Дети пустоты - Сергей Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Короче, так, — капитан хлопает ладонью по столу. — Три червонца — и забирай свою… хм… ученицу, хе-хе. Или я ее заберу, хе-хе. Да и вас, путешественников, заодно.
Сапог, подпирающий косяк у меня за спиной, тихо матерится. Три червонца — это тридцать тысяч. А у нас всего пятьдесят пять. Было в Москве. Теперь, после покупки билетов, меньше. И будет еще меньше, из-за Сапога и Шуни.
Но Тёха согласно кивает. Вот он лезет в карман. Вот оборачивается ко мне и спокойно так говорит:
— Пусть Губастый и Хорек за пирожками сбегают.
Я сперва не понимаю — за какими на фиг пирожками? Но Тёха еще и подмигивает, причем не мне — Сапогу. Тот начинает улыбаться, вытаскивает меня за рукав в коридор, оглушительно шепчет в ухо:
— Шухарись тут. Я за нашими. Скажешь Тёхе — встречаемся у складов за депо…
Тогда мне становится все ясно и понятно. И еще — страшно.
Сапог убегает, выбивая пыль из грязных железнодорожных ковриков, которыми застелен вагон. В тамбуре уже звенит барыжный хрусталь, слышится заливистый смех проводницы. Я прикрываю дверь в купе, оставляя небольшую, в три пальца, щель. Через нее мне хорошо видно, как Тёха достает левой рукой из кармана перетянутые резинкой деньги. Косарь наклоняется, привстает, что-то говорит — гомон в тамбуре забивает его слова.
Тёха отрицательно качает головой. Капитан, криво усмехнувшись, лезет в карман и кидает на стол ключи от наручников. Проворная Шунина лапка — цоп! — хватает их, и одновременно Тёха вытаскивает из кармана правую руку. На пальцах тускло блестит оловянный кастет. Хлесть! Я вздрагиваю. Капитан отлетает назад, влипает в угол купе. Поперек его высокого лба наливается багровым жирный рубец. Он закатывает глаза, роняет голову на грудь…
С грохотом отъезжает дверь. Шунины вытаращенные — в пол-лица — глазища, в которых нет ни капли страха, только восторг. Еще бы, такое приключение! Дурында…
— Ходу! — горлом рычит из-за Шуниной спины Тёха.
И мы бросаемся к тамбуру. Нам навстречу движутся двое хрустальных барыг, камуфлированный мужик в меховой шапке и баба в телогрейке. У них в руках коробки, из которых торчат сверкающие горлышки ваз, какие-то фиговины с искристыми висюльками…
— Лю-юстры, лю-юстры, фуже-еры, кому фужеры! — профессиональным пронзительным голосом выпевает баба.
Я толкаю ее на мужика, проношусь мимо, за мной мчится хихикающая Шуня, следом топает Тёха.
Тамбур, остолбеневшая проводница. Мы ссыпаемся на перрон.
— Где? — на бегу кричит Тёха.
— У складов! — отвечаю я.
Он кивает, уверенно машет рукой — за мной, мол. Стало быть, они с Сапогом уже обо всем договорились.
Станция забита составами, пассажирами, торговцами, лотошниками, станция шумит и грохочет, звенит и гомонит на разные голоса. Пахнет углем, мочой и креозотом. Свет фонарей с высоких решетчатых столбов колет глаза.
Мы ныряем под вагон, на карачках пролезаем между огромными колесами, выскакиваем на другой перрон, едва не свалив блестящую тележку «Мороженое». Тетка в белом фартуке, надетом поверх пальто, что-то орет нам вслед — да куда там! Ищите, граждане, ветра в поле…
***Наш сумасшедший бег заканчивается в заваленном снегом закутке где-то в стороне от залитых светом платформ. Тут темно и тихо. На пронизывающем ветру качаются голые ветки густого кустарника, сереет бетон забора, и мрачными глыбами нависают с трех сторон громады складов. Из щели между забором и стеной склада появляются три фигуры. Короткий тихий свист — наши. Губастый протягивает нам куртки.
— Сумки не взяли, боялись — не уйдем с ними, — говорит он.
Шуня тихонько ахает, — и только.
— Я это место давно знаю, — объясняет Сапог. — Прошлым летом ездил в Муром, ну и застрял тут, блин. Ночевать надо было где-то, а с вокзала косари прогнали. Лазил, лазил по окрестностям, до деревни даже добрался — везде местные, вломили один раз. А тут классно, тихо и нет никого!
Никто не спрашивает, откуда про место, где «классно», знает Тёха, но, видать, и ему доводилось тут куковать-вековать. Что ж, наше путешествие, только-только начавшись, едва не закончилось в местной косарне, и что будет дальше — хэ-зэ…
***Мы сидим на промерзших ящиках, обнаруженных в сугробах. Холодно. Свистит ветер, сыплется сверху мелкая снежная дрянь. Скорей бы утро. «Когда темно, мороз кажется на пять градусов сильнее» — так всегда говорил Бройлер.
