Том 6. Письма 1860-1873 - Федор Тютчев

На днях здесь был милейший Катков*; как и следовало ожидать, он был принят с большими почестями и весьма обласкан власть имущими, но уехал он, как мне кажется, не сделав никаких выводов из того, что видел и слышал. Вчера в роли его провожатого я был у князя Горчакова, который, чтобы почтить гостя, пригласил на обед все выдающиеся умы своего Министерства. В Каткове непреклонность духа и большая проницательность ума трогательно сочетаются с превосходным нравом, мягким и бесконечно чутким к знакам внимания, которые ему расточают, а потому его иной раз сильно огорчает то, что тешило бы человека более себялюбивого и недоброжелательного.

Событием дня здесь является тронная речь императора Наполеона, краткое содержание которой было передано по телеграфу Будбергом*. Выдающимся местом речи является заявление о том, что трактаты 1815 года больше не существуют, и сделанное вследствие этого предложение о созыве всеобщего конгресса, на котором были бы обсуждены все ожидающие решения вопросы, — комбинация, которая, будучи уже однажды указана самой Россией, может быть ей предложена без опасения ее задеть. — Уже известно, что на английского посла речь произвела неблагоприятное впечатление, так же, вероятно, будет реагировать и Австрия, которая не одобрит идеи о всеобщем конгрессе, поскольку тогда ей пришлось бы сесть за один стол с Италией, так же как Англия не одобрит возможной отмены венских трактатов. — По всем этим причинам меньше всего оснований быть недовольными вышеупомянутой речью имеется у нас, ведь она в конце концов только констатирует все увеличивающееся расхождение во взглядах наших противников — на этом обнимаю тебя, дочь моя, и еще раз желаю приятно провести свой день рожденья.

Всем сердцем твой.

Каткову М. Н., 1 ноября 1863*

22. М. Н. КАТКОВУ 1 ноября 1863 г. Петербург

Петербург. 1-ое ноября 1863

Пишу к вам, почтеннейший Михаил Никифорович, по поручению князя Горчакова. — Князь просил меня еще раз заявить вам, какое приятное впечатление он вынес из личного с вами знакомства и как, более нежели когда-либо, он дорожит дружным вашим содействием для общей пользы. — Он изложил перед вами, со всеми их оттенками, наши политические отношения с первостепенными державами*.

Теперь, при очевидно приближающемся европейском кризисе, князь желал бы еще отчетливее, еще убедительнее выяснить вам, как он разумеет наши отношения к Франции*.

Мы решительно не ищем сближения с Франциею — не ищем, потому что не верим в Наполеона, — и я не знаю, какие бы ему следовало представить нам залоги, чтобы мы могли ему поверить.

Все это так — все это не подлежит ни малейшему сомнению, — но, с другой стороны, крайне было бы бестолково и опрометчиво — противно нашему очевидному интересу, — если бы какими-нибудь слишком резкими заявлениями отняли у него всякую надежду на это сближение, убедили его в совершенной невозможности сближения и вынудили бы его признать своим жизненным условием непримиримую враждебность к нам. Через это мы двояким образом обессилили бы себя, во-первых, сосредоточив все Наполеоновы силы против нас одних, — во-вторых, подчиняя нас, через это самое, большей зависимости от других держав… Вот почему кн. Горчаков желал бы очень, чтобы «Московские ведомости», сохраняя за собою полную свободу суждений и оценки, избегали по возможности все слишком резко враждебное, обличающее решительную непримиримость — или, выражаясь словами князя, чтобы — говоря о Наполеоне с полною свободою, не слишком дразнили его*.

Письмо его к государю уже получено, и ответ на оное уже написан. Сейчас кн. Горчаков повез его в Царское Село. Вы будете им довольны — в нем много достоинства и, вместе с тем, много того, что только нам одним возможно при нынешних обстоятельствах, — удачной, ловкой правды и искренности. — Решительного отказа нет — даже высказано полнейшее сочувствие тем общечеловеческим мотивам, на которые Наполеон разыгрывает свои вариации, но твердо и положительно выставлены все вытекающие из сущности неодолимые препятствия и несбыточности*.

Судя о Наполеоне — все и всегда почти слишком идеализируют. — В нем привыкли видеть осуществление какого-то чистейшего, безусловного мошенничества. — Он, конечно, мошенник, но подбитый утопистом, как и следует представителю революционного начала. И эта-то примесь дает ему такую огромную силу над современностию.

Но пора кончить. Поручение выполнено — остается — от души пожать вам руку.

Ф. Тютчев

Каткову М. Н., 6 ноября 1863*

23. М. Н. КАТКОВУ 6 ноября 1863 г. Петербург

Петербург. Середа. 6 ноября

Благодарим усердно за вашу статью, в которой вы так верно и удачно определили наше настоящее положение и намекнули, какой программе мы должны следовать. Князь Г<орчаков> был очень доволен статьею*.

