Алые погоны - Борис Изюмский

Если Полуэктов был отцом училища и между собой офицеры называли его ласково «батя», то Зорин — душой училища, и каждый чувствовал особенную симпатию к этому некрасивому седоволосому человеку.

Лет двадцать назад Зорин работал директором школы, потом заведующим городским отделом народного образования; политруком он участвовал в финской кампании и комиссаром дивизии — в защите Севастополя, в 1942 году. С перебитыми разрывной пулей рукой и ключицей, обескровленного, его доставили в последнем эшелоне раненых, вывезенных из города на «Большую Землю». После многих мучительных операций Зорин вышел, наконец, из госпиталя и получил назначение в Суворовское училище. Ехал он сюда, как, впрочем, и многие офицеры, с внутренним беспокойным сомнением: справится ли, найдет ли свое место в совершенно незнакомом деле. Но бодрился, успокаивал себя тем, что ведь это, собственно, та же детская школа, но с усложненной задачей — вырастить нового военного человека. Первые месяцы работы принесли много огорчений — что-то не ладилось: то там, то здесь обнажалось уродство, принесенное детьми с улицы, захлестывали бесчисленные хозяйственные и учебные дела, он чувствовал, что теряет лицо политического руководителя, именно политического, и напряженно, мучительно искал ускользающую основу работы. Он внимательно всматривался в то, что делал коллектив училища, перечитывал учебники педагогики, — но все это, конечно, не давало ответа, каким должен быть стиль работы именно его — начальника политического отдела. Директивы, инструкции, получаемые сверху, только в общих чертах определяли круг обязанностей, претворение же всего этого в жизнь настоятельно требовало — учиться, искать, оценивать внимательно то, что делаешь.

Вскоре он пришел к убеждению: дальновидный воспитатель может предотвратить многое нежелательное, развить нужное. Эту мысль Зорин настойчиво внушал офицерам. Для политических занятий и лекций он подбирал такие темы, которые учили бы искусству предвидения. Затем Зорин сделал твердый вывод: суворовцев надо воспитывать так, чтобы они чувствовали — воинская служба тяжела, впереди трудный путь и к нему следует готовиться сейчас. Он неутомимо разъяснял это воспитателям, советовал смелее вовлекать детей в труд, рассказывать им, как нелегко даются нам победы на фронте и в тылу.

На мысль о таком направлении политической работы натолкнул Зорина случай в третьей роте. Тринадцатилетний Петр Самарцев заявил офицеру, что он не собирается стать «Ванькой взводным», а будет разрабатывать планы в Генштабе. Потребовалось рассказать детям и о службе командира взвода, и о дворянских сынках старой армии, которым с детства уготовлялись теплые места, и о многом другом.

На педагогическом совете Зорин обратился к офицерам с предостережением:

— Мы не вправе выращивать цыплят вместо орлят!

Непримиримый противник рутины в любом ее проявлении, Зорин и в педагогическом деле стремился найти новые, свежие приемы.

…Он обладал счастливой способностью доверчиво располагать к себе людей. Ему прощали беспощадную прямолинейность и знали — если надо было, полковник умеет добавить металла в свой голос.

Как-то само собой получилось, что к нему приходили с горем и радостью, за советом и помощью, рассказать об удаче или промахе, новой мысли и новом деле.

Возможно, привлекало к Зорину то, что он умел просто, с искренней заинтересованностью вникать в дела, казалось бы, иногда очень далеко отстоящие от него, превращать их в свои и помогать не навязчиво, не начальственно, а по-товарищески. Поэтому и любили офицеры встретиться с ним, пожать руку, запросто поговорить, а воспитанники безбоязненно обращались с вопросами и старались приветствовать как можно рьянее и чаще.

— Ну, как, Сергей Павлович, осмотрелись у нас? — повторил вопрос Зорин, когда они остановились у колонны актового зала.

— Да, как будто, товарищ полковник.

— Не буду надоедать нравоучительными советами, но один добрый все же дам: вам придется столкнуться у нас с двумя, так сказать, крайними «педагогическими течениями». Сторонниками только поглаживания по головке детей да уговаривания…

— Не собираюсь! — решительно бросил Боканов. — Думаю предъявить полную меру требовательности.

— Хорошо, — метнул внимательный взгляд Зорин, — но и не перехлестывайте, иначе впадете в другую крайность — механически перенесете к нам порядки линейных частей… Строгость наша должна быть прежде всего отцовской…

«Будто сговорились», — недовольно подумал Боканов, вспомнив недавний разговор с Веденкиным.