— Шмотки — в минусах. Все косари местные на дыбки встали, — Тёха коротко матерится, встает с ящика и бьет Сапога ногой в лицо.
Тот, не ожидав удара, кубарем летит в снег. Шуня ойкает, Губастый, до этого что-то втиравший Хорьку про Дальний Восток, испуганно умолкает.
— Запомните, суки: еще один косяк — и на хрен прикопаю у дороги, — бесцветным голосом сообщает Тёха.
Сапог, отвернувшись, вытирает окровавленное лицо снегом. Мы молчим.
К утру становится так холодно, что зуб на зуб не попадает даже у Хорька, одетого в длинный бабский пуховик. Шуня сидит на ящике, как птица на ветке, натянув куртку на худые коленки.
От станции временами доносится искаженный голос диспетчера и гудки поездов. Светает — темно-синее небо над заснеженными крышами складов становится серым. Надо что-то делать, иначе хана — это понимают все. Наконец Тёха говорит:
— Губастый, Хорек— костер. Пятёра, возьми две штуки. Скатайтесь в Гурловский, купишь ей… — следует короткий кивок на встрепенувшуюся Шуню, — джинсы и зимнее чего-нибудь на ноги.
— Ой, Тёшенька, а за две тысячи приличной обуви не бывает… — начинает Шуня, но под тяжелым взглядом Тёхи умолкает.
— В секонд-хенде возьмете. Или на барахолке. Пятёра, понял?
Я киваю, беру деньги и шагаю по снегу к просвету между кирпичными стенами. Шуня подхватывается и догоняет меня. За нашими спинами трещат ветки — Губастый и Хорек с энтузиазмом крушат окрестные кусты. Я оборачиваюсь — Сапог как сидел, так и сидит на ящике в стороне от всех. Обиделся. Еще бы. Виновата-то наверняка вот эта оторва, что уже взяла меня под ручку и начала щебетать что-то про фасоны и размеры. Причем все понимают, что виновата Шуня. Но при этом все понимают, за что получил Сапог. Все — кроме него самого…
Глава седьмая
Карета подана!
Гурловский оказался то ли поселком, то ли городком километрах в пятнадцати от станции. Доехали мы туда без проблем, на маршрутке. Всю дорогу мы боялись, что нас накроют косари, Шуня даже специально умыла лицо снегом, стерев всю свою боевую раскраску, и низко надвинула капюшон, но пронесло.
Расцвело еще не до конца, а может, тут всегда такая серь. Город утопает в снегу. Я даже подумал, что его специально не убирают с улиц — копят для чего-нибудь.
Серые пятиэтажки, много своих домов за высокими заборами. Наверное, тут хорошо летом — зелено, тихо. В стороне дымит какой-то завод. Людей на улицах мало, в основном бабульки с сумками. Рядом с автовокзалом обнаруживается рынок— ларьки, магазинчики, навесы. Мы довольно скоро находим палатку со шмотьем. Шуня долго и придирчиво выбирает джинсы и в итоге останавливается на каких-то расшитых цветами и стразами. Продавщица закрывает ее куском брезента, Шуня долго копается, примеряя обновку, потом недовольным голоском просит меня оценить.
— Пять баллов, — говорю я ей.
На самом деле ничего особенного — штаны как штаны. Главное — дешевые, всего триста сорок рублей. Тут вообще все дешево, не как в Москве.
Потом мы берем с рук у закутанной в пуховый платок бабки кожаные ботинки на меху за пятихатку с копейками. Тут выясняется, что эта растяпа посеяла в маршрутке перчатки. Приходится еще покупать ей и варежки за сотню.
Итого, на все про все ушла без малого тысяча. Нормально.
— Надо жратвы купить, пацаны там голодные, — объявляю я Шуне.
Она молчит, лицо красное и злое. Бабы всегда недовольны одеждой. Ничего, стерпится — слюбится.
Идем по улице, ищем продуктовый. На углу пятиэтажки, у ларька с сигаретами, топчутся трое парней лет по пятнадцати. Черные короткие куртки, спортивные штаны, вязаные шапочки. Ясно — местные…
Нам надо было бы свернуть, но я поздно сообразил — они уже заметили нас. Заметили — и сразу сделали стойку, как охотничьи собаки.
— Если че, — быстро говорю Шуне, — беги на вокзал и езжай к нашим. Поняла?
Она молчит. Я скашиваю глаза — тьфу, блин! Эта фифа уже изобразила на личике завлекательную улыбочку, глазками хлоп-хлоп! Ну, сейчас начнется…
— Э, пацан! — Троица подваливает к нам на негнущихся ногах, этакой особой «крутой» походочкой с закосом под качков.
Вообще-то парни не сильно здоровые, раз на раз я уделаю любого. Но их трое, и они у себя в городе.
Начинаются гнилые терки — кто такие, откуда?
— Мы с Ленина, — отвечаю.
В каждом городе есть улица или район Ленина. Обычно это всегда прокатывает.