Общее положение начинает выясняться. Можно уже теперь предвидеть, что Наполеон, с своим конгрессом, останется окончательно в дураках или должен будет решиться на что-нибудь роковое, отчаянное.

Ответ Англии уже известен. Он таков, как надо было ожидать. Отрицателен не по форме, а в сущности. — Конгресс не отрицается, но упразднение трактатов не признано — и требуется, для согласия на конгресс, предварительных пояснений*. — Все это сильно не понравилось в Париже. Отвечено было, что пояснения будут даны, когда конгресс соберется, на что Lord J. Russel* заметил: «That is perfectly absurd».[7]

К нам со всех сторон обращаются с запросами: все с тревожным любопытством ждут нашего решения, чувствуется, что ключ положения переходит в наши руки — Россия стоит особняком, но уже не изолирована.

Препровождаю к вам при сем еще несколько заметок князя Вяземского, из которых одна уже была вам доставлена. Вы, может быть, поместите их в следующем № вашего «Вестника»*.

Это письмо, почтеннейший Михаил Никифорович, получите вы накануне дня вашего ангела. — Позвольте же и мне присоединить мои поздравления к поздравлениям столь многих и многих.

Послезавтра во всей России усердно будут празднуемы два Михаила. Один в Вильне, другой в Москве*.

Еще одна просьба: скажите, прошу вас, А. И. Георгиевскому, что мы очень тревожимся его молчанием и нетерпеливо ждем известий от него.

Вам, с особенным уважением, душевно преданный

Ф. Тютчев

Тютчевой Е. Ф., 10 ноября 1863*

24. Е. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 10 ноября 1863 г. Петербург

Pétersbourg. Dimanche. 10 9bre*

Ma fille chérie, ce n’est que par ta lettre à la C<om>tesse A<ntoinette> Bloudoff que j’ai appris que tu as été malade, et bien que tu dises dans cette lettre que maintenant tu vas mieux, cette assurance m’aurait médiocrement rassuré, si l’ami Щебальск<ий>* n’était venu ce matin me donner de tes nouvelles à titre de témoin oculaire. C’est pourtant quelque chose de bien triste et de bien déplorable, qu’une santé comme la tienne, je devrais dire comme la vôtre!* — Il y a eu plus d’une bonne fée à votre berceau, mais, évidemment, celle de la santé était occupée ailleurs.

Les lignes que je t’écris là coïncideront, je suppose, avec l’arrivée d’Anna à Moscou*. Si vous parvenez à vous voir, je vous charge de vous embrasser mutuellement de ma part. Je me réjouis beaucoup du retour d’Anna. Elle me manquait, bien que sa présence la plupart du temps soit si peu réelle p<our> moi. C’est un peu l’histoire de cet homme qui avait pris l’habitude de fumer sa pipe une fois par semaine, les samedis, je crois, et qui prétendait être tellement dominé par cette habitude qu’il lui aurait été impossible d’y renoncer.

Ici nous sommes plus que jamais sous le coup de la grande préoccupation générale, le congrès*. Le moment est des plus solennels. C’est le va-banque de Napoléon vis-à-vis de l’Europe. Il devrait perdre à coup sûr, si la misérable Europe n’était pas ce qu’elle est. — La lettre de l’Emp<ereur> en réponse à la circulaire Napol<éonienne> a été expédiée ces jours-ci*. Elle est digne, sincère et pourtant évasive. J’ai appris que Morny*, qui a pour spécialité d’être le partisan de la Russie, avait écrit ici — p<our> nous conjurer, au nom de notre intérêt, bien entendu, de ne pas nous refuser au congrès, disant que l’acceptation du congrès par la Russie était dans les vœux de tous ses véritables amis, comme la non-acceptation était tout l’espoir de ses adversaires. — On ne comprend pas qu’il y ait tant de niaiserie au fond de toute cette rouerie. En attendant on sait que Budberg n’a pas été compris dans les invitations de Compiègne*. On a pris p<our> prétexte à cette omission la scarlatine qui règne dans sa maison.

Mais ceci me ramène à ta santé, à toi. Je n’ai pas besoin de te dire que j’en attends des nouvelles non sans quelqu’impatience. La mienne est à l’avenant de la saison. C’est tout dire. Dieu v<ou>s garde, ma fille.

Перевод

Петербург. Воскресенье. 10 ноября*

Моя милая дочь, только из твоего письма к графине Антуанетте Блудовой узнал я, что ты была больна, и хотя в этом письме ты сообщаешь, что теперь тебе лучше, это заверение не очень бы меня успокоило, если бы наш друг Щебальский* не посетил меня сегодня утром и не рассказал о твоем здоровье как очевидец. Как все-таки меня печалит и огорчает твое здоровье, вернее сказать, ваше здоровье!* — Не одна добрая фея побывала у вашей колыбели, но фея здоровья была, видно, занята где-то в другом месте.