Таня и Юстик - Владимир Железников

Часть третья

ВТОРОЙ РАССКАЗ ТАНИ

Во время открытия памятника вдруг полил дождь и все стали накрываться чем попало, суетились, уходили, смущенно пробираясь сквозь толпу. Юстик снял свою куртку и накинул мне на голову. А Даля раскрыла зонтик и подняла его над Юстиком, хотя он и возражал. Я чуть не заплакала от обиды на дождь и на этих людей, которые его испугались. А человек, который открывал памятник, продолжал говорить.

Толпа редела и редела, и в конце концов осталось человек двадцать.

Потом заиграл оркестр, покрывало упало, и открылся памятник гранитная плита, высотой метра в два, и на ней написаны имена тех, кто был казнен на этой площади.

И тут дождь так же неожиданно прошел, и появилось еще больше народу, чем было вначале.

После открытия памятника все тут же разошлись. Остались только мы с папой, Даля и Юстик. Человек, который открывал памятник, подошел к папе, чтобы попрощаться. Но папа его не заметил, и он его взял за локоть, крепко-крепко пожал ему руку, потом мне, потом Дале и Юстику, вздохнул громко и ушел.

В это время я думала про бабушку. Мне ведь придется ей рассказать, как все было.

Даля спросила, не видели ли мы, куда ушел Миколас. Папа и Юстик ответили, что не видели. А я промолчала, потому что заметила, как он нарочно смешался с толпой, чтобы не подходить к нам, и скрылся в соседней улице.

- Правда, все было торжественно? - сказала Даля. - Жалко, что пошел дождь. - Она оглянулась, видно, надеялась найти мужа, но, не найдя, заторопилась: - Юстик, идем. Мне надо приготовить обед.

Юстик замялся.

- Пойдем с нами, - сказала я. - Ты мне покажешь город.

В жизни не видела такого растяпу: он смотрел по очереди то на Далю, то на меня, не знал, на что решиться.

- А можно? - спросил он наконец.

- Можно, - ответила я.

- Вы не простудитесь после дождя? - спросила Даля.

Она все-таки хотела его от нас увести. Может быть, она думала, что я оказываю на него плохое влияние.

- Лично я не простужусь, - сказала я. - А вот как Юстик, не знаю.

- Мама, ведь солнце! - сказал Юстик.

В общем, она удалилась, и мы остались втроем.

Папа молча стоял в сторонке.

Я вытащила камеру из сумки и сняла памятник: в окошке кинокамеры он был маленький и более красивый, чем на самом деле. Когда я закончила съемку, папа молча повернулся и пошел в боковую улицу, на углу которой был кинотеатр. Я кивнула Юстику, и мы пошли следом за ним.

- Ты вчера ничего не слыхал? - тихо спросила я.

- Когда? - Юстик сделал круглые глаза.

Он все время чему-то удивлялся. Можно было подумать, что он только вчера прилетел с другой планеты.

- Ночью, - ответила я.

- Ничего, - прошептал он. - Я спал.

Ну и тип! Ничего себе спит! А может быть, он притворяется так же, как его родители, не хочет об этом говорить.

- Наши всю ночь проговорили, - сказала я. - Вернее, говорил папа, а твои помалкивали.

Я ждала, что он на это ответит. Но он ничего не ответил. Вдруг почему-то вспомнился дождь, который только что шел, и люди, убегающие от него, и я со злостью спросила:

- А почему они всё помалкивают?

- Не знаю, - неопределенно сказал Юстик.

- Хотят и помалкивают, так, что ли? - возмутилась я. - А до остальных им и дела нет?

Он ничего не успел мне ответить, потому что папа остановился и попросил у меня камеру. Обычно он никогда у меня ее не отбирал - я ведь тоже собиралась стать оператором, - а тут он взял камеру на руку и стал снимать дом. Обыкновенный дом, каких здесь было много. Ничего сложного в этой съемке не было, но он так долго снимал его, что можно было подумать, что он решил разрядить на него всю пленку.

Наконец папа кончил строчить и сказал:

- Здесь мы жили до войны. Четыре крайних окна слева в первом этаже. Когда я уходил из дому, то если отец в это время бывал дома, он всегда стоял у самого левого окна. Смотрел мне вслед. Правда, это бывало не так уж часто, поэтому я и запомнил.

Он здорово сбил мне настроение своим рассказом. Я видела, что папа никак не может оторвать глаз от самого левого окна, в котором всегда стоял дедушка. Какой он был?.. Вот если бы сейчас отодвинулась занавеска и в окне появился он сам. На одну секунду, не для всех, а для меня одной.

- Теперь погуляйте вдвоем, - сказал папа, - а я на вокзал за билетами.

Тут я вспомнила про Юстика. Он отошел в сторону, чтобы не мешать нам с папой. Я подбежала к нему и засмеялась. У меня так бывает: только-только мне грустно, а потом сразу весело. И я оглянулась еще раз на самое левое окно и помахала е м у рукой.

