выпить с ним немного саке, но не понимал, что же ему делать дальше — война началась, а он снова и снова занимался домашней работой. Сверчок молчал, хотя Цуда по нескольку раз в день сжимал его в ладонях и ждал, что гладкий металл завибрирует. Капитан наблюдал за странной церемонией, но спросить о ней не решился, полагая, что этот предмет, к примеру, дорог его соратнику как память об ушедшем человеке.

«Утром у меня состоялось совещание по японскому вопросу; решено не начинать самим… Весь день находились в приподнятом настроении! В 8 час. поехали в театр… Вернувшись домой, получил от Алексеева телеграмму с известием, что этою ночью японские миноносцы произвели атаку на стоявших на внешнем рейде «Цесаревич», «Ретвизан» и «Палладу» и причинили им пробоины. Это без объявления войны. Господь да будет нам в помощь!» — записал в своем дневнике Николай Второй.

У царя снова отчаянно болела голова… К тому же ему порою чудился невероятный японец-монгол, о чем он весьма стеснялся говорить. Когда он вышел на внутренний двор, чтобы благословить выстроенный батальон его Первого Восточно-Сибирского стрелкового полка иконой святого Серафима, в ряду солдат привиделся ему узкоглазый убийца. Присмотревшись получше, Николай понял, что то был вовсе не он, но легче не стало.

А потом начались мелкие и крупные поражения.

Предначертание определилось в конце марта, когда война шла уже два месяца. Цуда, как всегда, отправился на рынок. Когда он выбирал овощи, кто-то мягко тронул его за плечо. Бывший полицейский обернулся — перед ним стоял старик. Одет он был точно так же, как в день их первой встречи: залатанная одежонка бедного крестьянина, стоптанные сандалии-гэта, соломенный плащик с дырами, старый платок на голове.

— Здравствуй, Цуда, — приветливо улыбаясь, сказал старик. Он грыз вялый ломтик прошлогодней редьки.

— Здравствуй, — сказал самурай. — Я знал, что увижу тебя.

— Ты мог меня и не увидеть, — возразил старик. — Верь сверчку. Сверчок подсказал бы тебе, но…

— … Но зачем ждать от него то, что и так можешь сказать мне ты, — завершил Цуда фразу, которую старик уже говорил ему после Ходынки. Оба засмеялись.

— Идем к нам домой, — предложил Цуда, увлекая старика за собой, — тебе нужно поесть и согреться.

— У меня другие дела. Но все же отойдем вон туда, где нам не будут мешать.

Они вышли с рынка и остановились у полуразрушенного дома, который кто-то планировал перестроить, да бросил это занятие по случаю войны.

— В ночь на 31 марта ты поплывешь на большой корабль, броненосец «Петропавловск». Ты знаешь русского адмирала с огромной бородой?

— Макарова? Я слышал, что он очень мудрый человек.

— Поэтому его и нужно убить, Цуда. Знаешь, Такэда Сингэн однажды сказал: «Если бы нашелся человек, который смог бы убить господина Иэясу, я бы не замедлил отблагодарить его». Услышав это, один тринадцатилетний юноша поступил на службу к господину Иэясу. Однажды, когда мальчик увидел, что его хозяин отошел ко сну, он проник в покои Иэясу и ударил мечом по его постели. Господин Иэясу в это время молча читал сутру в соседней комнате. Услышав шум, он быстро схватил юношу. Тот честно сознался во всем, и тогда господин Иэясу молвил: «Когда я принимал тебя на службу, ты показался мне прекрасным слугой. Теперь я еще больше тронут твоими достоинствами».

Старик замолчал. Полагая, что история не закончена, Цуда поинтересовался:

— И что же, он убил его, господин?

— А? — старик встрепенулся. — Нет, он всего лишь отправил юношу обратно к Сингэну.

— Я не понял смысла притчи, — опечалился самурай. — Иэясу оценил то, что юноша исполнил, что хотел, пусть и неудачно? Или то, что юноша честно сознался?