… Командир первой роты подполковник Русанов знаком руки подозвал Семена Гербова. Тот подбежал с развевающимся бантом распорядители и выжидательно вытянулся.

— Наклонитесь, — сказал подполковник и приблизил морщинистое лицо к уху воспитанника.

— Плохо, Семен, — прошептал он, — что вы сами не догадались и приходится подсказывать. Надо подойти к генералу и его супруге, пригласить на чай: «Вера Ивановна и Алексей Федорович, прошу вас на чашку чая».

— Генералу сказать… «Алексей Федорович»? — испуганно переспросил воспитанник.

— Именно так: «Вера Ивановна и Алексей Федорович, — настойчиво повторил Русанов, — прошу вас на чашку чая». Что же здесь такого? — сделал удивленные глаза подполковник, — элементарная вежливость. Ну же, ну, — ободряюще подтолкнул он Гербова.

Помучившись несколько минут, Гербов, наконец, решился. Генерал, услышав приглашение, посмотрел на жену, как бы призывая ее в свидетельницы воспитанности детей, подал ей руку и последовал за Семеном, удовлетворенно поглаживая короткие усы.

Гербов, доведя генерала до столика, шепнул оторопевшему Лыкову, с повязкой дежурного на руке:

— Смотрите быстро — на полусогнутых! — и возвратился в актовый зал.

Здесь он разыскал Пашкова, отвел в сторону и насмешливо сказал:

— Эх ты, сидит с женой начальник учебного отдела, скучают, а ты сам не догадаешься подойти и пригласить их на чашку чая.

— Верно! — согласился Геннадий, удивляясь своей недогадливости.

— Только по имени-отчеству обращайся… — добавил наставительно Гербов.

… Володя Ковалев усадил Зину с мамой и Галю за столик и пододвинул вазы со сладостями:

— Кушайте, пожалуйста… А я сейчас принесу чай.

Еще в начале вечера многие воспитанники тревожились, разрешит ли генерал проводить гостей домой? Может получиться очень некрасиво: пригласить пригласили — и поздней ночью одних выпроводят на улицу, в темень. К Русанову то и дело подходили:

— Товарищ подполковник, попросите генерала…

— Товарищ подполковник, невежливо ведь… В другой раз не придут…

Наконец, Русанов направился к генералу.

Володя, разговаривая с Талей и Зиной, нервно поглядывал на дверь, за которой скрылся командир роты. Но генерал был сегодня удивительно сговорчив — он разрешил!

Делом трех минут оказалось сбегать в шинельную, затянуть ремень на шинели, разыскать вещи гостей.

Правда, Володя подал Гале сразу и галоши и шубку. Увидя ее лукавый прищур (словно ручеек веселый пробежал), еще более смутился, бросил галоши на пол вместе с шапочкой. Начал поднимать ее — и шубкой подмел паркет.

Подошел капитан Боканов:

— В вашем распоряжении — час, успеете? — негромко спросил он у Ковалева, но Галя услышала.

— Мы недалеко живем… — словно оправдываясь, сказала она.

Ну, добрый путь, — улыбнулся Сергей Павлович и отошел.

На улице свет из больших окон училища ложился на снег белыми полотнами. Сначала шли вчетвером. На углу Советской и площади Маяковского мама Зины сказала, обращаясь к Володе:

— Ну, молодой человек, надеюсь, вы сами доведете Галинку до дома, а мы здесь свернем направо.

Молодым человеком Володю назвали впервые в жизни, и он почувствовал гордость и какую-то неловкость от этого обращения.

Они распрощались. Разговор у Володи с Галей не клеился. Шли, немного сторонясь друг друга, старательно глядя под ноги.

— У вешалки это кто к нам подходил? — спросила, наконец, Галя.

— Наш новый воспитатель, капитан Боканов.

— Хороший?

— Кажется, — осторожно ответил Володя, — в общем, поживем — увидим…

— Вы в каком классе? — спросила Галя.

— В шестом, это, Галя, почти ваш девятый.

— Меня мама Галинкой зовет, — вырвалось у девочки, и она в смущении умолкла.

— Можно, я вас так буду называть?

— Можно, — тихо ответила она и ускорила шаг.

Они опять долго шли молча.

— Снег хрустит, будто кролик капусту жует, — сказала Галинка, прислушиваясь к хрусту и, тряхнув головой, словно сердясь на себя за скованность, спросила с задором:

— Вы всегда такой важный?

— Нет, только на Новый год, — рассмеялся Володя, и натянутость неожиданно исчезла. Ему стало легко и необыкновенно хороню: казалось, они давным-давно знают друг друга, и хотелось, чтобы этот путь был как можно длинней.