- Кому это ты? - не понял Юстик.

- Одному человеку, - сказала я и снова улыбнулась. - Ну, куда мы пойдем?

- В парк, - ответил Юстик, - если хочешь. Там хорошо.

Когда мы пришли в парк, я сразу догадалась, почему он привел меня именно сюда: в этом парке не было ни единого человека. Это был просто самый необитаемый парк.

- Ищете одиночества? - спросила я.

Юстик смутился и стал мне доказывать, что это самое красивое место их города, что здесь водятся белки, которые не боятся людей.

- Таня, а ты должна сегодня обязательно уехать?

- Нет, - ответила я, - могу остаться с тобой.

Он опять смутился и окончательно замолчал. Я тоже молчала. На этот счет я тренированная. Некоторые люди от молчания испытывают неловкость и поэтому говорят что попало, а я, наоборот, нисколько не смущаюсь. По молчанию я кого хочешь перемолчу.

Мы шли по парку, удаляясь все дальше и дальше. Сначала Юстик загребал ногами листья, потом вскочил на скамейку и пробежал по ней, испуганно оглянувшись. Это был настоящий подвиг, я уверена, он это сделал первый раз в жизни. Потом он зачем-то стал обнимать деревья. То ли хотел показать, какие у него в парке толстые деревья, то ли хвастался своими длинными руками. А я все равно молчала. Но скоро он иссяк. Тогда я взяла и будто случайно дотронулась до его руки. На мальчишек это потрясающе действует.

- А можно, я буду тебе пи-са-ать? - заикаясь, спросил он.

- Мне? - переспросила я и наивно сказала. - Зачем? - Интересно было бы послушать его объяснения на этот счет.

- Как... зачем?

Бедненький Юстик, он удивился! В страхе покосился на мою руку: мол, ведь, кажется, только что ты сама коснулась моей руки. Но, увы, я уже держала руки за спиной. Листья ногами он уже сгребал, деревья руками обхватывал, по скамейке бегал - делать больше ему было нечего, и Юстик понуро шел рядом со мной.

Правда, в этот момент я подумала, что сегодня я действительно уезжаю и, может быть, очень не скоро увижу Юстика. И может быть, даже никогда. "Ни-ко-гда", - нараспев сказала я про себя, мельком взглянула на Юстика, и мне стало жаль, что я уезжаю. И еще мне показалось странным, что я знаю Юстика всего один день. Неужели его не было позавчера, неделю, месяц назад?

- Хорошо, - сказала я, - можешь мне писать.

- Спасибо, - ответил Юстик и улыбнулся. - А твои родители? Они не будут тебя ругать?

- За моих можешь не беспокоиться.

- Тогда я буду писать тебе каждый день, - сказал Юстик.

Мы почему-то остановились и посмотрели друг на друга. Я поднялась на цыпочки, и моя макушка уперлась ему в подбородок, и я глупо рассмеялась. Подняла голову кверху и стала кружиться, и деревья мелькали у меня перед глазами.

Потом мы долго гуляли, и я сняла его на пленку, чтобы продемонстрировать его бабушке, маме, и девчонкам из своего класса, и некоторым ребятам, между прочим, тоже. Пусть полюбуются, какие бывают великаны.

Когда я вспомнила про бабушку и маму, я тут же, конечно, вспомнила про папу и сказала:

- Кстати, Юстик, ты не ответил на мой вопрос. Почему твои родители избегают разговоров о прошлом?

- Мама не любит. Она говорит, что это страшно, - ответил Юстик, - и лучше об этом забыть.

- Как забыть, - меня прямо подбросило на месте от возмущения, - когда это было! Ты знаешь, например, что Грёлих до сих пор преспокойно проживает в Нюрнберге. И Хельмут, конечно, тоже. И у них совершенно не болит голова от того, что по их вине погибло столько людей. А ты говоришь - забыть. - Я представила себе этого Грёлиха, и Юстик мне уже не показался таким прекрасным. - Вот что бы ты сделал, - спросила я, - если бы перед тобой появились Грёлихи?

- Не знаю, - ответил Юстик.

- Не знаешь?! А я бы... я бы... плюнула в их толстые рожи.

- А если они худые?

Он еще смеется в такую минуту!

- Значит, в худые рожи, - сказала я. - Но ничего, не беспокойся, скоро мой папа покажет их всему миру. Он поедет в Западную Германию и снимет про них фильм. Покажет, как они сейчас там припеваючи живут. И не только Грёлихи. У него целый список заготовлен. Папа мне про одного такого рассказывал. Он был собаководом в лагере смерти в Треблинке. Он там держал собак, которых науськивал на людей. Особенно он любил "охотиться" на детей. Наметит жертву, велит ей бежать, а потом спускает собак. А теперь он развел псарню карликовых пуделей для продажи. Папа его видел на собачьей выставке в Лондоне. А в Треблинке немцы убили семьсот тысяч людей.